ВСТРЕЧА
На городской автобусной остановке встретились два приятеля и по тому, как они долго жали друг другу руки и хлопали по плечу, можно было судить, что они не виделись со времён Куликовской битвы. Обоим было далеко за сорок, и на их лицах лежала тяжелая и суровая печать Великой Перестройки.
Один из них коренастый с бесцветными глазами и тяжелым бульдожьим лицом преданно заглядывал в глаза другому субъекту с длинными седеющими волосами и без конца повторял:
- Ах! Ах! Вот так встреча! Сколько зим, сколько лет, а?! Игорь Николаевич, ты ли это?
Длинноволосый складывал домиком брови и, не выпуская руку приятеля, часто и беззвучно раскрывал свой щербатый рот, не находя слов для столь неожиданной встречи. Одет он был в заношенный донельзя старомодный костюм, который к тому же казался великоватым и наводил на мысль, что он с чужого плеча. Время, как неопытный тракторист, вкривь и вкось вспахало его лицо глубокими морщинами, не посчитав нужным хотя бы слегка проборонить, но, не забыв посеять на нём раннюю печаль и тревогу.
Коренастый же, имея на себе джинсовое обмундирование, выглядел несколько респектабельнее, не беря во внимание разбитых башмаков, левый из которых давно просил есть. Он радостно раздувал большие волосатые ноздри и не давал опомниться хозяину заношенного костюма.
- Ах1 Ах! – продолжал он, - а я ведь сразу и не признал тебя. Смотрю, ты ли это? А ведь раньше у тебя того… животик был неплохой. Ха-ха! А сколько же мы не виделись?
- Да лет восемь, пожалуй, - наконец-то пришёл в себя длинноволосый. Он поправил в ухе слуховой аппарат и смущённо добавил. – Вот видишь, на нервной почве… Ты говори погромче, а то батарейки слабые стали.
- Да-да, а я смотрю и думаю, что это у тебя в ухе чернеет. Надо же, как жизнь человека ломает. А я вот желудком второй год страдаю.
- Жизнь, любезный, вредная штука, от неё ведь и умирают.
- Ххи – х, ты! Орриги-на-льно… Ну ты давай-давай, расскажи, где пропадал столько лет? Хоть бы адресок оставил… Я ведь тоже думаю, куда б податься, доли лучшей поискать… Ведь так жить, как я, врагу не пожелаешь. Деньги, понимаешь, совсем не водятся… Ах, да что там говорить!.. Ну а у тебя-то как?
- Да не знаю даже, как и выразиться.
- Прямо говори, дружок, прямо.
- А если прямо, то хреново. Очень хреново!.. Продал я, значит, дом и на все деньги… А давай-ка лучше закурим. У тебя что?
- Прима.
- И у меня. Раньше болгарскими баловались, а теперь вот…
- А я, смотри, в каких башмаках наяриваю… Раза три подбивал, клеил, а они опять… - коренастый кряхтя наклонился и заправил выбившийся из дырки носок, - в общем, ремонту уже не подлежат, хе-хе. Правый ещё ничего, а вот левый… а моя жена, слышь, скоро, наверно, руки отморозит! У меня сейчас два холодильника – от тётки покойной один достался… Так баба моя по советской привычке всё в морозилках шарится, мясо, хе-хе, ищет!.. А чего та искать-то, мы уже давно вегетарианцы. До чего ж правительство нас довело… Ах, ах! – он тяжело, без притворства, вздохнул, потом зашёлся в кашле. – Бронхит, знаешь, кххы-ых, я ведь сейчас работаю – стыдно признаться – ночным сторожем, да-да, не удивляйся. Такие вот, брат, дела.
- Да как же так?! Ты же, Михаил ээ-э… прекрасный художник!.. Помню к седьмому ноября у нас в цехе…
- То к седьмому… Слава КПСС и прочее… а сейчас, - бывший художник-оформитель длинно цвиркнул слюной, - сейчас такие, как я, никому не нужны. Вот.
Игорь Николаевич сочувственно смотрел ему в глаза.
- Но ты ведь чуть-чуть членом не стал, этого самого, как его?..
Ах, не стоит об этом! Сейчас и членам не сладко, не то что рядовым. Да что я всё о себе. Извини, я перебил тебя. Ты про дом что-то рассказывал.
- А, да. Дом-то мы продали свой. Я, признаться, был против этой затеи, но ты же знаешь мою Валентину… Вот и влипли. Хотели, понимаешь, разбогатеть, да видать жилки такой не имеется: профукали мы своё жильё. Товар, видишь ли, не пошёл по той цене, по которой предполагали, вот и весь бизнес… Сейчас у тёщи проживаю, в примаках, как бы. Раньше оно, конечно легче жилось, без проблем, как говорится… Я помню, когда ещё был завцехом…
- Да-да, помню, - лицо коренастого слегка посуровело. – Так ты говоришь торговлишкой промышляешь? А помнишь ли ты, дорогой Игорь Николаевич, когда ты был завцехом, то ты у меня десятку перехватил да так, по-моему, и…
Игорь Николаевич удивлённо вскинул брови, потом вынул слуховой аппарат и постучал по нему жёлтым ногтем.
- Что-то барахлить начал, - извиняющимся тоном сказал он и вставил аппарат на место.
Художник-оформитель пошевелил тяжелой челюстью, недобро косясь на приятеля:
- Я говорю, тяжёлые времена сейчас – кризис, денег совсем нет, даже на хлеб…
- А? Ты о чём?
- Всё-таки ты мне, кажется, десятку так и не отдал! – крикнул он прямо в ухо бывшему завцехом.
- Ты что, серьёзно? – Игоря Николаевича слегка затрясло.
- Очень даже серьёзно! – коренастый взялся за лацкан его поношенного костюма. Взялся крепко. – И лучше по-тогдашнему советскому курсу – рубля к доллару… Сейчас инфляция.
- Но ведь мы вроде никогда раньше не считали, кто кому должен… Да и денег у меня маловато, вот на батарейки только, да сала хотя б килограмм…
- Какое ещё сало! Тут хоть бы… - коренастый опять начал долго и надрывно кашлять.
Игорь Николаевич вынул несколько мятых купюр и, отвернувшись подал вымогателю. Помолчали. Обоим было неловко. Подошёл семнадцатый номер.
- Ну ладно, поехал я, - коренастый подхватил удочку. – Порыбалить надо – клёв сегодня должен быть хороший.
- А что хоть ловится?
- Да ерунда всякая: елец да чебак.
- Вот я и говорю, Ельцин и Чубайс… - вздохнул Игорь Николаевич и поправил слуховой аппарат.