Сегодня, в день памяти великого немецкого философа Артура Шопенгауэра, умершего 21.09.1860 года, наш медиум мысленно вступил с ним в беседу, чтобы задать, наконец, вопрос, который давно не давал ему покоя.
М. – Уважаемый господин Шопенгауэр, хочется узнать Ваше мнение по поводу поговорки «о вкусах не спорят». Ваш соотечественник Фридрих Ницше писал: «А вы, друзья мои, говорите, что о вкусах не спорят? Но вся жизнь и есть спор о вкусах!»
А остроумный англичанин Г. Честертон пошутил: « О вкусах не спорят: из-за вкусов бранятся, скандалят и ругаются».
Если вспомнить великих художников слова России ХХ века, то Л. Толстой не любил Шекспира и Пушкина, А. Ахматова не жаловала Толстого и Чехова, но восхищалась Достоевским, которого не выносил Б. Пастернак, преклоняясь, в свою очередь, перед Толстым. Этот список противоположных оценок творчества великих и просто одаренных писателей можно продолжать бесконечно, ибо люди талантливые, если не гениальные, посвятившие свою жизнь исключительно литературе и искусству, почти всегда расходятся в своих мнениях по поводу произведений и их авторов. Это, конечно, касается не только литературы, но и всего, с чем мы сталкиваемся в жизни.
Неужели нет критериев, общих для всех?
Ш. – Причина того, почему нам что-либо нравится, заключается в однородности и сродстве.
Уже для чувства красоты бесспорно самое прекрасное будет вид, к которому принадлежишь, а в пределах последнего – опять-таки собственная раса.
Так же и в общежитии всякий безусловно предпочитает себе подобного; для глупца общество других глупцов несравненно приятнее общества всех великих умов, взятых вместе.
М. – Это естественно. Но мы говорим не о них. Речь идет о людях творческих.
Ш. – Каждому должны прежде и больше всего нравиться его собственные произведения, потому что они – только зеркальное отражение его собственного духа и эхо его мыслей.
Затем ему будут по душе произведения однородной и родственной ему натуры, т.е. человек банальный, поверхностный, простой пустослов выкажет действительно прочувствованное одобрение только чему-нибудь банальному, поверхностному, сумбурному и простому словоизвержению.
Творениям же великих умов, наоборот, он будет придавать значение только ради авторитета, хотя они ему в душе вовсе не нравятся… даже более: они ему противны, в чем он сам себе не раз сознается.
М. – Как сказал вышеупомянутый Честертон: «Классиком мы называем писателя, которого можно хвалить не читая».
Но по-настоящему талантливые произведения рано или, возможно, поздно люди все-таки признают.
Ш. – Находить действительное наслаждение в произведениях гения могут только привилегированные головы. Нужно удивляться не тому, что они так поздно, а скорее тому, что они вообще когда-либо добиваются одобрения и славы.
М. – В самом деле, как же, несмотря на внутреннее сопротивление большинства, это происходит?
Ш. – Это происходит путем медленного и сложного процесса, и мало-помалу дело сводится к тому, что простая вескость голосов берет верх над их численностью, что и составляет условие всякой настоящей, т.е. заслуженной славы.
М. – Но грустно, если процесс настолько затянется, что слава окажется посмертной, как нередко и случается.
Ш. – Относительно такого процесса нам еще следует признать за счастье, если огромное большинство людей судит не из собственных средств, а просто на основании чужого авторитета. Ибо какие бы суждения получились о Платоне и Канте, о Гомере, Шекспире и Гете, если бы каждый судил по тому, что он действительно в них находит и сколько ими наслаждается.
М. – Наверное, многие читатели предпочли бы что-то более доступное и развлекательное.
О великих философах и писателях люди знают, но вряд ли их читают. Тем не менее, эти имена народ все равно откуда-то слышал.
Ш. – Для тех, кому совершенно недоступно суждение о заслугах великих умов, служат просто монументы, которые посредством чувственного впечатления возбуждают в них смутное понятие об их значении.
М. – Это понятно. Вашим любимым занятиям всю жизнь было чтение. Мне очень близки Ваши слова: «Не будь на свете книг, я давно пришел бы в отчаяние…». Что, по-вашему, отличает талантливо написанные сочинения от всех прочих?
Ш. – Произведения всех действительно даровитых голов отличаются от остальных характером решительности и определенности и вытекающими из них отчетливостью и ясностью, ибо такие головы всегда определенно и ясно сознают, что они хотят выразить, все равно, будет ли это проза, стихи или звуки. Этой решительности и ясности недостает прочим, и они тотчас же распознаются по этому недостатку.
М. – Заслуженная слава пришла к Вам уже в конце жизни. Сегодня, спустя 157 лет с того дня, когда Вы покинули этот мир, мы читаем и перечитываем Ваши труды с благодарностью.
Что дала Вам философия, которой Вы посвятили жизнь?
Ш. – Мне моя философия ничего не дала, зато многое сохранила.