Кабинет

Владимир Бойко Дель Боске
Совещание было назначено на 11. 00 утра, как и было ранее всем объявлено. На этот раз без переносов и опозданий, если не считать тех двоих, кто задержался всего минут на пять - десять (Главного архитектора института и начальника отдела генплана), что по нынешним правилам было просто не уместно и наказуемо в дисциплинарном плане. Но в этот раз на их задержку не обратила внимания даже заместитель генерального директора по производству.
И вот оно началось, проводимое строго по протоколу, в соответствии с порядковым номером объектов, в него внесенных. За столом было очень много молодежи, и особенно ее число увеличивалось, и возраст становился все меньше и меньше по мере продвижения к главе стола. Институт сильно омолодился в последние два года. В основном со стороны своей верхушки. Все ключевые должности заняли тридцати, тридцатипятилетние люди, по слухам с колоссальным опытом управления, но на деле не знающие азов производства, одним словом талантливые топ менеджеры, не ведающие жалости в достижении цели при проектировании наисложнейших объектов.
Никто не улыбался, никто не шутил, да и шутки-то здесь никто не понял бы, в атмосфере сурового рабочего процесса, где нет места лирике и веселью, где возможна только деловая атмосфера решения не простых, порою даже специально созданных проблем, практически на пустом месте, в процессе героического, в кратчайшие сроки, продвижения к высокой, искусственно поднятой на эти вершины, цели.
Руководитель спрашивал, подчиненный отвечал, стараясь не сказать, не дай Бог, ничего лишнего, не раскрыть проблему с целью ее решения, а скорее наоборот спрятать ее глубоко вовнутрь в попытке решить самостоятельно, своими силами и ресурсами коллектива, не вынося на всеобщее обсуждение во избежание ее раздутия и приобретения еще большего размера с помощью изображающего компетентность и жесткость управления, руководства.
Как всегда и везде, во всех проектных институтах присутствовали хронические виновные во всех грехах или просто назначенные на время, на их "должность". С помощью них, этих несчастных, ни в чем не провинившихся людей, решались все воспитательные вопросы в коллективе. Никому не хотелось попасть на их место и все старались не говорить лишнего, «стукачей» практически не было, коллектив не изжил в себе старые «вредные» традиции и не мог еще жить по новому принцыпу, подразумевающему сохранение себе жизни многочисленными, зарегистрированными в канцелярии докладными записками.
В общем, на лицо был явный порыв к перестройке, но все время цепляющийся за шершавые углы человеческих отношений лохмотьями остатков старого коллектива, по большей части состоящего из пенсионеров, дотягивающих до пенсии, или просто сотрудников не нашедших себе достойного места на стороне, в других конторах и только по этой причине влачащих свое существование в так быстро перестраивающемся на новый лад, в ногу со временем и всей страной, коллективе.
Кабинет представлял из себя помещение, около 45-50 метров квадратных, со старой мебелью, оставшейся еще от Юрия Пантелеймоновича, бывшего директора института, который еще только как года полтора назад ушел на пенсию и до последних своих дней в институте занимал это помещение.
При его власти все полки серванта, выполненного в стиле Арт Деко, были плотно заставлены подарками, полученными от разных друзей и соратников в профессии. Это были деревянные модели парусников, различные сувениры, иногда бронзовые или чугунные фигуры, некоторые выполненные самим Церетели, иногда просто красивые безделушки, подаренные различными известными личностями, как правило ручной работы. За каждым подарком стояла своя интересная история взаимоотношений, иногда тесно связанных с работой, иногда просто дружеские подношения на дни рождения. Это все совместно, составляло историю кабинета, института, страны и непосредственно его бывшего руководителя, долгие годы стоящего у руля такого огромного, еще не в далеком прошлом, института.
На стенах раньше весели картины известных художников именно академической школы живописи, подаренные лично хозяину кабинета, как другу и товарищу в каких либо совместных начинаниях. Кое-где от них остались даже не выгоревшие прямоугольники более темного, отличающегося от остальных стен, цвета обоев.
Помню, как я подарил на 85 лет истинному хозяину этого помещения и рыбаку, огромную глиняную щуку, облитую эмалью и блестящую как живая. Она была как символ мудрости и жизненного опыта. Директору было приятно видеть внимание, проявленное к нему со стороны его бывших сотрудников в уже "оккупированном" институте, где наступали  последние дни жизни всех этих вещей в его, таких, привычных нам стенах. Щука не досталась "врагам", она выехала вместе с другими предметами, окружавшими ее, домой к хозяину, на новое место своего проживания.
Да, мебель повсюду оставалась еще старая, несколько помпезная, но еще в очень хорошем состоянии, только на столе куда-то пропал набор из цветных карандашей фабрики Фабер Кастел, который имел в себе несколько сотен оттенков всех цветов и размещался в многоярусной коробке, сдвигающейся, поярусно, в сторону для более легкого и быстрого доступа к нужному цвету. Эти карандаши находились в нужных руках. Казалось, что их число строго пропорционально объему и глубине мыслей их хозяина, и они, своим количеством дополняют зарождающиеся в этой большой и мудрой голове полутона всевозможных решений.
Я помню очень хорошо этот набор, и особенно явно и отчетливо вспоминаю, как своей неспешной, и лениво размеренной рукой наш Пантелемоныч доставал самый любимый цвет карандаша, и рисовал им то, что хотел видеть у нас на фасадах. А видеть он хотел, как правило, что-то борочное, ну, в крайнем случае, в классицизме. Другого ничего почему-то эти карандаши не умели рисовать. Может по этой самой причине они и ушли вместе со своим хозяином. Ведь пришло новое время, новая власть в Москве, принесшая с собой новую для города, но давно известную в мире и запрещенную еще самим Сталиным, архитектуру.
Вспоминаю сейчас, как мы радовались ее приходу. В Москве появился новый, главный архитектор и это все очень радовало меня и мое окружение, наконец-таки получившее доступ к логичной и современной, лишенной театральных декораций, архитектуре. Для нас всех, это была просто амнистия и счастье приобретения возможности заниматься любимым делом. Мы дожили до тех времен, когда стало дозволено проектировать то, что можно было построить из современных материалов, с соблюдением новых технологий, не занимаясь подражанием и маскировкой под муляжи многоэтажных загородных имений Российских царей, выполненных из дешевого пластика и керамогранита, тем самым вызывающих легкую улыбку у понимающих в архитектуре и живущих в 21 веке людей.
Мы все, первое время не могли поверить в чудо, произошедшее на наших глазах. Радости не было границ, когда, в один прекрасный день, сменилась власть в институте, и стало ясно, что больше не будет этого мертвого, изжившего себя, еще в девятнадцатом веке, стиля барокко. Институт моментально перестроился тогда, приняв и моментально впитав все, для себя новое и неизведанное, и с огромным энтузиазмом перешел на проектирование новой, логичной архитектуры.
Но кто бы мог подумать, что все обернется таким образом? Кто мог вообразить, что вся эта свобода в творчестве повернется к нам спиной, так и не успев насладиться ею? Мы не могли даже представить себе, что жизнь будет так коварна с нами, что мы даже и не заметим как, приобретя свободу творчества, незаметно потеряем свою собственную, подпав под рабство управленцев. Как незаметно, и постепенно нас всех обволокут новые времена, кризисных менеджеров, которые проберуться во все структуры института и незаметно, тихо, но планомерно, как короеды, с хрустом и поскребыванием разрушат всю структуру человеческих взаимоотношений, все тончайшие нити взаимопонимания между коллективами, уничтожат связи между поколениями, буквально выжигая всех опытнейших сотрудников, которые близки к пенсионному возрасту или не дай бог старше его.
Все это произошло на наших глазах, а иногда и с нашего попустительства. И сейчас, кажется, что прояви мы хоть малость сопротивления, и все еще можно было бы оставить как есть, не отдать на откуп этим талантливым разрушителям, прекланяющихся перед одной лишь высокой целью, оптимизировать и улучшить производство.
Да, все произошло настолько незаметно и стремительно, что сейчас, спустя всего пару лет, даже и не верится в такой оборот событий. Не верится в то, что опытнейшие сотрудники, профессионалы в своем деле, выброшены буквально на улицу и на их место пришли пустые, ничего не представляющие из себя, серые личности, способные лишь на исполнение поставленных сверху задач, не привнося в их исполнение ни капли творчества, не говоря о просто простейшем понимании процесса, которым они занимаются.
Кабинет, как вымпел, переходил из рук одного кризисного менеджера, в руки другого, как правило, еще более хитрого и изворотливого, чем прежний, не привносящего ничего нового в производство, за исключением лишь сокращения сроков проектирования и тем самым катастрофического падения уровня проектирования. Эти люди все приходили на долго, и учились производству у остатков профессионалов, среди своих подчиненных. Они были смешны в своей напыщенности и детской, вовсе бесхитростной хитрости.
Как правило, сразу же после курса обучения, поняв все азы производства на уровне студентов, закончивших колледж, они спасались бегством, поняв своим хитрым и вовсе не стратегическим умишком, что лучше бежать, пока лавина ими же проделанных разрушений не накрыла их же в этом опустошенном еще старым директором, кабинете.
После них на полках не оставалось ничего, и не потому, что они все уносили с собой, не смотря на такой скоропостижный побег, нет, просто им было нечего с собой брать, к ним ничего не прилипало. Да и могло ли? Как может, что-либо прилипнуть к пустоте. Напыщенной, раздутой, возомнившей из себя многое, простой никчемной пустоте, не способной притянуть к себе даже простой интересный и веселый новогодний подарок в виде, ну скажем, хотя бы просто рождественской елочки, или маленького игрушечного домика с покосившимися стенами в виде шутки. Нет, никаких шуток рядом с ними не может быть. Только развал производства и больше ничего. Во время этого наисложнейшего процесса не до шуток. Сколько ума и физических усилий нужно приложить, что бы добиться положительных результатов в данном процессе, да еще и в кратчайшие сроки? Простым смертным не понять этого, и только им и дано сосредоточиться на достижении этой цели, только они и могут, лишив себя какого либо юмора, возможно еще в своем детстве, созидая разрушать все то, что создано было поколениями до них. И возведя вокруг себя пустоту преуспевания тут же бежать далее, в другие места, все с той же целью, созидания очередной пустоты вокруг себя. Создания выжженного пространства, которое потом не скоро зарастет хотя бы даже бурьяном.
Кабинет будучи опустошен всего за какие-нибудь несколько дней, не притянул к себе ни одной безделушки, ни одной картины, ни одного содержащего теплоту рук, предмета. И не понятно, по какой причине. Из за того, что его хозяева менялись настолько быстро, что просто не успевали обрастать личными, дорогими своему взору вещами, или по причине их разрушительной, лишенной какого либо юмора, энергии разрушения.
Кабинет как бы жил своей самостоятельной жизнью, отдельной от его новых хозяев, не способных как на замену мебели, так и просто на ее простое заполнение своим внутренним миром, которого видимо у них и не было-то совсем. Ведь как можно находясь долго на одном месте совсем не оставить после себя никаких следов? Даже каблуки на полу оставляют вмятины, будь-то даже паркет, или ламинат. И пол кабинета имел на себе такие множественные следы еще от прежних его, наполненных творчеством, имеющих свое собственное "Я", сотрудников женского пола. Сейчас же во всем царил какой-то унисекс. Женские каблуки не оставляли следов, мужские руки презентов и сувениров. Ничего лишнего, или нет, ничего личного, так и хочется произнести в данной ситуации. На работе только работа, сроки, графики, отчеты, доклады и кофе, кофе, кофе, море кофе, в руках одинаковых, как две капли воды молодых людей с фантазией хватающей только на синий цвет костюмов с отсутствующими галстуками на белых "форменных" рубашках.
Это производство скажете вы, нет, это деградация и падение интереса к окружающему миру скажу я. Это обмельчание души, в погоне за положением в обществе. Это совершенно другие приоритеты, это стремление к быстрому проектированию, приносящее возможность быстрого обогащения. Зачем нужны деньги, если нет души, дающей огромное количество наивозможнейших направлений для их вложений на духовное благо?
Сколько новых и не понятных, пришедших из разных уголков разваливающейся на куски страны видел этот кабинет? Возможно трех, или четырех человек? Я не считал. Но все они внесли свою лепту в омерщвление теплоты его интерьеров.
И что самое интересное, так это то, что огромное количество стульев и три кресла, стоящие внутри его, раньше казавшиеся несоизмеримо большими чем то количество желающих на них разместиться, теперь катастрофически не хватает, сколько бы не приносили стульев из других кабинетов третьего этажа. И вот уже вдоль всей ранее свободной стены в ряд стоят прижившиеся здесь с недавней поры десять новеньких, никак не подходящих сюда по своему стилю.
Не понятно, что же произошло? Увеличилась степень серьезности решаемых в данных стенах проблем, или просто произошла размазанность ответственности по большему числу "крайних" лиц, из за их не профессионализма и страха по этой причине перед невозможностью выполнения поставленных задач.
Никогда ранее еще он не видел такого паломничества в своих стенах. Никогда еще в его недрах так серьезно не подходили к решению простых, пустячковых проблем.
Но ранее, в не таком еще далеком прошлом, приходилось решать и не такие серьезные вопросы, и не столь колоссальным количеством человек. Порою хватало всего лишь одного, двух присутствующих рядом с директором, для совместного принятия решения, причем без протокола и просто на основании произнесенного слова.
Где же эти, такие простые, произносимые тогда в этих стенах, слова? Куда они делись? Может быть, они ушли вместе со всеми этими вынесенными безделушками, как составляющие единое неотъемлющее целое?
Может быть, по ночам здесь происходит какая-то жизнь? Призраки прошлого, с его взаимоотношениями между людей проносятся здесь в своих видениях, скрытых от постороннего взгляда и будучи забыты на веки, живут сами с собой в ночной тиши, будучи совершенно не востребованы в нашей нынешней жизни? Может быть, они следят за новыми людьми и посмеиваются над их никчемностью и душевной пустотой прячась в щелях старого, но еще прочного паркета, или маскируясь под тень от серванта?
Возможно, что скорее всего, так оно все и есть, но вот только нам, людям нынешним, живущим в уже новом обществе, непримиримом с условностями прошлого, уже никогда их не увидеть. Они могут оставаться только лишь в нашей памяти, сопричастных с частичкой той, прошлой жизни, но живущих сейчас в другом, уже, более коварном и холодном обществе, совершенно не понимающем иногда вдруг возникающие улыбки в самый разгар совещания на наших лицах.
А ведь они появляются только лишь от простого воспоминания о былом времени, проведенном в этих стенах, с другим, безвозвратно канувшим в прошлое, поколением людей, умеющих решать вопросы тихо, и без лишних слов и телодвижений, не портя килограммы бумаги, в тишине поглядывающих со всех углов и полок своими хитрыми медно-чугунными глазками, всевозможных живых безделушек, пышущих теплотой человеческих рук, но безвозвратно ушедшими вместе с теми, еще такими не далекими временами.

28.09.16 г.