отрывок из книги Стефано Дионизи "Корабль дураков", Мондадори, 2015
пер. с ит.
Такси выбралось из центра и направилось за город. Я послал матери сообщение, чтобы успокоить ее, написав, что путешествие к новой госпитализации проходит хорошо. Мы ехали по дороге, обрамленной кипарисами, вдоль которой, уступая место полям, расступались дома. Наконец, приехали в учреждение, окруженное зеленью, которое вырисовывалось среди культивируемых полей, служивших ему обрамлением.
На проходной я был встречен санитаром, который после проверки листа госпитализации, пригласил меня пройти к лифтам. На третьем этаже, оставив позади ординаторскую с диспансером, мы проследовали по коридору вплоть до палаты с номером 6.
Пространство, современное и яркое, ничем не напоминало платное отделение общественной больницы. В моей комнате цвет зеленой воды покрывала сливался с более глубоким цветом стен, создавая расслабляющую атмосферу. Доминантой служила картина с изображением лодки на спокойной воде, кто знает, какого моря. Раздвижное окно, большое, размером почти во всю стену, смотрело на парк, в одной из частей которого были вновь выстроенные павильоны.
Санитар перечислил мне блюда, которые могли быть поданы сюда спустя короткое время, и оставил одного. Я разложил свои вещи во встроенном шкафу, превосходно справившись с этим, оставил снаружи лишь спортивный костюм.
Перед тем, как надеть его в очередной раз, безутешно посмотрел на свой наряд пациента. Я знал, что на этот раз мы с Профом были настроены серьезно. Я быстро устроился, уселся на кровати, и только в этот момент заметил плазменный телевизор новой модели.
Санитар постучал в дверь и вошел, толкая тележку, напоминавшую ресторанную. Блюда утопали под тяжелыми серебряными крышками, исключение составляли сладости, которые были сервированы открыто. Удивленный такой роскошью, я приподнял крышки, высвобождая сжатый пар. Взял столовые приборы из металла, хлопковую салфетку и решил, наконец, дать волю голоду, который от нервозности новой госпитализации еще не успел разыграться. Закончив есть, прикрыл остатки, вернул все на место и переместил тележку к двери, чтобы она не была помехой в моих передвижениях по комнате.
Подошел к окну, чтобы выкурить сигарету, и заметил, что у него нет ручки. Казалось, что оно так зажато для того, чтобы не мешать системе кондиционирования, как в большой гостинице, а не для того чтобы помешать гостю сброситься вниз.
С непринужденностью того, кто приходит в собственный дом, Проф открыл дверь и вошел, тепло приветствуя меня. Дополняя предыдущее лечение другими двумя препаратами, он проинформировал, что меня будут сопровождать ассистенты, двадцать четыре часа из двадцати четырех. Мне не показалось ничего странного в его решении приставить ко мне кого-то, напротив, мне показалось, что все здесь организовано в мельчайших деталях для скорейшего моего выздоровления.
Не оставалось ничего другого, как ждать вечерней терапии, которая, как я надеялся, сможет с введением новых лекарств, блокировать кошмары, преследовавшие меня каждую ночь. Иногда они были такие сильные, что оказывали влияние на большую часть дня, с ощущением дежа-вю, визуальные и слуховые, и я не мог найти силы для их контроля. Внутри росла ужасная «тревога исцеления», потому что идея выздоровления за две недели госпитализации казалась мне рискованной.
Открылась дверь, прерывая поток моих мыслей, и вошел санитар, который попросил меня лечь на кровать. Вид капельницы с растворенным в ней лекарством, которое могло бы утолить, наконец, мои тревоги, вызвало во мне чувство отрады. Потом мне вставили иглу в руку, санитар сказал, что «Валиум» может помочь мне уснуть.
Внимательно, стараясь не задевать трубку капельницы, я нашел удобное положение, закрыл глаза и расслабился. Я не ждал ничего другого, как только с радостью провалиться в сон без сновидений.
Я окончил лицей и в восемнадцать лет оказался перед выбором своей будущей жизни. Записавшись на факультет Политических наук, я сразу же начал готовиться к экзамену по современной истории, углубляясь до Ленина и русской революции.
В день экзамена, в большом зале университета, я ожидал своей очереди вместе с другими студентами. Я заметил, что каждый из них, чтобы засвидетельствовать экзамен, вручал бланк, содержащий план обучения. У меня его не было, не потому что я забыл о нем, а потому что не хотел быть вынужденным держать экзамены в заданном расписании; кроме того, я думал, что профессора могли бы иметь здравый смысл закрыть глаза на отсутствие этой бумаги.
Но, наоборот, я был отклонен из-за недостаточности документации. Я вышел из класса и решил, что для меня университет - закрытая глава. Моя свобода была ущемлена формальностями, без внимательного отношения к моей жажде познания и страсти к учебе, которая, как мне казалось, должна была происходить в университетской атмосфере.
Не имея других идей об устройстве жизни, я впал в состояние меланхолии, которая длилась несколько месяцев, пока я добывал себе содержание, работая в нескольких ресторанах, наконец, один друг - несостоявшийся самоубийца, вполне живой - посоветовал мне встретиться с одним юнгианским психологом, который мог бы мне помочь за небольшую плату.
Я отправился к ней и описал свое сильное беспокойство из-за той пустоты, что открывалась передо мной; она подвергла меня тесту Роршаха, в продолжение которого придерживалась необходимости углубить проблему «папы Марио», давно исчезнувшем из моей жизни.
После нескольких месяцев индивидуального психоанализа психолог захотела ввести меня в группу, в которой применялся терапевтический метод психодрамы, то есть за счет сценического представления собственных конфликтов пациенты побуждались противостоять своим самым ужасным тревогам, чтобы прийти к катарсису.
Первый коллективный сеанс с десятком других пациентов я начал с большим удивлением. Каждый по очереди, в запланированный аналитиком период времени, взаимодействовал с другим членом группы, симулируя диалог, в котором нужно было олицетворять собственные страхи.
В определенный момент я услышал, что кто-то обращается ко мне с вопросом. Это был мужчина пятидесяти пяти лет, который ласково представился как Марио, мой отец. Я замер, уставившись на него, внимательно изучая его лицо, и, ничего не говоря, пытался вообразить лицо моего отца после стольких лет. Вернулся в воспоминаниях назад, вплоть до каких-то далеких образов моего детства, полинявших, но достаточных для того, чтобы в тот момент я смог представить, что отец на самом деле здесь.
Тогда я сказал мужчине: «Папа, это ты? Прошу тебя, не прячься… Почему ты решил увидеться со мной таким способом?». Он продолжил диалог, отвечая в созвучной манере на каждый мой вопрос и в то же время увеличивая мое смятение.
Я поднялся со стула. В этой психодраме убедительно отождествить его с моим отцом стало возможно благодаря моей врожденной театральности, я испытал радость, как если бы на самом деле встретился с ним. С энтузиазмом детей, когда они бегут к зовущему их папе в надежде на возможный подарок, я попытался обнять его, поцеловать, наконец, наполнился жизнью, как если бы вновь обрел здоровье после тяжелой болезни.
В этот момент психолог остановила нас, сказав громко: «Ок, ок, так хватит… Вы проделали хорошую работу», - и разрушила волшебство.
Я был шокирован. Я почувствовал, как мое тело окаменело настолько сильно, что я не мог двинуться с места. Я взорвался душераздирающим плачем, таким отчаянным из-за любви моего отца, которой никогда не существовало. Терапевт пыталась успокоить меня, напоминая, что «все закончилось», но я воспринимал произошедшее, как пережитое насилие. Я ушел, сказав ей: «Это мой отец, и теперь ты убеждаешь меня, что это не правда, но может быть хорошо, что он не хочет меня видеть!».
Вместо успокоения во мне поднялось бесконтрольное беспокойство, и темные мысли заполнили голову. Я мчался как сумасшедший на мотоцикле, задевая зеркала машин, потом остановился в сердце Рима в парке, откуда мог видеть мавзолей Адриана, возвышавшийся над эспланадой Сан-Пьетро. Искал городской телефон, чтобы позвонить психологу, по данному ей совету, перед тем, как мне уйти. Она сообщила, что решила исключить меня из психодрамы, так как включенный в нее стресс оказался непосильным для меня, и вновь утвердила только индивидуальное лечение, которого мы придерживались каждую неделю.
Так случилось, что я начал задумываться над тем, что произошло. Я акцентировался на своих эмоциях не из-за нарциссизма, а ради правды и возможности составить собственное видение проблемы. Во время психодрамы я вернулся к самому себе, маленькому и чувствительному, мое сердце вообразило встречу с отцом, вот так - перед всеми. Разрушительная сила произошедшего убедила меня отставить фигуру Марио, потому что для меня она была слишком громоздкой и неподдающейся контролю.
Именно в те месяцы, по счастливой случайности, я нашел поддержку на пробах одного фильма, с которого началась моя новая профессия.