«И возник Антипод. Возник как абсолютная истина, как приговор, не
подлежащий обжалованию».
/ А.Зиновьев /
Не люблю его.
Не жалую. По многим причинам.
Хотя бы, потому что он ленив.
И своим показным бездействием весьма эффективно атрофирует меня… Ампутирует как отслужившую конечность… А точнее, ликвидирует как трудоспособную и общественнополезную единицу… При этом ещё и развращает, не менее убедительно оправдывая лень в качестве двигателя прогресса… И всё это преподносится им под монотонно и назойливо звучащую народную частушку, где бедные кони дохнут от работы, которая в лес не убегает, поскольку любит дураков… В исполнении талантливого, сладкоголосого празднолюбца.
В результате, боюсь даже приблизительно прикинуть, сколько моих блистательных начинаний и перспективных проектов так и не осуществилось… Умерло, ещё не родившись… И было погребено этим обаятельным лодырем. Этим коварно загримированным под бравого спасателя могильщиком…
И вечным соавтором скучной драмы, где все мои преждевременные смерти не проходят бесследно, не исчезают навсегда в мутном водовороте памяти…, а покорно выстраиваются унылой траурной чередой, чтобы в назначенные судьбой пасмурные дни посещать меня весьма болезненными приступами недовольства собой…
Вызывая бессмысленные и бесполезные сожаления по когда-то неисполненному, недостигнутому, несбывшемуся…
В такие расплатные дни даже мои верные друзья и соратники – диван и потолок – кажутся мне двойными агентами, то есть тайными его союзниками… И тогда горизонтальность моего тела перестаёт быть комфортной, а вертикальность устремлённого в небеса взгляда вызывает беспокойство… Встаю с дивана, опускаю глаза в пол и нервными шагами узника начинаю выстукивать на нём угрюмую мелодию нелюбви… Попутно подбирая к ней далеко не ласковые междометия.
Слушая её, он в такт кивает головой и холодно улыбается. Однако не успокаивается, продолжая культивировать моё недовольство. Обнимает за талию и мягко, но настойчиво подталкивает к холодильнику… Чтобы я смог заесть своё мрачное настроение колбасой, сыром или салом. Зная, что сопротивление бесполезно, подхожу к белоснежному, тихо гудящему монстру и запускаю в его ледяное нутро свою безвольную руку. Ненавижу!
Как правило, не сразу, а чуть позже. Когда утром встаю на весы… Когда замечаю в зеркале округлившийся профиль… Когда, натужно посапывая, застёгиваю брючный ремень…
- Ничего страшного, – лицемерно успокаивает он, – всего за три потных месяца тренажёрный зал сделает тебя похожим на соседа.
Мерзавец!
Ведь прекрасно знает, что уже после второго занятия начнёт отговаривать меня… Наверняка, и аргументы неуязвимые приготовил, и слова нужные подобрал… А соседа-атлета вспомнил вовсе не для того, чтобы заставить меня сбросить вес, а для того, чтобы вызвать зависть…
Да… Признаю… Грешен… Завидую стройной фигуре и стальным мышцам этого глуповатого хоккеиста… А особенно завидую, когда случайно перехватываю предназначенные ему вожделенные женские взгляды. На меня так давно никто уже не смотрит.
А я вот смотрю.
Неприлично заглядываюсь… Нагло глазею… Пялюсь… Таращусь… Впериваюсь… При этом он, который только что мастерски направил мой взор на заманчиво проплывающий мимо женский бюст, уже осуждающе нашёптывает в моё левое ухо:
- «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём».
Пожалуй, это главная тема наших долгих споров. Чтобы в ней хоть немного ориентироваться, а не слепо болтаться беспомощной щепкой, я даже попытался разобраться со щекотливой теорией скандально известного венского доктора. Однако, кроме того, что сердце здесь не при чём, толком так ничего и не понял… Поэтому сигара по-прежнему остаётся для меня всего лишь сигарой.
А вот кто он? Друг? Враг? Навязчивый родственник? Или докучливый посторонний?
А, может, ворчливый, вечно всем недовольный, недобрый ангел?
Не знаю. Хотя, сколько себя помню, он всегда находился рядом…
Очень давно, в самом начале пути, когда я был центром вселенной, он постоянно проникал в мою персональную песочницу, чтобы помешать осуществлению неосуществимых фантазий и эгоцентрических желаний, чтобы разрушать песчаные замки и всячески пресекать детские шалости и капризы… Он поселился в родителях, бабушках, дедушках, воспитателях…, чтобы их глазами наблюдать за мной, их голосами высказывать мне неприятные вещи, их руками отправлять меня в угол… Очень хорошо помню их указательные пальцы, – большие, полусогнутые, сердитые, – которыми они частенько назидательно покачивали перед моим любопытным носом.
Зато не помню, не могу точно определить момент, когда он переселился в меня… Скорее всего, произошло это незадолго до того, как я начал постепенно перебираться из центра вселенной на её окраину… Думаю, в ту далёкую, едва различимую пору он и являлся основным наставником и кормчим в моём непростом и болезненном центробежном перемещении…
Которое завершилось примерно годам к двадцати пяти. Не могу сказать, поздно это, или рано… В конце концов, не так уж и важно когда… Если учесть, что многие мои знакомые до самой смерти так и не смогли выйти за пределы собственных песочниц, всю жизнь пребывая в чудаковатом образе наивного солипсиста… Важно другое… Спустя четверть века после рождения я почти успокоился.
Тем неожиданнее оказались для меня его настойчивые усилия по организации обратного процесса. Центростремительного. Где мне, по его странному замыслу, отводилась «ответственная миссия и почётная роль, объединяющая в себе цель и средство».
- Тебе не место на окраине. С твоим умом и способностями ты должен находиться в центре. Стать самим центром, – сладко вещал он.
Сейчас-то я знаю себя. Изучил с горем пополам. Досконально. Намучился, пока не понял, кто есть я.
А тогда… Хоть и переболел я гордыней, как уже было сказано, но инерция ещё какое-то время действовала, увлекала, тащила меня обратно к центру… А он, негодяй, этим и воспользовался. Бессовестно начал нашёптывать идеи, противоположные тем, которые нашёптывал, когда выводил меня на обочину.
Вообще-то, он всегда такой. Когда проигрывает мне, временно затихает, а когда выигрывает, то тут же переходит на мою сторону, чтобы вернуть меня на брошенные мной позиции. Коварен и хитёр соблазнитель. А я по его милости в глазах товарищей выгляжу слабовольным, непоследовательным и ненадёжным.
Так и не смог он разбудить во мне гордыню. Затих. Молча сидим на окраине и даже не смотрим в центр. Не моё это. Как не моё и жлобство. То есть сребролюбие.
Не люблю ни серебро, ни золото, ни бриллианты.
А он хочет заставить меня их полюбить:
- Как-то не так ты живёшь. По-студенчески. Ни дачи у тебя, ни автомобиля, ни счёта в банке. Не дай бог, заболеешь, а лечиться-то и не за что. С грыжей так и будешь до гроба ходить, бандажем опоясанный. Довольно гусарить! Пора и кубышечку заиметь.
Всецело принимаю его аргументы. Даже соглашаюсь с ним. Более того, ничего не имею против кубышечки и счёта в банке. Однако при этом понимаю, что никогда не стану денежным мешком. Не потому, что не хочу, а потому, что не смогу.
Он тоже понимает. Что и делает его спич вялым и скучным, чем-то напоминающим дежурную речь явного аутсайдера предвыборных боёв за право протирать штаны в каком-нибудь окраинном поселковом совете.
Мы оба понимаем, что не быть мне ни тщеславным депутатом, ни сребролюбивым буржуем, а посему серьёзные дискуссии на эту тему не ведём, отделываясь ленивым словесным пинг-понгом.
То есть попусту тратим драгоценное время…
Которое мне хотелось бы использовать на другое. На реализацию свойственного мне стремления к истине. К примеру, на выявление скрытых смыслов, где на первом месте стоит извечная противоречивость наших то ли дружеских, то ли вражеских отношений…
Для чего вновь обращаюсь за помощью. На сей раз к великому немцу.
И вскоре понимаю, что ни одна, даже самая пропащая душа не может существовать, «не имея внутри себя противоречия», что все наши тихие беседы и громкие баталии есть не что иное, как естественное «состояние непрерывной войны», что мой извечный оппонент – не назойливое порождение шизофрении, а некий вполне реальный созерцающий и мыслящий субъект…
На вечное сосуществование с которым я обречён…
Как обречён на бесконечную внутреннюю полемику с присущей ей удивительной особенностью, позволяющей нам не только противостоять, но и растворяться друг в друге…
Постоянно осуществлять эту незримую и бесшумную взаимозамену…
Этот головокружительный взаимопереход…