Антипод

Валерий Хорошун Ник
                «И  возник  Антипод.  Возник  как  абсолютная  истина,  как  приговор,  не 
                подлежащий  обжалованию».
                / А.Зиновьев /


Не  люблю  его.

Не  жалую.  По  многим  причинам.

Хотя  бы,  потому  что  он  ленив.

И  своим  показным  бездействием  весьма  эффективно  атрофирует  меня…  Ампутирует  как  отслужившую  конечность…  А  точнее,  ликвидирует  как  трудоспособную  и  общественнополезную  единицу…  При  этом  ещё  и  развращает,  не  менее  убедительно  оправдывая  лень  в  качестве  двигателя  прогресса…    И  всё  это  преподносится  им  под  монотонно  и  назойливо  звучащую  народную  частушку,  где  бедные  кони  дохнут  от  работы,  которая  в  лес  не  убегает,  поскольку  любит  дураков…  В  исполнении  талантливого,  сладкоголосого  празднолюбца.

В  результате,  боюсь  даже  приблизительно  прикинуть,  сколько  моих  блистательных  начинаний  и  перспективных  проектов  так  и  не  осуществилось…  Умерло,  ещё  не  родившись…  И  было  погребено  этим  обаятельным  лодырем.  Этим  коварно  загримированным  под  бравого  спасателя  могильщиком…

И  вечным  соавтором  скучной  драмы,  где  все  мои  преждевременные  смерти  не  проходят  бесследно,  не  исчезают  навсегда  в  мутном  водовороте  памяти…,  а  покорно  выстраиваются  унылой  траурной  чередой,  чтобы  в  назначенные  судьбой  пасмурные  дни  посещать  меня  весьма  болезненными  приступами  недовольства  собой…

Вызывая  бессмысленные  и  бесполезные  сожаления  по  когда-то  неисполненному,  недостигнутому,  несбывшемуся…

В  такие  расплатные  дни  даже  мои  верные  друзья  и  соратники  –  диван  и  потолок  –  кажутся  мне  двойными  агентами,  то  есть  тайными  его  союзниками…  И  тогда  горизонтальность  моего  тела  перестаёт  быть  комфортной,  а  вертикальность  устремлённого  в  небеса  взгляда  вызывает  беспокойство…  Встаю  с  дивана,  опускаю  глаза  в  пол  и  нервными  шагами  узника  начинаю  выстукивать  на  нём  угрюмую  мелодию  нелюбви…  Попутно  подбирая  к  ней  далеко  не  ласковые  междометия.

Слушая  её,  он  в  такт  кивает  головой  и  холодно  улыбается.  Однако  не  успокаивается,  продолжая  культивировать  моё  недовольство.  Обнимает  за  талию  и  мягко,  но  настойчиво  подталкивает  к  холодильнику…  Чтобы  я  смог  заесть  своё  мрачное  настроение  колбасой,  сыром  или  салом.  Зная,  что  сопротивление  бесполезно,  подхожу  к  белоснежному,  тихо  гудящему  монстру  и  запускаю  в  его  ледяное  нутро  свою  безвольную  руку.  Ненавижу!

Как  правило,  не  сразу,  а  чуть  позже.  Когда  утром  встаю  на  весы…  Когда  замечаю  в  зеркале  округлившийся  профиль…  Когда,  натужно  посапывая,  застёгиваю  брючный  ремень…

-  Ничего  страшного,  –  лицемерно  успокаивает  он,  –  всего  за  три  потных  месяца  тренажёрный  зал  сделает  тебя  похожим  на  соседа.

Мерзавец!

Ведь  прекрасно  знает,  что  уже  после  второго  занятия  начнёт  отговаривать  меня…  Наверняка,  и  аргументы  неуязвимые  приготовил,  и  слова  нужные  подобрал…  А  соседа-атлета  вспомнил  вовсе  не  для  того,  чтобы  заставить  меня  сбросить  вес,  а  для  того,  чтобы  вызвать  зависть…
 
Да…  Признаю…  Грешен…  Завидую  стройной  фигуре  и  стальным  мышцам  этого  глуповатого  хоккеиста…  А  особенно  завидую,  когда  случайно  перехватываю  предназначенные  ему  вожделенные  женские  взгляды.  На  меня  так  давно  никто  уже  не  смотрит.
 
А  я  вот  смотрю.

Неприлично  заглядываюсь…  Нагло  глазею…  Пялюсь…  Таращусь…  Впериваюсь…   При  этом  он,  который  только  что  мастерски  направил  мой  взор  на  заманчиво  проплывающий  мимо  женский  бюст,  уже  осуждающе  нашёптывает  в  моё  левое  ухо:

-  «Всякий,  кто  смотрит  на  женщину  с  вожделением,  уже  прелюбодействовал  с  нею  в  сердце  своём».

Пожалуй,  это  главная  тема  наших  долгих  споров.  Чтобы  в  ней  хоть  немного  ориентироваться,  а  не  слепо  болтаться  беспомощной  щепкой,  я  даже  попытался  разобраться  со  щекотливой  теорией  скандально  известного  венского  доктора.  Однако,  кроме  того,  что  сердце  здесь  не  при  чём,  толком  так  ничего  и  не  понял…  Поэтому  сигара  по-прежнему  остаётся  для  меня  всего  лишь  сигарой.

А  вот  кто  он?  Друг?  Враг?  Навязчивый  родственник?  Или  докучливый  посторонний?

А,  может,  ворчливый,  вечно  всем  недовольный,  недобрый  ангел?

Не  знаю.  Хотя,  сколько  себя  помню,  он  всегда  находился  рядом…

Очень  давно,  в  самом  начале  пути,  когда  я  был  центром  вселенной,  он  постоянно  проникал  в  мою  персональную  песочницу,  чтобы  помешать  осуществлению  неосуществимых  фантазий  и  эгоцентрических  желаний,  чтобы  разрушать  песчаные  замки  и  всячески  пресекать  детские  шалости  и  капризы…  Он  поселился  в  родителях,  бабушках,  дедушках,  воспитателях…,  чтобы  их  глазами  наблюдать  за  мной,  их  голосами  высказывать  мне  неприятные  вещи,  их  руками  отправлять  меня  в  угол…  Очень  хорошо  помню  их  указательные  пальцы,  –  большие,  полусогнутые,  сердитые,  –  которыми  они  частенько  назидательно  покачивали  перед  моим  любопытным  носом.

Зато  не  помню,  не  могу  точно  определить  момент,  когда  он  переселился  в  меня…  Скорее  всего,  произошло  это  незадолго  до  того,  как  я  начал  постепенно  перебираться  из  центра  вселенной  на  её  окраину…  Думаю,  в  ту  далёкую,  едва  различимую  пору  он  и  являлся  основным  наставником  и  кормчим  в  моём  непростом  и  болезненном  центробежном  перемещении…

Которое  завершилось  примерно  годам  к  двадцати  пяти.  Не  могу  сказать,  поздно  это,  или  рано…  В  конце  концов,  не  так  уж  и  важно  когда…  Если  учесть,  что  многие  мои  знакомые  до  самой  смерти  так  и  не  смогли  выйти  за  пределы  собственных  песочниц,  всю  жизнь  пребывая  в  чудаковатом  образе  наивного  солипсиста…  Важно  другое…  Спустя  четверть  века  после  рождения  я  почти  успокоился.

Тем  неожиданнее  оказались  для  меня  его  настойчивые  усилия  по  организации  обратного  процесса.  Центростремительного.  Где  мне,  по  его  странному  замыслу,  отводилась  «ответственная  миссия  и  почётная  роль,  объединяющая  в  себе  цель  и  средство».

-  Тебе  не  место  на  окраине.  С  твоим  умом  и  способностями  ты  должен  находиться  в  центре.  Стать  самим  центром,  –  сладко  вещал  он.

Сейчас-то  я  знаю  себя.  Изучил  с  горем  пополам.  Досконально.  Намучился,  пока  не  понял,  кто  есть  я.

А  тогда…  Хоть  и  переболел  я  гордыней,  как  уже  было  сказано,  но  инерция  ещё  какое-то  время  действовала,  увлекала,  тащила  меня  обратно  к  центру…  А  он,  негодяй,  этим  и  воспользовался.  Бессовестно  начал  нашёптывать  идеи,  противоположные  тем,  которые  нашёптывал,  когда  выводил  меня  на  обочину.

Вообще-то,  он  всегда  такой.  Когда  проигрывает  мне,  временно  затихает,  а  когда  выигрывает,  то  тут  же  переходит  на  мою  сторону,  чтобы  вернуть  меня  на  брошенные  мной  позиции.  Коварен  и  хитёр  соблазнитель.  А  я  по  его  милости  в  глазах  товарищей  выгляжу  слабовольным,  непоследовательным  и  ненадёжным.

Так  и  не  смог  он  разбудить  во  мне  гордыню.  Затих.  Молча  сидим  на  окраине  и  даже  не  смотрим  в  центр.  Не  моё  это.  Как  не  моё  и  жлобство.  То  есть  сребролюбие.

Не  люблю  ни  серебро,  ни  золото,  ни  бриллианты.
 
А  он  хочет  заставить  меня  их  полюбить:

-  Как-то  не  так  ты  живёшь.  По-студенчески.  Ни  дачи  у  тебя,  ни  автомобиля,  ни  счёта  в  банке.  Не  дай бог,  заболеешь,  а  лечиться-то  и  не  за  что.  С  грыжей  так  и  будешь  до  гроба  ходить,  бандажем  опоясанный.  Довольно  гусарить!  Пора  и  кубышечку  заиметь.

Всецело  принимаю  его  аргументы.  Даже  соглашаюсь  с  ним.  Более  того,  ничего  не  имею  против  кубышечки  и  счёта  в  банке.  Однако  при  этом  понимаю,  что  никогда  не  стану  денежным  мешком.  Не  потому,  что  не  хочу,  а  потому,  что  не  смогу.

Он  тоже  понимает.  Что  и  делает  его  спич  вялым  и  скучным,  чем-то  напоминающим  дежурную  речь  явного  аутсайдера  предвыборных  боёв  за  право  протирать  штаны  в  каком-нибудь  окраинном  поселковом  совете.

Мы  оба  понимаем,  что  не  быть  мне  ни  тщеславным  депутатом,  ни  сребролюбивым  буржуем,  а  посему  серьёзные  дискуссии  на  эту  тему  не  ведём,  отделываясь  ленивым  словесным  пинг-понгом.

То  есть  попусту  тратим  драгоценное  время…

Которое  мне  хотелось  бы  использовать  на  другое.  На  реализацию  свойственного  мне  стремления  к  истине.  К  примеру,  на  выявление  скрытых  смыслов,  где  на  первом  месте  стоит  извечная  противоречивость  наших  то  ли  дружеских,  то  ли  вражеских  отношений…

Для  чего  вновь  обращаюсь  за  помощью.  На  сей  раз  к  великому  немцу.

И  вскоре  понимаю,  что  ни  одна,  даже  самая  пропащая  душа  не  может  существовать,  «не  имея  внутри  себя  противоречия»,  что  все  наши  тихие  беседы  и  громкие  баталии  есть  не  что  иное,  как  естественное  «состояние  непрерывной  войны»,  что  мой  извечный  оппонент  –    не  назойливое  порождение  шизофрении,  а  некий  вполне  реальный  созерцающий  и  мыслящий  субъект…

На  вечное  сосуществование  с  которым  я  обречён…

Как  обречён  на  бесконечную  внутреннюю  полемику  с  присущей  ей  удивительной  особенностью,  позволяющей  нам  не  только  противостоять,  но  и  растворяться  друг  в  друге…

Постоянно  осуществлять  эту  незримую  и  бесшумную  взаимозамену…

Этот  головокружительный  взаимопереход…