Утончённость насилия и нежный инцест

Рой Рябинкин
Секс, насилие и катастрофа - три кита современной литературы. В той или иной мере они  присутствуют в любом  жанре,  обращаясь к  инстинктам читателя, что более надежно и беспроигрышно, чем взывать к его  разуму.

Известная доля насилия  присутствует в любом современном романе - как без нее? Мы живем в мире насилия и катастроф!

Современному пресыщенному читателю не хватает  изощренности насилия. Да, да - тонкая изощренность насилия:

"В нем внезапно  и только на миг вспыхивает острое, как  ожог,  желание,  но  он  рычит  и  с яростью просовывает руку под подушку, как лошади, раздирает  рот  женщине. Под  его  скрюченным  пальцем  резиново  подается,  потом   мягко   ползет разорванная губа, палец - в теплой крови, но женщина уже не кричит глухо и протяжно: в рот ей до самой глотки забил он скомканную юбку". ( М.Шолохов,"Поднятая целина").

Насилие, как метод самосохранения и доминирования в социуме, заложено в наших инстинктах. Многие читатели имеют врагов, которых подсознательно хотели бы убить. Боевик или детектив позволяет разрядить эти комплексы читателя и мысленно расправиться с врагом, с которым читатель отождествляет отрицательного героя.

Жанр развивается и должен отражать  утонченную  жестокость современников. Образованность в руках некоторых насильников - это страшное оружие!

Вспышка изощренного насилия нынче случайна ли? Если классики от большого ума допускали его и оправдывали поставленной целью, то неудивительно, что нормы морали и сейчас отменяются  при необходимости.

 Помните, у Достоевского: "Тварь дрожащая я или право имею?" Или крылатая фраза Горького: если враг не сдаётся - его уничтожают? Она относилась не к внешнему врагу, а к внутреннему, и была произнесена им во время посещения одной из сталинских гулаговских строек.

Мало народонаселения - жизнь человеческая приобретает значимость и какую-то ценность в силу полезности социуму. Много народу, как сейчас, когда не только штанов на всех не хватает, но и еды, и самОй водицы живительной - круши народишко налево и направо!  Бабы еще нарожают.

Чтобы описать  порок, его нужно пережить или представить. Из-под  талантливого пера  бестселлер появится лишь тогда, когда  его обладатель   будет достаточно испорченным.

Как иначе описать инцест с такой нежностью, как это сделал М. Горький в "Отшельнике"?

Герой рассказа Савёл даже базу под это дело подводит: "Бывает это. Живут с дочерьми. Даже святой один с дочерью жил. С двумя. От них тогда пророки Авраам, Исаак родились".

Мало того, Савёл, спавший с собственной дочерью, сам чуть ли не святой в изображении Горького, и учит жизни прихожан, которые являются к нему за советом: "Всё обман: и законы эти, приказы. Ничего этого не надо. Пускай всяк живёт, как хочет, - философствует он. - И дешевле будет и приятней".

Мне вообще кажется, что весь этот рассказ был затеян Горьким для обоснования инцеста, как новой философии.

Следует признать, что наш классик опередил время, и ныне просвещенная Европа всего лишь идет по его стопам, допуская инцест не просто с дочерьми, а групповой инцест с новорожденными.

Боюсь, я тебя пугаю, читатель, своими размышлениями. Они пугают и меня самого. Порок, закрепленный законом?

Почитай воспоминания Горького о его встречах с Л. Толстым. Тот, поминутно матерясь, заявил Алексею Максимовичу, что нет такого преступления, которое он не совершил бы, а о женщинах всю правду выложит лишь, стоя одной ногой в могиле. Скажу, мол, о них всё, что думаю, и захлопну крышку гроба, чтоб не достали".

Это только малая толика моих грустных размышлений о проводниках нравственности в литературе.

Я жду русского писателя такой величины, который, не побоится, словно Сизиф, выкатить эти моральные проблемы на самую вершину русской литературы и покажет читателям изнанку наших душ.

А затем сбросит их, вопросы эти без ответов, в пропасть, словно мельничные жернова, и вздохнем облегченно мы и воскликнем: как же раньше мы не понимали, что это так просто - жить по совести!  Вздохнем полной грудью, и посмотрим на мир просветленным взглядом.

Но где они, новые достоевские? Может и не оттуда я жду нового литературного мессию, который ответит на проклятые вопросы, которые жгут не только моё сердце: имеет ли жизнь человечья хоть какую-то ценность, есть ли на свете незыблемые нормы морали, пригодные для всех на все времена до скончания века, а не для  избранных?

Может быть, только религия даёт ответы на подобные вопросы? Ибо нет и не было на свете человека такой чистоты, чтобы не испачкать святые понятия: честь, совесть, любовь, схватив их в свои лапы.

Я всё чаще сопоставляю моральные идеи, высказанные Иисусом Назарянином в его проповедях, с идеями других философов, и должен признаться, что некого поставить рядом по силе и искренности любви ко всем людям, включая падших и убогих.

Некоторые пророки допускали насилие, ради святой идеи, но только Спаситель утверждал, что любовь сильнее насилия.

О многом, что гложет сердце, хотелось бы мне почитать, но не у кого.  Где ты, сочинитель, которому я мог бы воскликнуть после прочтения: "Я тебе верю! Я тебе доверяю!"?

(Благодарю автора Прозы.ру Вилору Чамвел за идею этих заметок).