Мать-зима Ивана Шмелёва

Ника Лавинина
   Ваня Шмелёв отнюдь не был бунтовщиком. Даже наоборот. Это был тихий мальчик с большими кроткими глазами. Через много лет он напишет: «Когда душа мертва, а жизнь – только известное состояние тел наших, тогда всё равно. Какой я теперь писатель, если я потерял даже и Бога».

   В некоторых людях изначально заложен такой запас выносливости, что диву даёшься. Иван Шмелёв не жил, а выживал. Вопреки жестокой матери, ранней смерти отца и расстрелу единственного сына. Но как это сделать в мире, взорванном гражданской войной и революцией? Писатель создал свой уютный мирок – православный рай, куда можно спрятаться от всех невзгод, и пережить суровую зиму отчаяния. И назвал своё творение «Лето Господне». Его населяли исключительно милые сердцу автора люди.

   Родной матушке Евлампии Гавриловне с её розгами путь в искусственный рай был закрыт. Внутренняя агрессия этой женщины постоянно требовала выхода. Её муж Сергей Иванович был очень влюбчив и не утруждал себя сохранением верности, что ещё больше раздражало жену. Свою злость она срывала на детях. Не один веник обломала о спину маленького Ванечки. Била даже за нервный тик. Некоторым женщинам категорически нельзя иметь детей. Такие не воспитывают – гробят. Всё, что есть в ребёнке светлого, чистого, прекрасного, – такая мать безжалостно убивает. Калечит душу, ломает волю, превращая маленькую личность в затравленного зверька – будущую жертву людей и обстоятельств. Такой человек никогда не будет счастлив. Потому что в нём эту изначально заложенную способность – быть счастливым – уничтожили ещё в детстве…

   Евлампия Гавриловна возвращается из церкви и спрашивает прислугу:
– Сергей Иванович дома?
– Нет. Уехали по делам.
– Какие у него могут быть дела в это время? Ночь скоро.
– Не знаю. Не говорили.
– А я знаю! По бабам он поехал, по бабам!
   Прислуга предусмотрительно отходит в сторону, чтобы гнев хозяйки не обрушился на её бедную голову. Когда Евлампия Гавриловна не в духе, под руку ей лучше не попадаться.

   Услышав сердитый голос матери, шестилетний Ваня прячется под кровать. Хорошо бы стать невидимкой! Надел волшебную шапку – и нет тебя. А когда гнев матери пройдёт – снять и спрятать в надёжное место. Надо будет поговорить с папашей – нельзя ли сшить такую шапку. Интересно, где он и когда вернётся? Что имела в виду мать, когда сказала, что отец «поехал по бабам»? Как это может быть? – ведь он такой добрый! Воображение рисует причудливые картины…

   Шаги матери раздаются всё ближе. Вот она открывает дверь. Просит прислугу зажечь свечи. Ваня лежит, затаив дыхание. Но мать не обманешь.
– Ах, вот ты где, поросёнок! Вылезай сейчас же!
   Ваня выползает из-под кровати и доверчиво спрашивает:
– Матушка, а кто эти бабы, по которым ездит папашенька?
   Евлампия Гавриловна делает бешеные глаза.
– Не твоё дело! А ну, бегом за розгами!
   Ваня послушно приносит веник и, сняв штанишки, ложится на кровать.

   Ревут сёстры, кричит прислуга, но мальчик их уже не слышит. Он спит и видит рождественскую ёлку, а под ней – подарки. Наклоняется, чтобы лучше рассмотреть их. «Это тебе!» – говорит мать и протягивает сыну жареного поросёнка. В его румяной спинке торчит нож. Поросёнок открывает глаза и просит: «Съешь меня, я такой вкусный!» Ваня в ужасе убегает, зовёт отца. Но отзывается только старый плотник Михаил Горкин: «Ступай на большую дорогу – там твой папаша!» Мальчик идёт туда. И что же он видит? На дороге лежат женщины – мать, сёстры, прислуга и другие, незнакомые. А отец ездит по ним верхом туда-сюда. Ваня кричит от страха – и просыпается.
– Где папашенька?
– Лошадь поехал объезжать.
– Хочу к нему! – кричит Ваня и начинает рыдать.
   Никто не может его успокоить – даже преданный «дядька» Горкин.

   Вскоре мальчик узнал, что его дорогого «папашеньку» сбросила норовистая лошадь – и ещё сколько-то протащила по дороге. Несколько месяцев отец тихо угасал. Осенью его не стало. Ему ещё не было и сорока. После смерти мужа характер Евлампии Гавриловны вконец испортился. Личная жизнь закончилась. Нужно было поднимать шестерых детей, которых она не любила. Шмелёв вспоминает, что их наказывали просто так – за то, что попались под руку вечно недовольной матери. И при этом «в доме я не видал книг, кроме Евангелия». Жизни там не было – одно мракобесие: чередование постов с истязаниями. Когда Ивану было десять лет, он защищался от матери ножом. Когда мальчику было двенадцать, у него обострился нервный тик. Увидев это, Евлампия Гавриловна принялась бить сына по лицу. Всё это происходило на Пасху. Ваня в слезах убежал в чулан.

   Насколько мне раньше нравился писатель Шмелёв, настолько же я ненавидела его мать. Люто, лично – как будто она истязала меня, а не его. В моих глазах она была преступницей. Но осудить легко. Попытаться понять эту, язык не поворачивается сказать, женщину – трудно и неохота. Почему в ней проснулась жестокость? Зёрна садизма, вероятно, всегда были в ней. Родом из купеческой семьи, она получила хорошее для того времени образование. Как её звали в детстве? От имени «Евлампия» очень мало уменьшительно-ласкательных прозвищ – разве что Евлаша. Ну, не Лампой же называть растущую девочку! И разве любящим родителям придёт в голову дать дочери такое имя? Никогда! Даже по святцам есть какой-то выбор. Значит, изначально не любили.

   Что ждало юную Евлашу? Выйти замуж или остаться вековухой. Девушка становится женой, матерью. Но любви-то в ней нет! Хотя, может, вначале и была – к мужу. А он не утруждал себя верностью. Ему на роду было написано влюбляться и кружить женщинам головы. Будь супруга мягкой и чувственной, возможно, он и потянулся бы к ней. Наивная или хитроумная жена закрыла бы глаза на интрижки мужа. Но Евлампия предательство не простила. Отомстить супругу не могла – любила. После его смерти стало ясно – жизнь кончена. Вдовец с несколькими детьми ещё может вступить в брак. Многодетная вдова не нужна никому. Отныне её удел – церковь и воспитание ребятишек. Но женское естество не умолкает. А любовника завести – стыдно, грех. Поэтому вымещала на детях. А тут ещё посты. «После говенья матушка всегда раздражена – усталость», – вспоминал Шмелёв.
   Это не усталость даже – а убитая, искажённая страсть, не знающая выхода. Тоска по мужским объятиям, которые теперь – и навсегда – для неё недоступны. Самая искренняя вера, лишённая свободы, становится религиозной догмой. Когда запрещены даже сексуальные фантазии, женщина превращается в фурию. Если церковь ограничивает её – она ищет тех, на ком можно отыграться. Убитая сама, она заедает жизнь своим детям.

   Евлампия Гавриловна прожила долгую жизнь, но счастлива не была. И всех вокруг делала несчастными. Нашла сыну богатую невесту – такую же купчиху, как она сама, только молодую. Но Шмелёв отстоял своё право на любовь. «Мне, Оля, надо ещё больше молиться. Ведь ты знаешь, какой я безбожник», – писал Иван невесте перед свадьбой. Но это «безбожие» не его собственное, а матерью вбитое. Оказывается, можно вот так, соблюдая все посты, выбивать из собственного сына Бога. Говорят, когда маленького Ваню тащили к матери на расправу, он молился на образ Богородицы, но она не защитила его. Как и после смерти любимого отца, почувствовал тогда Шмелёв ледяное дыхание жизни…

   В Троице-Сергиевой лавре служил в ту пору благочестивый старец Варнава. Он предсказал будущему писателю всю жизнь нести тяжёлый крест. Это пророчество Шмелёву передала его мать. Зима Господня.