Всё, что было сказано малыш не в первый раз уже слышал, но ему нравилось расспрашивать деда о том, чего возможно юнец не увидит в будущем. Так сказал дедушка. Он много, что рассказывал, а сейчас о каком-то чувстве…
– Деда, как оно называется? Лю… , луп…
– Любовь, – спокойно поправил старик. – я искренне надеюсь, что ты переживёшь это чувство, всё то что сейчас происходит вокруг не может длиться вечно, ты должен помнить то, что я вложил в тебя с детства, и если забудешь, я вернусь к тебе и напомню, с того света вернусь, ей богу…
– Понял я, понял, так что же всё-таки это?
– Это иное восприятие, это другой мир помимо того, что вокруг, это великое чувство. Заставляющее свершать великие, может даже и глупые, но отважные дела. Не зря его воспевали великие поэты, писатели, музыканты и художники. Это сложно передать словами, только ощутить в себе…
Сон исчез. Перед глазами лишь потолок освещённый скудным светом из окна. Была ещё ночь. Но «А-Двадцать седьмому» уже не спалось. К чему снился его старый дед он понять не мог, или не хотел. С того разговора прошло больше двадцати лет. Вокруг изменилось практически всё. Казалось сама планета стала другой. Но он, «А-Двадцать седьмой» этого не ощущал. Для него это был привычный мир. У него не было ни семьи, ни детей. Лишь работа, на которую он пойдёт через три часа. Любил ли он работу? Любил, а возможно и нет, он никогда не задавался этим вопросом. И тем более он так и не осознал слова «любить». «Делать», «идти», это понятно, а вот «любить». Теперь в обществе стало под запретом это слово. Любой, кто мог его произнести приравнивался к бунтарю и террористу, признавался виновным в измене принципам общества. Таких людей куда-то забирали и они где-то пропадали бесследно.
«А-Двадцать седьмой» поднялся с кровати, подошёл к окну. Там, на улице шла стычка, протестующих с войсками. В солдат летели горящие бутылки, а бойцы спокойно отстреливали глупцов. Такие столкновения редкость. Только редкость для всех обычных людей, поскольку они не освещались в СМИ. Но на самом деле они случались слишком часто. Их очень тщательно скрывали. На утро ни один человек не заметит разбитых витрин, машин, горелого асфальта, всё убрано, почищено. Никто не знает, что так же есть спец бригада чистильщиков. Только самое страшное, люди стали такими, что даже если после баталий остались бы на площадях и улицах тела убитых людей, да горящие здания, они всё равно не заметили бы этого.
«А-Двадцать седьмой» смотрел и не мог понять, зачем, в чём смысл борьбы. Ему казалось глупым убивать ради идеи или идей. И вся эта борьба, зачем? Жизнь и так хороша, есть работа, есть дом, а что ещё надо?
Он пошёл на кухню, спать больше не хотелось, поставил вариться кофе. Есть ему не хотелось, на душе было почему-то тревожно, но он старался отвлечься чем-нибудь ещё. Щёлкнул пальцами включив тем самым экран в половину стены не большой кухни. Там были лишь громадные часы, отсчитывающие время до конца сна и начала рабочего времени. Все программы и передачи были лишь днём, ночью разрешено только спать. Гулять по улице или сидеть в комнате с включенным светом являлось преступлением, хоть и не было никакого комендантского часа, это было просто принято обществом, эта норма когда-то, кем-то принятая.
«А-Двадцать седьмой» стоял у двери в вагоне, прислонившись плечом к стеклу. Там шла какая-то реклама, как всегда, но он пытался сквозь голограммы разглядеть город. Он хотел увидеть восходящее солнце над серыми домами, как гаснут фонари, как идут люди на работу. Что угодно, только не эту очередную рекламу. Именно с этого дня она начала его раздражать. Он окинул взглядом вокруг стоящих и сидящих людей. Все смотрели в одну точку впереди себя. Казалось он среди умерших людей. «А-Двадцать седьмому» захотелось посмотреть в глаза каждому. Только он себя сдержал, поймав себя на мысли, что этого делать нельзя, это не принято. Его не покидало чувство того, что с людьми что-то не так, или с ним, с двадцать седьмым. А что самое страшное, именно сегодня он начал замечать странность вокруг.
Интересно это приснившейся и давно умерший дед породил в нём эту мысль или увиденное ночью?
«Какая разница, мне страшно, а что если это отклонение у меня в голове, что если я не нормальный, может я чем заболел? Может стоило взять отгул? Тогда на работе подумают, что я заболел. Я не хочу, чтобы кто-то думал обо мне, кто-то из общества, из начальства. Стоп. Какая станция? Я проехал её. Никогда этого не делал.»
Он вышел, окинул спешным взглядом станцию, казалось состоящую из стекла. На прозрачных экранах шла очередная реклама. «Счастливый мир, это всё, чего стоит желать» – слоган из неё.
«Счастливый мир» – повторил про себя «А-Двадцать седьмой».
«А что это, счастье, мир… хотелось бы понять, неужели только мне хочется всё понять. Что со мной?»
– Ты очнулся от сна. – сказал старец на его мысленный вопрос. Он возник за его спиной из ниоткуда, тем самым напугав «А-Двадцать седьмого». Тот не много опешил от неожиданности:
– Что простите, это вы мне? – Этот старец кого-то ему напоминал. Не длинная, ухоженная борода, большие, прищуренные, карие глаза, волевые, крупные скулы. Чёрная, небольшая шляпа, белый шёлковый шарф, рубашка с длинными рукавами, заправленная в брюки. Его одежда явно выделялась среди серых и чёрных, одинаковых костюмов по всюду.
– Да, как тебя звать?
«А-Двадцать седьмому» было не по себе, ему хотелось избежать этого разговора. Но имя он всё-таки сказал:
– «А-Двадцать седьмой».
– Какое странное имя, буква,цифры. А как тебя назвали при рождении?
«А-Двадцать седьмой» оглянулся вокруг, вдруг их слушают, посмотрел в сторону долгожданного, приезжающего поезда, но ему уже не хотелось ехать на работу, он хотел поговорить с этим человеком. Он чувствовал что-то родное.
– Но это не принято… – начал было «А-Двадцать седьмой», старик его перебил.
– Хорошо, тогда почему ты двадцать… какой-там?
– Седьмой, не знаю, мне так сказали…
– А если я тебя деревом назову откликнешься?
– Что вы от меня хотите?
– Внимания к деталям. Вот ты скорее всего сегодня видел, что-то такое, что заставило тебя проехать станцию, в итоге ты здесь, плюс замер на некоторое время на этой остановке, потому, что ты в первые здесь. Ты всю свою жизнь жил по правилам и шаблонам, и именно сегодня день пошёл не так как всегда, у тебя паника, а вместе с ней осмысление. И я хочу тебе помочь. Поэтому обращаю твоё внимание на детали. Первая деталь, имя… – старец остановился. Он бросил взгляд за спину «А-Двадцать седьмого». – Мне пора. И тебе тоже. Советую сесть в этот поезд, если не успеешь могут возникнуть проблемы.
«А-Двадцать седьмой» спорить не стал, он очень боялся, поэтому даже не оглядываясь вскочил в уже закрывающиеся двери вагона. Ещё он боялся взглядов окружающих людей, но поспешно посмотрев по сторонам успокоился, никто и не думал на него смотреть. Лишь вдалеке, он заметил девушку, не сводящую с него взгляд.
На работу он не опоздал. На пункте выдачи товара он стоял и смотрел на часы. Ему хотелось бы, чтобы время летело быстрее. Чтобы скорее избавиться от этой рутинной работы. Ему не хотелось видеть эти привычные, одинаковые лица. «А-Двадцать седьмой» стал анализировать товар, что забирают люди. Это были в основном наушники, больше похожие на беруши, телефоны, включающиеся в разъёмы, встроенные в руку и проекторы, или умные обои, гибкий экран, с возможностью менять размеры. Всё направленно на развлечения. Никто не купил какую-либо книгу, программу, инструмент. Всё это не было нужным в новом, современном мире.
«А-Двадцать седьмой» задумался, когда наступил перерыв, о том, почему же его так назвали. Многие знакомые имели цифры, а не имена. К его удивлению, он понял, что не просто многие, а все, ходят под цифрами. Их кто-то пронумеровал, а все даже не стали сопротивляться. Только вопрос, кто? Когда настал тот момент, что его, некогда названным по имени Роуш, стали называть двадцать седьмым? Когда был дед, он что-то говорил по этому поводу, всегда называл Роуша по имени, не смотря на запрет. В школе эму дали новое имя. Дедушка исчез, а его поместили в новое место, где он стал жить с такими же как он. Имея свою отдельную комнату, но не имея понятия, что происходит. Так что же произошло?
Перерыв закончился, Роуш вернулся за своё рабочее место, где его уже ждал клиент. Ему хотелось поговорить, хоть с кем-то, узнать больше информации, поэтому он задал неожиданный вопрос и для себя, и для клиента, ведь такая вольность была запрещена.
– Как вас зовут?
– Что? Вы забылись, вы на работе…
– Я знаю где я, и знаю, что делаю, а вот вы мне так и не ответили, хотя я догадываюсь, что у вас не имя, а цифра, впрочем, как и у всех вокруг, только вы не задавались вопросом, почему ваше некогда существующее имя заменили на цифру?
– Отстаньте от меня, отдайте мне товар и прекратите этот провокационный разговор. Нам запрещено говорить, мы с вами не родственники и не коллеги…
– Кем запрещено?
– Я не хочу с вами говорить, я буду жаловаться вашему начальству.
«А-Двадцать седьмой»» стал не много нервничать, но он не хотел останавливаться, он хотел обратить внимание каждого на то, что он заметил. Однако человек, стоявший по, ту сторону стола не хотел его понимать и обращать внимание на очевидное.
– Задумайтесь, хотя бы потом, пусть и сейчас вы боитесь…
– Боюсь? Вы хам, мало того, что вам нельзя разговаривать вы ещё и пытаетесь мне что-то навязать… – клиент явно был вне себя, нажал на стол рукой, вспыхнула картинка меню, нажал вызов владельца, но этого уже делать было не нужно. Начальник подходил к столу.
– Что случилось? – вежливо обратился подоспевший «С-пятьсот четвёртый».
– Ваш подчинённый нарушает правила, как этикета, так и социальные нормы. Всем известно, что днём, неизвестным людям вести беседы запрещено, а из-за него, я уже общаюсь с двумя людьми, которых вижу впервые.
– Кем запрещено? – не унимался Роуш.
– А-Двадцать седьмой», – приказным тоном сказал начальник. – Что происходит? Вы прекрасно знаете правила. Требую прекратить, если вы не хотите быть уволенным и попасть под влияние группы БО, то вы немедленно успокоитесь и больше не будете делать таких действий.
– Вы хоть знаете, как расшифровывается эта группа?
– Мне хватает того, что я о ней знаю. И если вы ещё хоть слово молвите, ей богу, уволю…
Роуш не много притих, однако задался вопросом, зачем была нужна эта фраза: «Ей богу». Что это значит, безусловно он слышал это раньше, однако, что такое «бог» до сих пор не знал. Всё больше и больше вопросов, и ни одного ответа. «А-Двадцать седьмой»» был словно ребёнок, желающий познать всё на свете. Он вдруг начал жить, он… очнулся, очнулся от сна, как сказал тот старик. Где он теперь?
К столу подходил именно тот старичок, который сегодня встретил Роуша. Пятьсот четвёртый ушёл обратно в свою подсобку смотреть телепередачи о путешествиях в страны и города, в которых он никогда не будет.
– Могу я забрать свой товар?
– Да, конечно, но, как… как вы меня нашли?
– Я не искал, это твоя удача, твоя душа пытается тебя спасти, и все эти случайности не просто так.
– Что у вас за заказ?
– Репродукция.
– Так это ваша картина, я ждал, я думал, пытался угадать чья она, надеялся, что есть ещё люди не во сне…
В разговор вмешался пятьсот четвёртый:
– Ты опять за своё «А-Двадцать седьмой»? Сэр, этот работник будет уволен сию секунду…
– Что? Вы о чём?
– Как же, ведь этот работник с вами разговаривает, что запрещено правилами…
– В данный момент разговариваете со мной только вы, что как вы точно подметили запрещено. А к этому работнику у меня претензий нет, работает быстро, что в пункте выдачи главное качество. Вы не подскажете, где мне можно пожаловаться на вас, за то, что не чтите кодексов и отнимаете моё время?
Начальник нахмурился, нехотя показал на электронный стенд.
– Но поскольку я свой товар забрал быстро, я не буду портить себе и вам настроение, потому прощаю вас на первый раз. – Старик обернулся и подмигнул Роушу, взял чек и незаметно сунул в его руку записку.
– А что ты ждал? Что все начнут думать и осмысливать происходящее и произошедшее? А ты не думал, что многих это устраивает. Зачем о чём-то думать, переживать, когда всё упрощено до минимума. Все отношения, вся жизнь, как можно проще, чтобы не думать лишний раз. Мы окунулись в мир системы, созданной нами же. Я всегда боялся наступления хаоса, но теперь я ужасаюсь этой системной стабильности. Есть другой мир, виднеющийся сквозь этот. Это сложно объяснить, надо показать.
Он схватил пальто с колен, поднялся со своего мягкого кресла, взглянул в окно, которое было во всю ширину и высоту стены. На стекле бегали полосы воды, стекающей от дождя, в освещении ночных фонарей.
– Погодка никчёмная. Ты что сидишь, вставай, пошли.
– Но, нельзя ведь.
– Кто это сказал? Это зависит от того, в каком мире ты живёшь. Всё лишь в твоей голове, – он сделал паузу. – В наших, – поправился старик.
Старик и Роуш зашли в какой-то бар выпить горячего кофе, присели за столик, который находился почти возле входа. Это сложно назвать чем-то ещё, ночной клуб может быть название подходило больше, только алкоголя и других психотропных средств тут было слишком много. Бар был переполнен молодыми людьми. Роуш с ужасом смотрел на происходящее. Кто-то спал на столе в состоянии дикого опьянения, какие-то парочки облизывали друг, друга, кто-то дико хохотал, кто-то в алкогольном угаре рычал на всех, словно собака. Для человека, который проводил всю свою жизнь днём и видел лишь метро, работу и город, это было шоком.
– Теперь ты понимаешь, что мир слишком странный и абсурдный. Одни живут по канонам каждый день, не задумываясь о прошлом и будущем, только все в рамках своего закона. А другие, точно так же ни о чём не думают, только живут не имея рамок. Они могут делать всё, только смысл? Видишь до чего это доводит? Обычный разврат. Так, что отмена правил не спасёт положения. Это на случай, если ты задумал переворот. Вот, вот она другая сторона медали.
– И что же делать?
– Делать? Я выбрал тактику «смириться», какую выберешь ты, выбор твой. Но бунт тут точно не поможет, можешь сделать всё только ещё хуже.
Хоть душа и требовала перемен, осмысление своих сил, и возможностей останавливало Роуша. Это правда плохая идея, бороться, ведь главный вопрос, с кем? И почему-то именно сейчас некогда «А-Двадцать седьмой» понял, чего не хватало этому миру, его миру, всему окружающему. То странное слово из сна. Именно из сна, этого воспоминания никогда не было. Это было видение. Роуш не помнит, как стал таким, но его натура не принимала устоев общества. Он вырос в приюте, все после определённых событий стали там подниматься на ноги. Это было что-то вроде глобального эксперимента. У «А-Двадцать седьмого» никогда не было деда, не было этого имени, это всё он выдумал, чтобы хоть что-то изменить в своём маленьком мире. И теперь в его голове звучало слово, пришедшее с утра.
– Любовь, – произнёс он в пустоту, это слово, словно сорвалось с его уст и нырнуло в глубь воздуха, в нём тонко вибрируя качнулось и растворилось в веяньях вечернего ветра. Он смотрел вдаль стоя на крыше громадного, высокого здания. Смотрел на закат, на только что загорающийся свет фонарей в этом новом, современном городе. Сильный поток ветра качал его из стороны в сторону, трепал его волосы, освежал прохладой.
Он понял, что необходимо этому миру. Только, что дальше? Ещё раз задал он себе вопрос. Перед его глазами всплыл образ той девушки, которую сегодня утром он видел в метро. Он пытался отвлечься на уходящее солнце, но лицо её он видел всё отчётливее, оно светилось, проявляясь в этом маленьком, красном шарике. Ему показалось, что его душа вдруг оторвалась от тела и стремительно полетела ввысь, голова закружилась. Возможно это сказывалась высота и сильный встречный ветер.
– Да, скорее всего это так, – прошептал, соглашаясь с выводом он.
А возможно и нет. Может кто-то просто влюбился?
– Пора менять это общество без любви, пора его исцелять – сказал, «А-Двадцать седьмой». Он поднял зонтик и закрылся от моросящего дождя.
– Завтра эту девушку я непременно найду, и мы будем уже вместе с ней провожать закат и встречать рассвет на этом месте… – сказал Роуш то ли себе, то ли этому новому миру.