Осень в этом году выдалась тёплой, и массовый листопад начался только в первых числах октября. Район города, в котором проживал Алексей, пока устоял перед наступлением строящихся высоток и красовался обилием деревьев и кустарников, обрамлявших и тротуары, и пешеходный бульвар, протянувшийся почти на километр между проезжими частями улицы. Сейчас он представлял собой шикарное зрелище, радуя глаз желтокраснозелёными букетами крон деревьев и таким же разноцветным листвяным ковром, устилающим бесконечную, зовущую к себе, аллею.
Когда очнувшись от задумчивости, Алексей обозрел, открывшуюся перед ним осеннюю красоту, то резко свернул на тротуар и пошел дальше, глядя прямо пред собой, как бы, наложив себе запрет на любование листопадом.
Память, как приклеенная навек черная ленточка, не давала Алексею возможности спокойно взирать на осенние красоты. Память открывала ему скорбную картину похорон отца, именно тот кадр, когда гроб отца вынесенный из дома и поставленный на табуретки, окружали толстым ковром желтые кленовые листья той проклятой осени.
В ту, двадцатитрехлетней давности осень, он служил срочную службу в танковой части, находившейся в сорока километрах от родного московского дома и готовился к долгожданному дембелю. Алексей знал о том, что в Москве бушуют политические страсти брехливой перестройки, о том, что стало хуже с продуктами, зарплатами и ценами. Но ему всё-равно казалось, что это всё временно и впереди всех ожидает, что-то новое и конечно, хорошее. Вот тогда, вдруг и начался этот кошмар. Ночью часть подняли по тревоге, и начался поход – бросок, сначала в неизвестность, но потом на очередном привале, Алексей узнал от соседнего экипажа, что конечный пункт похода Москва. Уже тогда Алексей понял, что близость дома и их напраление в столицу не сулит ничего хорошего и окончательно убедился в этом, когда на остановке перед городом их кратко известили о предстоящей задаче, охранять правопорядок и блокировать Белый дом Советов от связи заговорщиков, засевших в доме, с внешним миром. Механик-водитель Алексей, вёл третий от головы колонны танк, но при подъезде к Белому дому начал понимать и чувствовать всю сложность их задачи. Выраставшие перед ними и по сторонам толпы кричащих недовольных людей, бьющих палками по броне и встающих прямо на пути их движения, привели Алексея в полное смятение. В части их не учили преодолевать препятствия из безоружных людей-противников. Танкисты останавливались, но громкие недовольные крики, раздававшиеся в шлемофонах от командира колонны, заставляли снова даигаться вперед. Алексей был образцовым водителем, но не в людской толпе, а на полигоне с полосой безжизненных препятствий, а здесь при всех усилиях, он не мог контролировать глазами всё пространство перед танком с мечущимися там людьми. При очередной попытке продвижения вперед, произошло страшное. Казалось бы убежавший в сторону молодой парень, упал и одна его нога оказалась под гусеницей танка. Раздавшийся рёв толпы на мгновение перекрыл грохот мотора, Алексей рванул реверс, подал назад и остановился. В шлемофоне орал мат командира колонны, видевшего наезд на человека, разъяренная толпа стучала палками и камнями по броне. Командир танка сверху приказал заглушить мотор. В наступившей тишине, Алексей услышал чей-то истошный призывный крик – Ребята, возьмем бензин из моего жигулёнка. Сожжем этого мерзавца! Все мысли тогда из головы Алексея улетучились, и он долго сидел как истукан, смиренно ожидая дальнешего. Танк всё же не подожгли, стонущего парня унесли на носилках к скорой, а командир танка, открыв люк, начал извиняться перед толпой, объяснять обязательность исполнения военного приказа и очень просил толпу не соваться под танк, чтобы не получить увечий. Командир был речистый мужик, его слушали, ему верили. Слова подействовали на толпу и танк, по расступившемуся коридору из людей, смог дойти до назначенного места. Впереди перед ним возвышался большой сверкающий белизной Дом Советов, в котором сидели объявленные врагами люди. Только тут, перед открывшимся видом большого красавца дома, у Алексея закончился нервный отходняк, и он начал понимать какая пешка он, по воле случая, в большой игре и такие же пешки, на самом деле, его товарищи и командиры. В подтверждение этой мысли раздалась команда командира заряжаещему-наводчику – Осколочным фугасным заряжай! Бить по окнам десятого этажа! И через несколько секунд, - Пли! Алексей смотрел в своё водительское окно на разрывы танковых снарядов в окнах многих этажей. Огонь вели все танки стоящие на площади перед крепостью власти, которую они безжалостно расстреливали. Дым постепенно окутывал верхнюю часть здания и медленно, как бы нехотя в разбитых окнах стали появляться языки пламени пожара. Стискивая зубы и сжимая кулаки Алексей не отрывал взгляд от этого зрелища, отчётливая понимая то, что они солдаты обученные уничтожать врагов, сейчас не только сжигают здание, но убивают своих людей, которые также как и все хотят одного - свободы и счастья жизни. Он не хочет, но тоже является убийцей этих людей. Он понимал, что с этого времени нет больше Алексея доброго ко всем и безобидного человека, а его руки, хочет он того или не хочет, теперь замазаны чужой кровью. Людей ему незнакомых, но точно не бывших ему врагами.
Когда по завершению адского похода, уставший и осунувшийся от пережитого, Алексей пришел на свое место в казарме, то увидел на своей тумбочке телеграмму. Телеграмма была из дома и звала на похороны отца, с которым он так мечтал пообщаться и поделится мыслями весь прошедший год. На вопрос о причине гибели отца, мать, попутно проклиная политику, сообщила что он ушел на защиту Белого дома и там был убит осколком танкового снаряда. Сказав это, она пристально посмотрела на сына и тихо спросила - А ты не был там? Скрипнув зубами , Алексей ничего не ответил матери. Не ответил и потом никому и никогда
Алексей не помнит как прошли прощания в доме. Он запомнил кленовые листья вокруг гроба с дорогим телом родителя и почти возненавидил злую осень, ту осень, которая наложила несмываемое пятно греха на всю его жизнь. На жизнь, которой иногда командуют другие люди и вешают на нас свои грехи.