Любовь в детдоме

Анатолий Силаев
 
  - Ещё чего не хватало! - скажет  иной читатель, - Какая может быть любовь в детдоме?
  Но жизнь есть жизнь. Вот не успели власти нас эвакуировать. Может кого–то и расстреляли за это. Но мы, старшеклассники, не очень–то верили в зверства немецкой администрации, да и бежать нам было некуда. А вот учителей и воспитателей, и вообще всех, кроме директора, физрука, медсестры и завхоза, как ветром сдуло.
  И остались мы в количестве ста двенадцати всегда полуголодных рыл с надеждой лишь на своего вездесущего директора Лидию Степановну, которая тоже надеялась почти на призрак, то бишь на некую помощь от врагов сиротам, брошенным страной на произвол судьбы.
  Более того, она весь коллектив подняла в атаку, в бой по наведению особого лоска во всех помещениях, надеясь удивить, убить, покорить этих дьявольски высокомерных немцев. Но... знал бы где упадёшь, как говорится... Именно в день вторжения немцев со всеми их танками, машинами и пылью до небес, когда и души у всех  упали, медсестра Евдокия влетела к директору и сходу влепила не отдышавшись: 
  - Беда у нас, Лидия Степановна. Вот кто б мог подумать! 
  - Что, что случилось? А ну сядь, давай по порядку. Обидел кто? Драка? Побег?   Украли, что? Ну, что молчишь–то? Залетела что ли?
  - Ой да если бы я, а то ведь сразу трое - Валька Клюева, Полоскова и Зуева.   
  - Кто? Что? Как это? Не может быть! Все сразу? Уверена? Нет, погоди, ты сама смотрела, или только по признакам?
  - Да месяц уже у всех троих.
  - Да ты что! Кто ещё знает?
  - Никто вроде.
  - Погоди, погоди, если все сразу, то, стало быть, и кобелёк один. Это ж как... оргия получается. И кто ж он?
  - Да молчат сучки, может и сами не знают.
  - И ты, значит, не знаешь?
  - Да откуда мне-то знать?
  - Ай, не верю! – заходила по кабинету Лидия Степановна. - Что б ты да не знала? Это ж курам на смех. Знаешь что? Ты давай за дуру-то меня не держи. Не люблю я  этого. Колись, пока не поздно. А то ведь, похоже, уже и нам спасаться надо. Ну, давай, давай, я жду. Молчишь? Ну, тогда я скажу, только в этом случае мы с тобой дальше не работаем.
  - Ой, скажу, скажу, Лидия Степановна! Всё скажу, только жалко ведь, посадят дурачка.
  - Ты это о ком?
  - Да о Витьке, физруке. Кто же мог знать, что он с меня да на малолеток кинется?
  - О, господи! - вскинулась директор, - так это он значит всех трёх? Что, сразу что ли?
  - Да нет, в один вечер со мной, потом со второй, третьей, четвёртой. 
  - Стоп, погоди, так, ты тоже в залёте?
  - Не, меня пронесло, слава богу.
  - Вот ведь дура, вот дура-то! А ведь ты ж от него уже залетала. Не научилась?   
  - Ага, легко сказать. Выдержишь тут. - оправдывалась медсестра. - Да, они там все на него так пялятся, так пялятся, да ещё лапают и все не против. Он же вон какой! Как по мне, сюда вообще нельзя таких принимать.
  - Ну, ладно, ладно, тебя не спросили. Ты лучше скажи, что теперь вот с вами делать? К немцам  тащить? Так у них за малолеток расстрел.
  - Ну зачем к немцам? Я уже всё придумала. Я их всех трёх к себе домой заберу, приму роды, найму кого–нибудь для ухода, а сама как работала здесь, так и буду работать. Про девок скажем, мол, люди на время забрали с тем, чтоб удочерить потом. А погодя мы и новорождённых к себе возьмём, как вроде только что осиротевших. А девчата и сами вернутся, ну вроде как не полюбившие новых родителей.
  - Вот те раз! – удивилась директор. - Молодец! Хорошо придумала. Только мы на это не пойдём. Чего нам прятаться? Мы что, убийцы? Или воры какие? Оно, конечно, меня с работы попрут. Но, пока я жива и пока мы семья, пусть здесь вынашивают, рожают, а мы все за них будем переживать, радоваться, а я бы и понянчилась с удовольствием. А как вот нам с папашей быть? И чего это мы всё без него решаем? Может, дети–то ему позарез нужны? А ну давай-ка его сюда, хочу с ним тет–а–тет посудачить.
  Евдокии жуть как хотелось теперь увидеть изменника. Она честно обегала  всю усадьбу, опросила всех встречных, оставив надежду и страхи именно на его мизерную комнатушку, от которой и ключик в руке держала, боясь застать его там с ещё какой девкой.
  Открыла, ахнула и давай копаться во всем, как в своём, всё ещё не веря своей догадке. Однако не нашла ни носков, ни платков, ни штиблет, ни штанов, ни рубашек, ни белья, ни бритвы, ни зубной щётки. Полный разгром после спешно удравшего паразита.
  Выслушав отчёт медсестры, директор сказала:
  - Ну, этого и следовало ожидать. Только куда ему деться? Через фронт - слабо. К партизанам - тем более не рискнёт, там его мигом достанем. А вот в полицаи нашему гадёнышу - как раз бы, там таких за милую душу берут.
  - Прям не знаю, что и думать. - от такой перспективы любимого Евдокия вдруг зашлась в тихом рыдании.
  - Тебе, милая, не о нём бы рыдать, а молиться, чтоб он на допросе не прилепил к своему делу ещё и нас с тобой. Мол, медсестра много лет пример показывала, а теперь девок предлагала, хвалила, раздевала, а директриса в замочную скважину подглядывала. Вот будет «шутка!» А «жертвам» – то что? Пообещают комнатку по выпуску - они не только совращение, и изнасилование подпишут.
  - Не может быть! Он не такой! Он не посмеет! - запричитала Евдокия.
  - Ну, ладно, заткнись! Надоело! Он тебя как шлюху бросил, даже не спросив о твоём благополучии, а ты всё жалеешь, как родненького. Выплюнь и забудь. Найдёшь ещё себе и утеху, и мужа.
  Наверное так всё бы и сошло, как весенний лёд, но немцы вдруг стали ходить по дворам, описывая скот, людей, огороды, строения, технику. Мол, всё это теперь принадлежит Великой Германии.
  А вот это директор не пропустила, сама взялась сопровождать странный обход и видела, как удивлялись оба офицера и полицай, идеально ухоженным детдомовцам да   и вообще убранству внутренних покоев, сада, огорода и наружных самодельных строений. Зато когда, чуть погодя, Лидия Степановна в полном параде сама к ним наведалась, с ней обошлись даже более чем уважительно. Подписали почти всё, о чем она просила. А на прощание капитан сказал:
  - Ну, поскольку вы теперь наши, на днях пришлём вам своего директора, заместителя, учителей и воспитателей. Ну и продукты подвезём. И вас куда-нибудь пристроим.
  Сказал с улыбкой, даже с неким заискиванием, и Лидия Степановна так и обомлела, еле с крыльца сошла, ноги не слушались.
  Ну ладно, постройки, скот и всё такое, но они ж и детей наших хапают! Это как же, о господи? Что же делать? Домой шла как пьяная. К далёкой канонаде войны как бы уже и привыкла - мол, далеко, безопасно, и вообще может обойти. Но теперь стоны войны громыхнули так близко, что Лидии Степановне впору бы перекреститься, а она как проснулась, да ещё с роковой мыслью: «А ведь он блефовал!.. Бомбы вот-вот на головы полетят, а он о смене руководства посреди учебного процесса. Кто ему это мог приказать? Ну сам же, сам придумал. А пялился как? Прямо горел весь. Вот и хорошо, видел мою реакцию, теперь вряд ли посмеет сунуться. О боже! -с нова вскинулась душой Лидия Степановна, задохнувшись ещё от одно страшной мысли: а ведь он не меня, вернее не только меня имел в виду - на девок запал, да и продукты за то же обещал, тварь кобелиная. Не зря они там торчали перед строем девчат, пока полицай не свистнул. Да и не пошли они дальше по дворам, а сразу к себе, обсудить. Ну а как же, такое ангельское гнездо, и вдруг - ничейное. И бои вот–вот, и отступление, а там - кто может разобрать, кто кого полюбил,  и кто кого разбомбил? Уж небось набычились, гады ползучие. Горе мне! Да как же я–то могла подсунуть им, скотам обречённым, такие соблазны. А всё моя дурь. Говорили люди...
  Решила пока молчать, и упаси бог хоть как–то проговориться. Домой почти бежала.
  Муж её погиб на финской, детей не было, жила в здании детдома, занимая две комнатушки с видом на солнышко. Забежав к себе, плюхнулась на диван и тихо разрыдалась в подушку, досадуя глупость, неопытность, а больше на одиночество. И посоветоваться не с кем.
  Тут как ангел услыхал. Стук в дверь, перед ней - завхоз Мироныч, якобы с каким–то спешным делом. Она и  упала на широкую грудь старика, снова разрыдалась, теперь чуть ли не на весь детдом. Но дед скоренько закрыл дверь, усадил даму и она рассказала ему всё: о физруке, о девчатах, о немцах, о своих  глупостях и подозрениях, умоляя хотя бы советом помочь несчастным.
  Успокоив немного даму, дед начал: 
  - Я чего зашёл–то? Вот как раз по вашему делу получилось. Сосед мой вчера,  провожая корову в стадо, узрел интереснейшую картинку. Представьте себе, ваш ныне  пропавший физрук стоит во весь рост в окне второго этажа этой дурацкой немецкой конторы и бреется, глядя в чёрное стекло окна напротив подвешенной бескозырки. Тоже мне удивил. Да так мы ещё в Гражданскую брились. А его даже коровы узнали. Вот мы с Серёгой и прикинули: ведь если он там живёт, то, стало быть, предатель.
А тут оказывается ещё хлеще - злодей, чтоб скрыть следы своих преступлений, собирается угостить немцев оргией с нашими девчатами, а того не понимает, дурак, что вместе с девицами его потом, как организатора, первым и шлёпнут. А этого   допустить нельзя.
  - То есть, как это? - крикнула  Лидия Степановна.
  - А так, милая - этот скот не должен умереть от пули, а должен сдохнуть в петле привсенародно.
  - Ага, конечно. - согласилась Степановна. - А что мы можем–то? Мироныч, дорогой, может вы знаете хоть одного партизана? Вот было бы здорово!
  - Да что ты, откуда? Кто мне доверит–то? Стар я для таких дел. С гражданской осколок в ношу в лёгких. Но я знаю одно место, где немецкой обороны просто не может быть. Можно попробовать.
  - О, пожалуйста, Мироныч! Дети ведь, господи!
  - Ладно, ладно, рискну, чего уж там. Если партизан по пути не встречу, то по болоту  к своим, а там,  думаю, генералам ничего не будет стоить внести в одну из задач наступления ликвидацию этих кобелей в погонах. Утром, пожалуй, и двину. 
  Директор предлагала старику еду в дорогу, старый наган, который когда-то у своих оболтусов забрала, но тот отказался, сославшись на ружьё и на свой провиант. Утром мимо её окон ушёл, якобы на охоту.
  Лидия Степановна давно знала завхоза, верила ему и догадывалась, что он партизанский связной и сразу пойдёт в отряд, а через денёк-другой мужики налетят, перебьют  немчуру и вернётся жизнь как прежде, без всяких гнусных страхов.
  Но время шло, война отдалялась, запасы продуктов заканчивались, и дети вдруг замолчали. Лидия Степановна уже и плакала и молилась, с наганом спала, каждый шорох ловила. И вдруг - телефон. В трубке - явно голос пьяного полицая.
  - Привет, хозяйка ты там ещё жива? Открывай, калым привезли.
  Дала ребятам команду открыть и, спрятав наган под шаль, вышла как на погибель.
  Вот она, помощь врагов - дают, но какой ценой. Пока дети разгружали телегу, оба полицая, не смея слова сказать, и тем более коснуться, просто юродствовали перед ней - демонстративно обходили, нюхали, глотали слюни, гоготали прямо в лицо,  брызгая слюной, разя перегаром.
  Похоже, им так и хотелось вскричать: Ну, дай  нам по одной твоей сучке, мы тоже заплатим. 
  Эх, если б не дети, думала Лидия Степановна, сжимая уже взведённый револьвер.  Ко всему, полицаи–то местные. Уж они разнесут, растрезвонят, если помощь–то опоздает.
  А  тут, как на зло, ещё один трюк. В дверях полицай пинком выбил у дежурного книгу из рук, тот - за ломик, полицай - за автомат, и если бы не жёсткий крик хозяйки, не известно, чем бы всё это кончилось, тем более, что все старшеклассники уже были начеку, вооружившись чем попало в плоть до кроватных прутьев.
  Полицаям так и не удалось выехать со двора. Под руководством завхоза их тихо взяли, раздели и по пути к конторе в овраг свалили. Приказ был немцев в штабе крошить, полицаев брать по возможности, но непременно взять живым полицая  тельняшке.
  Так всё и произошло, но человека в тельняшке под полицейской формой нашли мёртвым в кладовке с запиской на пуговице «Простите меня, ребята!»
  Война, прогремев, покатилась на запад. Партизан отправили на вылов жулья, шпионов и дезертиров. Лидию Степановну сначала арестовали, потом отпустил и они с Евдокией ещё успели принять роды, выдать одну из девиц замуж и даже понянчить трёх здоровеньких пацанов, уже, конечно же, в звании бабушек.