Глава из романа "Белые бураны"
А когда Инвар Першень, или по-русски Паршин, так и не получил своей части добычи из присвоенных, как он считал, Жигуновым «бриллиантов» императрицы Александры, то, потеряв его след, уехал из Запорожья в Москву, а затем в 1939 году и в свою родную Латвию, сбежав таким образом от репрессий и сталинских чисток. Там он разыскал свою дочь, которая еще во времена его странствий по Сибири вышла замуж за литовца Матюлениса и родила ему в 1918 году сына.
Дочь жила где-то в далекой глубинке, в соседней с Латвией Литве, в селе возле небольшого городка под названием Алунта. Там он и осел, и скрылся на некоторое время бывший Илларион Паршин от цепких рук и всевидящих глаз НКВД.
Опытный в этом деле, он никому из посторонних даже во время выпивок не рассказывал, где он был все свои прошлые годы и кому служил до возвращения на Родину. Не говорил никому. Кроме своего внука! А внуку Альгису, которому к этому времени уже исполнился двадцать один год, он однажды поведал, как брал когда-то в молодости банк, и как его затем отправили в Сибирь, и что он потом сбежал с каторги в Екатеринбург, и там после революции вместе с другими рабочими был зачислен в охранную команду, сторожившую в 1918 году царскую семью, которую потом всю расстреляли чекисты. Он также не сдержался и рассказал ему, что был в той команде и еще один человек по имени Иван Жигунов, которому он по-дурости подбросил после расстрела царской семьи подушечку с бриллиантами царицы Александры, договорившись, якобы, что они потом разделят эти бриллианты пополам. Но Иван тот, получив подушечку, скрылся, не желая видимо делить эту богатую добычу вместе с ним…
- Последний раз я встретил его в городе Запорожье, на Украине, но он, собака, и в этот раз улизнул от меня, - сказал с досадой дед Инвар своему внуку.
- Если ты когда-нибудь, Альгирдас, встретишь этого человека, то любыми путями добейся и отбери эти камни у него, потому что они наши! – выкрикнул он, сильно разгорячившись.
И Альгис, который и сам был не прочь ограбить какой-нибудь близлежащий банк, на всю жизнь запомнил эти слова отчаянного деда, боровшегося, как он думал, против засилья русских захватчиков. Сначала царских прислужников, а потом и пришедших к власти большевиков, или «красных», как их тогда называли. Он же ведь не знал, что дед был именно тем самым красным чекистом, или одним из тех, кто сначала расстреляли царя, а потом тысячами расстреливали других своих же соплеменников и товарищей по партии. И стали поистине красными от той крови, которую они пролили, уничтожив почти весь цвет российской интеллигенции.
А Паршин знал многое, знал, но молчал… Он знал и то, что никто из царской семьи тогда не выжил, как писали потом некоторые западные газеты. Он только читал эти газетные предположения и издевательски ухмылялся, вспоминая ту ночь и дождливое утро 17 июля 1918 года…
«Пусть тешатся надеждой, - ехидничал он, - а я-то знаю… Я это сам и делал… А царские дети? Да, был такой момент… Двое ожили, и пытались укрыться, но мы их все-таки обнаружили», - бурчал он себе под нос.
Он помнил о Екатеринбурге…. Когда рассвело, вернулся Юровский и они стали считать количество тюков с телами, то недосчитались двух. Юровский тогда схватился за голову. Вытащил наган и стал кричать на них, что всю команду, которая везла трупы – расстреляет, если те в течение суток не найдут двух исчезнувших тел. И тут Паршин-Берзень вспомнил:
- Когда мы ехали и остановились, чтобы закопать трупы, я видел, как вдали по дороге проехала какая-то телега в сторону деревни…
Юровский воспрянул духом.
- Так, Берзень, вот тебе пять человек, подвода, давай, бери их и дуй быстрее в сторону города. И если встретишь какую-нибудь подводу, останавливай и всех проверяй, и по дороге гляди по сторонам: может где-нибудь в кустах и увидишь беглецов. Если возле Екатеринбурга их нет, тогда нужно ехать прямо в Коптяки – они укрылись именно там. Больше им деваться некуда: они ранены, им нужна медицинская помощь. Без этого они не выживут. Значит, находятся только там.
- Да, смотри, там шуму-то не поднимай. Сначала последи за крайними домами. Может там какие знахари живут… Вот у них и ищи, понял? – добавил Юровский.
Хоть Юровский и был как зверь кровожадный – без состраданий, но он был еще хитрый и расчетливый. Такой и под землей найдет. Паршин помнил, как они рыскали по дороге, которая вела в город, обшарили все кусты. На переезде, где они еще утром застряли и брали шпалы, допросили сторожиху-обходчицу… Но так ничего от нее и не добились.
И лишь на следующий день, утром, приехав в деревню Коптюхи, они в первом же доме, с краю на отшибе нашли то, что искали… А дальше и вспоминать не хотелось…
«Но что нам оставалось делать, - бурчал Паршин, - мы спасали свои шкуры… Иначе этот зверь Юровский нас бы там и прикончил… Ворвались в дом к деду, который пригрел царских детей, и приказали, чтоб тихо сидел и молчал… А их схватили и вывезли… к Ганиной яме…».
- Давай, Юргис, наливай! – говорил Паршин своему товарищу-собутыльнику, крестьянину, с которым они приехали в воскресный день из окрестного села в Алунту, чтобы помолиться в костеле.
Помолившись с утра, они зашли в маленький ресторанчик, взяли бутылку водки и сидели, разговаривая и неспешно распивая спиртное…
Шел май 1940 года, уже вовсю цвела сирень, а в небе над полями, взлетая, пели жаворонки… А в это время на Западе 9 мая три бронетанковых армии под командованием Гудериана в 5.30 утра пересекли границу Люксембурга и вторглись в пределы Бельгии и Франции.
Началась Вторая мировая война… Но она еще не докатилась до границ Советского Союза. Мнимый союз между Германией и СССР, скрепленный договором, подписанным Молотовым и Риббентропом в 1939 году о ненападении, временно отодвинул сроки наступления гитлеровских войск на СССР.
Гитлер, заручившись этим договором со Сталиным о распределении и захвате новых земель на Западе, и отдав ему временно территории Молдавии, Западной Украины, Прибалтики и Финляндии, двинул свои бронетанковые армии против Англии и Франции, объявивших ему войну из-за захвата земель Польши. Гитлер спешил захватить порты Ламанша, а затем и Париж.
У Советской страны оставался лишь один единственный год мирной жизни. Но среди советских людей особо не чувствовалось, что на Западе уже вовсю идет война. Усыпленный сотрудничеством с немцами и договором о ненападении с Гитлером, мнивший себя великим стратегом, Сталин думал переиграть Гитлера и получить еще хотя бы несколько лет мирной жизни страны. За это время поднять промышленность, укрепить свою армию, а затем уже самому диктовать свои условия Западным странам.
Он приказал своим газетным работникам и военным командирам, чтобы они меньше шумели и писали о захватнической войне Гитлера на Западе, «чтобы, не дай Бог, не спровоцировать какие-нибудь нежелательные конфликты с Германией на своих западных границах».
Поэтому в это время в прессе как-то вяло писалось о событиях в Западной Европе. И у советских людей создалась иллюзия атмосферы всеобщего благодушия: что страна наша такая большая и такая богатая, а армия такая сильная, что нам никакой враг не страшен. Хотя беспощадные действия НКВД, репрессии против инакомыслящих, аресты, расстрелы и лагеря заключенных обескровили, и почти разрушили страну, выхолостили свободный дух народа уничтожением лучших людей советского общества. И на ответственных постах руководителей армии, промышленности и государственных органов остались лишь люди, которые, боясь за свою жизнь, явно подхалимничали и потакали своему вождю, скрывая положение дел…
Вот в таком положении и пребывало Советское общество в 1940 году. Но еще раньше, то есть в 1939, советские войска заняли Молдавию, Западную Украину и вошли в страны Прибалтики, где при их поддержке и сотрудничестве с местными коммунистами образовались новые республики: Литва, Латвия и Эстония… И теперь уже Паршину было чего опасаться. Далекая рука Москвы, если не скрывать свое прошлое, и здесь, в далекой глухомани литовской земли, могла дотянуться до его горла…
А Советская власть уже вовсю пускала корни в республиках Прибалтики. С приходом в Прибалтику Красной Армии во многих городах Литвы тысячи трудящихся вышли на улицы с цветами и транспарантами. Везде организовывались митинги и собрания – коммунисты агитировали вступать в их партию и голосовать на выборах за власть Советов, а затем и за вступление республики в дружную семью Советских республик.
А Иван Жигунов в это время ехал в поезде на Украину – в Запорожье. Возвращался туда, откуда двенадцать лет назад уехал с семьей в поисках лучшей жизни… Теперь Страну было уже не узнать. Не было той разрухи: развалин, мешочников, голодных очередей за хлебом – Украина стала цветущей солнечной республикой.
Получив письмо от Алексея, младшего брата Александры, из Запорожья о том, что мать Александры и ее сестры приехали из Калиничей к нему в Запорожье, Иван с Александрой, давно уже мечтавшие вернуться на Украину, собрались, наконец, и поехали туда. Не смотря на уговоры Ивана Михайловича и его жены остаться, поработать и пожить в Топчихе, Жигуновы вновь как птицы сорвались с насиженных мест и «полетели» на Юг, в теплые края, на Украину. Слишком уж холодно было в снежной Сибири.
Накануне перед отъездом, когда уже на семейном совете было принято окончательное решение ехать в Запорожье, Валентин встретился с Юлькой. Эта была их последняя встреча. Не веселая встреча – прощальная! Они стояли и молчали, не глядя друг на друга. Потом он обреченно сказал:
- Мы скоро уедем отсюда… И я пришел попрощаться… Так решили родители…
- Как? – опешила она. – Расстанемся!? Навсегда?!
- Нет, - неуверенно и тоскливо сказал он. – Не навсегда… Наверно нет… Я не знаю… Мне так не хочется отсюда уезжать!
Юлька отвернулась и, скрывая волнение, сказала:
- Ну, вот и все, уедешь, а потом и забудешь нас… меня…
- Нет, не забуду! Я буду тебе писать, - сказал он сдавленным от волнения голосом.
- Писать, - повторила она. – Кому? Мне? Мы ведь будем далеко. А впрочем, пиши, если хочешь. Я буду ждать, читать… А куда вы едете? – спросила она тихо.
- На Украину, - ответил он.
- Так далеко? Это почти на другой край земли… Туда и письма-то от нас лишь раз в полмесяца доходят… Ну что ж, езжай, - отрешенно сказала она. – Счастливой дороги!
Потом, как бы встрепенувшись, повернулась к нему и воскликнула:
- А пока ты здесь, давай хоть на речку еще раз сходим! На Калманку… Чтобы ты запомнил наши места… Эти березы… Алтайские золотые берега.
- Идем, - сказал Валентин растроганно, - но я все равно тебя не забуду…
И они потихоньку побрели к речке. А там, на берегу реки, встали и молча стояли несколько минут, ни о чем не говоря. Говорить не хотелось, да и думать тоже. Душа умолкла в смятении чувств, наступила апатия, обычная при прощании, когда уже знаешь, что все что было раньше – ушло и растаяло, и ничего изменить нельзя.
Они расставались. Уходили друг от друга. Уходило их время. Уходило их детство, их юность. Это было прощание со школой и товарищами, прощание с прежней жизнью.
Валентин взял маленький плоский камешек и сказал задумчиво:
- Давай загадаем: через сколько лет снова встретимся!
- На этой Земле? – улыбнулась она печально.
- Нет, здесь, у Калманки, - ответил он и, размахнувшись, с силой швырнул легонькую гальку под углом к поверхности воды, чтобы она, ударившись о воду, срикошетила.
Галька, подскочив два раза, затонула.
- Ну вот! Видишь! – обрадовался он. – Через два года встретимся!
Юлька чуть-чуть задумалась, удовлетворенная результатом. Но потом отрицательно мотнула головой.
- Это не правда. И река, и галька врут. Они просто не хотят нас расстраивать…
- Ничего страшного! Сейчас мы еще слишком молоды, чтобы решать сами за себя, - сказал Валентин. – А вот пройдет время – мы подрастем, и тогда уже будем вольны поступать так, как нам захочется. Два года – это совсем немного!
- Да, немного! Для тех, кто живет, жует и поет! А для тех, кто чего-то очень ждет – это целая вечность, - ответила Юлька.
- Ну, что ты так! – возразил Валентин. – У нас еще будет столько времени. Спишемся и встретимся – поедем поступать в институт.
- Кто его знает, что дальше будет? – ответила она задумчиво.
- А когда вы уезжаете? – спросила она его вдруг.
- В субботу. В два часа дня, - ответил он. – Придешь провожать?
- Нет. Когда вы будете проезжать мимо, я тебе помашу с насыпи – платочком. Хорошо?
- Разве так увидишь?
- Если будешь смотреть – увидишь! – сказала она.
- Ну, вот и все. А теперь – прощай и уезжай!
Она вдруг подошла к нему, поцеловала его и, повернувшись, быстро побежала прочь.
Валентин стоял, не двигаясь, и только смотрел ей вслед, как завороженный, пока она не скрылась за поворотом реки… И только потом, оглянувшись, сказал:
- Прощай… Юля… ребята… Калманка – сибирская река…
А через два дня, стоя у окна железнодорожного вагона, и проезжая мимо названной Юлькой насыпи, он увидел, как взметнулся вдруг белый платочек и долго вздымался, маяча и белея на легком ветру.
- Вон кто-то с насыпи нам машет, - сказал сидящий с ним рядом отец. – Посмотри! Видишь?
- Да, - ответил Валентин. – Это наша Топчиха с нами прощается… Мои друзья…
- А-а-а, - протянул понимающе отец, - так и ты помаши им…
- Не надо. Они и так знают, что я стою у окна, - застеснялся Валентин, но потом украдкой все же поднял руку и помахал своей подруге…