НАЗАД В НАСТОЯЩЕЕ
С родной своей теткой Ирина не виделась давно, наверное, более тридцати лет.
Когда-то, во времена развитого социализма, повидаться друг с другом было во стократ проще, чем сегодня. Свободное перемещение по стране от Москвы и до Урала на свои скудные финансовые накопления могли позволить себе даже студенты. Некоторым на это хватало стипендии. Немного сложнее было добраться до Сибири и Дальнего Востока, но и на этом направлении все зависело от желания. Сегодня и желание есть, и тоска по родным и близким душу точит, а денег нет. А на те, что есть, приобрести можно только проездные билеты на городской транспорт.
Но Ирине Владимировне хотелось большего.
Хотелось еще раз побывать в деревне, окунуться в прошлое, тетку навестить.
Хотелось упасть в густые и мягкие сенокосы, раскинуть во всю ширь руки, прижаться всем своим существом к земле, впитать в себя ее силу, твердь, запах.
Хотелось воли!
Когда вокруг все твое – земля, небо, воздух, солнце… Когда ты – часть мира большого, цельного, неразделенного городами, дорогами, законами и связями.
Когда ты – человек! Свободный. Сильный. Гордый.
Когда чувствуешь себя не маленькой никчемной букашкой, копошащейся под ногами, обутыми в дорогие и лакированные ботинки, а птицей, ветром, простором, всем тем, что существует вокруг тебя.
Но желая и того, и другого, и третьего, Ирина Владимировна и думать не хотела о том, что настоящее может быть иным, ничего не сохранившим от прошлого.
Однако, поскольку поездка была запланирована давно, а нетерпение к здравому смыслу не прислушивалось, то оставалось только списаться с теткой и договориться о времени встречи.
Впрочем, на звание «тетка» Валя, а теперь уже Валентина Федоровна, совсем не тянула. Это если рассматривать родственные отношения с принципиальных позиций, то тогда, да, Валя приходилась ей теткой по материнской линии. Но с точки зрения возраста и коммуникативных связей - они более всего походили на сестер.
А виной такому перекосу в межродственной иерархии была бабуля Ирины, которую угораздило родить пятую по счету дочь на закате своих материнских возможностей и в один год с появлением у старшей дочери первого ребенка.
***
Бабулю звали - Нина Захаровна и была она по жизни самой настоящей «ломовой лошадью». И не только она одна в своей деревне была такая. Все деревенские бабы и мужики трудились много, жили трудно, старились быстро и умирали в забвении.
В забвении потому что, выпихивая сквозь боль и слезы своих едва оперившихся детей из родного гнезда на волю, оставались на своем хозяйстве одни.
А хозяйство в деревне почти у каждой семьи было большое и хлопотное: куры, коровы, свиньи, овцы, земли соток тридцать – одна часть под картошку, вторая под сенокос и небольшой приусадебный огород величиной в одну сотку. Но больше одной сотки было и не поднять. Воду на полив носили с реки коромыслом. А много ли ее наносишь ведрами. И далеко, и неловко – тропа от дома к реке вниз тянется, а от реки к дому - в гору. И тяжело. И надсадно. Висят ведра на коромысле, как многопудовые гири, клонят и шею, и плечи до самой земли. За день ни один раз землице поклонишься, а к вечеру гуд в ногах расходится и до самого утра его не унять.
Вот почему в те поры ноги у женщин были крепкие, мускулистые, а ступни широкие, чтобы могли они и детей выносить и хозяйство исправно вести.
Но со временем, вместе с отказом от тяжелого физического труда, надобность в таких ногах сама собой отпала и вместо них стали у современного поколения отрастать ходули – длинные, тонкие и слабые.
Как раз такие, которые только и пригодны для долгого зависания у компьютера.
Однако все девки бабы Нины уродились ей под стать – красивые, здоровые и работящие.
И хоть крепко помогали они отцу и матери по хозяйству, но оставлять их при себе в крепости баба Нина не хотела. И всех, как одну, выпустила друг за другом вскоре после окончания школы в большую жизнь, подобно тому, как отпускают на волю в свой первый и самостоятельный полет голубей.
При себе же оставила только последнюю, младшую дочь Валю.
Но при себе не значит в колхозе, а значит – недалеко, в городе, в областном центре, до которого можно было добраться на перекладных в течении одного дня.
Домой Валя приезжала только на выходные.
Зимой, чтобы почистить снег, наколоть дров, навести в доме порядок.
Весной вскопать огород, посадить картошку, натопить баню, намыть мать ….
Отец ушел из жизни раньше матери. Встал как-то по утру, пошел выгонять скотину, слегка покачнулся, присел возле жердочек, закрыл глаза и стих.
***
Валя была девицей хоть куда!
Крепкая, ядреная, румяная, бойкая на язык она была серьезной загвоздкой для последних женихов, которые еще не перевились в деревне окончательно. И когда мать, пытаясь укоротить ее горячий норов, выговаривала:
- Так ты от себя всех женихов разгонишь!
Валя отвечала всегда одно и то же:
- Да и не разгоняю я их вовсе. Трусливые все! Выбирать не из чего!
Училась Валя в городе на бухгалтера.
Там она свою судьбу, которую звали Валерой, и встретила.
Ничего особенного в Валере не было.
Высокий, худощавый, неприметного вида молодой человек.
Держался скромно.
Одевался просто.
Говорил мало.
Ухаживал неумело.
- Мямля, - заключила Валентина с первого на него взгляда.
Таких мужиков она терпеть не могла. Рядом с собой она всегда представляла крепкого, смелого и сильного борова, который уж если и обнимет, и прижмет к себе, то по-настоящему - до хруста в костях, до жара в груди, до потери сознания.
«А с мямлей, что делать? – рассуждала она: - Не самой же мне его до бесчувствия тискать?!»
Однако мямля оказался не таким уж и хрупким, как ей казалось.
И руки у него были сильные и объятия крепкие, и глаза блестели, и язык был неплохо подвешен, но все это включалось в работу, шевелилось и двигалось не само по себе, а как ответная реакция организма на воздействие «термальных вод».
- Ты что, алкоголик? – пренебрегая китайским церемониалом, пронзила его Валентина точным попаданием в мозг на первом же свидании. – Говори правду!
- Нет! Что ты! Нет! – испугался застигнутый врасплох Валера: - Ни-ни, только две капли для смелости. И все!
Однако двух капель Валере хватало ненадолго. А без них он становился вялым, рассеянным и стеснительным.
Подобные перевоплощения Валеры из одного состояния в другое не остались Валентиной не замеченными, но ее вера в собственные силы и надежда на то, что ее характера хватит для того, чтобы сделать из него нормального человека, привела ее к ошибке.
Ошибка отняла у Вали три года жизни и закончилась громким разводом, воспоминания о котором отравляли всю ее последующую жизнь.
- Слава богу, - будучи по убеждениям атеисткой восклицала она с чувством полного доверия к Создателю, - что не допустил зачать от этого придурка и произвести на свет какое-нибудь больное и отравленное алкоголем дитя.
***
После развода с Валерой, Валя никогда больше не помышляла о создании счастливой семьи. Не хотела она ничего слышать и о том, чтобы завести ребенка для себя.
- Для себя заводят только домашнее животное, - настоятельным менторским тоном проповедовала она, - а ребенок – существо социальное, ему нужны и мама, и папа, и братья, и сестры.
В развитие этой мысли Валя завела для себя кошку.
Кошку назвала человеческим именем Лиза.
- Лизонька, - сюсюкала она рыжее пушистое существо будто ребенка, - сейчас мамочка тебя покормит. Лизонька, девочка моя, иди погуляй, - и открывала перед ней дверь на балкон. Лизонька, пора бай-бай, - напоминала Валя кошке об отдыхе, выключая свет, - иди скорей к мамочке. Мамочка тебя погладит.
С кошкой Вале повезло больше, чем с Валерой.
Лизка оказалась умным и благодарным созданием. Она любила свою хозяйку. Терпеливо ждала ее прихода с работы и узнавала о ее возвращении по шагам задолго до того, как она вставит в замочную скважину ключ и отворит дверь.
С Лизкой Валя не расставалась никогда, разве что только по острой необходимости.
И даже в деревню, куда и после смерти матери она продолжала ездить по выходным с ранней весны и до поздней осени, она брала Лизку с собой.
Долгие и утомительные поездки в неприспособленной для таких путешествий хозяйственной сумке Лизке не нравились. Кошка фыркала, высовывала из сумки мохнатую усатую морду и, дико озираясь по сторонам, истошно мяукала.
- Лизавета, - сердилась Валя, - веди себя хорошо.
Однако, случалось, что на Лизку подобные строгости не оказывали должного воздействия и тогда хозяйка тут же меняла тактику. Она доставала Лизку из сумки и, ласково поглаживая ее по рыже-дымчатой шерстке, монотонно приговаривала:
- Девочка моя, Лизонька, не бойся! Надо потерпеть.
И странным образом Лизка, внимая ее заботе и ласке, успокаивалась и терпеливо переносила все выпавшие на ее долю неудобства.
А дорога до деревни была, не приведи Господи.
Даль. Пересадки. Ухабы, да колдобины.
Ну, ладно бы в руках у Вали была только одна эта сумка с Лизкой.
Так нет.
За плечами она всякий раз тащила тяжелый рюкзак, набитый по самую макушку продуктами, а во второй, свободной руке - увесистую сумку с хозяйственными товарами.
Все самое нужное! Все самое необходимое!
Никак не могла она оставить родительский дом без заботы и без пригляда.
Дом был для нее не просто старыми деревяшками.
Дом был для нее живым организмом.
***
Вот в этот дом Ира к Валентине и приехала.
Хотя не только к ней…
Знала она, что каждое лето Валя в этой глуши проводит.
Не были эти места чужими и для Ирины.
Валя встретила ее на вокзале.
Обнялись, поцеловались и бегом на рейсовый автобус, потом на другой.
За разговорами доехали быстро.
Однако из самой поездки Ира запомнила немного. Да и когда? Времени на то, чтобы оглядеться по сторонам у них не было. Из одного автобуса выскочили, в другой заскочили и покатили мимо речек и речушек, мимо дебрей лесных, мимо домишек небольших, все дальше и дальше от центра, от большого города, от цивилизации.
- Неужели ты так каждый раз от автобуса к автобусу бегаешь? – поинтересовалась Ирина у тетки, следуя за ней по пустынной дороге.
- А то, как же?! Приходится, - улыбнулась она в ответ. – Я к этому привычная. Летом еще ничего. А вот зимой…
- А зимой-то зачем? – оторопела Ира.
- Это теперь незачем, а прежде и двух выходных было мало. Да, что толку нынче об этом вспоминать, - махнула она рукой. – Не хочу! Теперь все иначе. Теперь из родных только дом у меня здесь и остался. Родной дом.
- Родной. Конечно. - согласилась с ней Ира.
- Он ведь меня всю зиму ждет. Верит, что скоро приеду, – с грустными нотками в голосе продолжила Валя свои объяснения. - Ну, как я могу его бросить? Как могу не приехать? Мы же с ним связаны общей памятью?
Ира кивнула, но разговора не поддержала.
Она тоже была связана с этим домом многими воспоминаниями, и, пожалуй, самыми счастливыми из них - о детстве, о юности, о прошлом.
Она и к Вале в гости напросилась только за тем, чтобы еще раз увидеть эти края – дом, деревню, знакомую улицу и поля, поля вовсю ширь и гладь.
Но все уже было не так.
***
Деревня, а вернее все, что от нее осталось, возникло перед Ирой неожиданно, едва она продралась вслед за Валей сквозь густую поросль разросшихся посреди дороги кустов. Поверить в то, что когда-то здесь - в богом забытом месте - стояли дома, жили люди, много людей, кипела жизнь, велось хозяйство, было невозможно.
Но Ира знала, что именно так все и было!
Было давно – много лет назад.
Однако первое, что бросилось ей в глаза, едва она выбралась из кустов на открытую местность, были два предмета, два символа, два абсолютных идентификатора современной эпохи. Первый - это белоснежный гипсовый бюст вождя мирового пролетариата – В.И.Ленина и второй - гордо развивающийся над самой его макушкой российский триколор. Причем, установлена эта диссонансная во всех смыслах композиция была в совершенно недосягаемом месте - на самой вершине старой и накренившейся от времени водонапорной башни.
Ирина невольно поймала себя на мысли, что во всей совокупности этого ансамбля, включая и саму водонапорную башню, усматривается и одиозный и одновременно шутовской смысл.
С одной стороны – Ленин, создатель компартии, критик капитализма, основатель единого многонационального государства, активный проводник идеи социальной справедливости и равенства, а с другой стороны – триколор, символ государства, вожди которого, защищая интересы крупного капитала, погребли под своими реформами не только огромную и процветающую страну, но и все социальные завоевания, добытые народом ценой огромных потерь.
А что из всего этого получилось находилось прямо под башней и дальше насколько хватало взгляда.
Пустые полуразрушенные дома, одинокие остовы печных труб и поросль, мелкая лесная поросль, готовая превратить все это в лесную глушь.
Не было больше вокруг тех бескрайних полей - льняных, шелковистых с синими «звездами» васильков, по которым она так тосковала. Не было и других - пшеничных, со стройными вытянутыми стеблями, в соцветиях которых укрывшись в кожистой чешуе прятались спелые молочные зерна.
Вокруг, насколько хватало взора, и справа, и слева от дороги виднелась одна только голая пустошь – сорная, пыльная и дикая. В такую траву не упадешь, не раскинешь в разброс руки, лицом не уткнешься, ни радость не выплеснешь, ни слезы не выплачешь.
Колко и больно.
Одно только и радовало, и веселило сердце Ирины, перекидывая незримый мостик из настоящего в прошлое, – это сладкие и душистые соцветия красного клевера, собранные в бархатистые помпоны, каждый из которых состоял из множества, подобно органу, трубочек. Вот только наполнены эти трубочки были не воздухом, а сладким нектаром.
Ира оторвала розовый помпон клевера от стебля и поднесла к губам, но не его розовую обветренную макушку, а противоположный вырванный из чашелистиков белый кончик.
- Сладко. Медом пахнет, - улыбнулась она, втягивая в себя душистый секрет.
- Да, - вздохнула Валентина, - было время. Жива была деревня. А теперь никому не нужна. Посмотри вокруг, - с болью, с отчаянием, глядя куда-то вдаль, произнесла она вдруг. - Повсюду хаос, дикость и запустение.
Ира молчала. Да и что могла она ответить на это?
- Посмотри, - Валя сорвала какое-то рослое, ветвистое растение, смяла его и резко отбросила в сторону, - кругом одни сорняки.
И в самом деле.
Сорняки, захватив огромные территории, дулись, лохматились и лопушились на жирной и плодородной почве в свое полное удовольствие, вытянувшись в человеческий рост.
- А знаешь, кто теперь всех этих полей хозяин? – Валя снова обратилась к Ире, но сама же и ответила: - Один местный спекулянт, только теперь он – предпринимателем называется. Кабанов разводит. Мясом на местном рынке торгует. Для них, для кабанчиков его все эти сорняки и растут. Гуляют в этих сорняках его хряки, жирок нагуливают.
Ира невольно напряглась. Встреча с вепрем ничего хорошего не сулила.
- Не бойся, - успокоила ее Валя, - днем они все в загоне, - она махнула рукой в сторону высокого забора, - а вечером здесь, - кивнула она головой, - на выгуле.
***
- Ой! Никак Валюша? Приехала?! Слава богу, - услышали они со стороны старого вросшего почти самые окна дома глухой старческий голос. И вдруг с лавочки, опираясь на костыль, поднялась старуха и направилась им навстречу: – А это кто? – перевела она взгляд с Валентины на Иру и приветливо кивнула: - Здрасьте.
- Племянница моя, Ирой зовут, - откликнулась Валя, не останавливаясь, - потом зайду, не сейчас.
- Слышь, Валентина, - вдруг посерьезнела старуха, - медведица где-то здесь рядом с выводком своим ходит, гляди – не столкнись.
- Знаешь-то откуда? – задержалась Валя на миг.
- К-п-я приезжал на УАЗе, предупредил.
Ира имени мужика не расслышала, но потому как Валя отреагировала на сообщение, было ясно, что для нее эта новость – не событие, да и имя мужика тоже известно.
Она махнула бабке рукой, что означало – «разберемся» и еще решительнее зашагала по сочной непримятой траве, потом резко свернула в сторону и перед глазами Иры открылся дом, старый дом – дом ее родных стариков.
Дом и в самом деле был в хорошем состоянии. По всему было видно, что Валя сохраняла его, как могла. Выкрашенный в яркий голубой цвет, высокий и крепкий на вид он казался чудесным прекрасным видением посреди уходящего, исчезающего навсегда мира.
Мира, который уже был захвачен дикими зарослями малины, жирными и колосящимися стеблями крапивы, яркими в красных пересыпанных белыми горошинами шапках мухоморами и вездесущей плесенью.
Плесень – этот страшный с ветвящимися мицелиями гриб – паразит, обвив, словно паутиной, стволы берез, жерди заборов и нижние венцы дома, высасывал из них жизнь капля за каплей.
- Ну, что нравится? – довольная волшебством своих рук улыбнулась Валя и, не дожидаясь ответа, достала из потаенного места ключ и отворила дверь.
Ничего внутри дома не изменилось.
Все те же выбеленные известковым раствором печки. Одна, так называемая русская печь, расположенная в углу дома на кухне, а другая – лежанка – едва ли ни в центре комнаты. Ира помнила, что печь на кухне топили утром и в ее пышущем жаром нутре пекли хлеб и готовили еду сразу на целый день. Лежанку топили вечером, чтобы прогреть дом на ночь и не замерзнуть к утру.
В комнате из мебели всего-то и было два сундука с бельем, шкаф, три кровати, диван, да круглый раскладной стол посредине.
На своем месте висели и настенные часы, подаренные бабе Нине за ударный труд самим ««всероссийским старостой» Михаилом Ивановичем Калининым.
Только икон старинных, написанных на досках, в красном углу дома не оказалось.
Ира вопросительно посмотрела на тетку.
- Украли, - коротко отозвалась она.
Валя открыла окна и в спертый и плотный от сырости воздух дома ворвался свежий осенний денек, вытесняя вместе с запахом старости и пустоты, крепкий запах присутствия постоянных домовладельцев – грызунов.
«Вот и свиделись», - мысленно обратилась Ирина Владимировна к дому.
***
Но в голове ее уже зрела другая мысль:
«Зачем? Зачем она приехала сюда?
В такую даль? В такую глушь?
Хотела окунуться в прошлое, вернуться в край своего детства?
Хотела еще раз взглянуть на него, узнать, вспомнить…
Но узнавалось не детство. Нет. Места в узнаваниях ему не было.
В душе копошилось и ворочалось что-то другое – больное и заскорузлое.
Оно подкатывалось к горлу, душило, разъедало глаза, рвалось наружу…
Ира чувствовала себя несчастной.
Ей хотелось уехать.
Сейчас. Сразу. Сию минуту.
Прошлое – то каким оно стало в настоящем казалось ей западней.
И она угодила в нее, как муха в паутину.
Бежать! Надо бежать!
Нет больше прошлого.
Нет!
Все кончено!
Все исчезло!
Умерло вместе с деревней».
И вдруг, будто удар током ее поразила другая мысль, что пройдет еще сто или более лет и на новом витке истории потомки тех, кто сегодня сметен и отброшен на ее обочину, восстановят институт социалистического государственного устройства, вернут народу социальные гарантии и справедливость, но уникальный мир русской деревни не возродится более никогда.
***
Пожалев тетку, Ирина Владимировна, уехала не сразу.
Знала она, что ужу никогда больше они с нею не свидятся.