Воспоминания деда Федота
(частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)
(7/21) Как дед Федот лошадей пуще себя берёг
Берёзин, комдивизии, был у меня знакомый по службе, оказался большевик. Его послали в штаб дивизии начальником всего конского транспорта. Орудия возят кони, построенные двуколки возят кони, санитарные повозки, кухни – тоже кони. Всевозможная лошадиная сила. И все средства производства, всё имущество, и одежду, обувь, всё продовольствие – всё возит конская сила на повозках и колёсах. С кормом было очень и очень плохо. Корм, можно сказать, вышел уже совсем, нету. Скот кормить нечем, пасти негде – военная обстановка. И так плохо, что хуже не должно быть, да и невозможно. Фураж поступает на две лошади, а им, этим фуражом, можно прокормить только одну лошадь, и то не досыта. Были конские сараи, где находились лошади – деревянные стены грызли зубами лошади. Просто невозможно, какая была нехватка фуража. Да его ещё неправильно назначали по частям: местами лошадей меньше, а фуража дают столько же или больше, вот они и тянут. Не достаёт фуража, конюхи не хотят служить у нас. Конюхи убегают на фронт, не хватает силы смотреть на голодный скот. Кто сам ездил на лошади и сам кормил её, то просто свою порцию хлеба хоть дели с лошадью. А где были конюхи, тама хуже дело обстояло, тама больше было недокорма, больше был падёж лошадей.
Я был старшим фуражиром, потому с меня требовали больше фуража, но я не мог больше давать лошади. Сколько я на неё получал, столько и давал. Сперва было овса пять фунтов, сена шесть фунтов, соломы четыре-пять фунтов в сутки. А потом и этого меньше стали давать. Корма не хватает, фуражиры приезжают и просто ругаются: «Надо просить корма больше!» А где его возьмёшь, кто его в конце зимы косит? Запасы неприкосновенные уже к концу подходят. Я взял и написал рапорт, что я не могу дальше здесь служить, лучше отправьте меня снова на фронт. Мой начальник сказал: «На фронте делать нечего, война скоро кончится, а лошадей надо сберечь; скоро эти лошади будут пахать, и будем строить социализм, нам всем люди скажут «спасибо» за лошадей, что сберегли, не побил немец их. Ещё есть лошади, которых мы по документам раздали. Что и хуже случится, то нам всё равно за это ничего не будет. Мы с тобой не виноваты. Виноват враг немец. Он всё пожёг. У немца солдатам есть уже нечего, они тоже, как наши лошади – хлеба получают полтора фунта в сутки, а мы хлеба получаем два с половиной фунта и приварок до горла. Обижаться не на что. Мы ещё будем воевать, а немцы косяками идут к нам в плен, голодные. А мы ещё заставим немца уйти с нашей земли».
Это так и было на самом деле, что немцы шли в плен, потому что у нас их царь кормил хорошо, а наши пленные у немца ели хлеб – полфунта с опилками да с землёй.
Пришлось мне остаться. Так вот и кончилась война. Сперва были вроде бы переговоры, а потом был заключён мир. И стали наши депутаты распускать армию. Но оружие мы взяли с собой, вроде бы как домой, но все части ехали с оружием. У кого сразу его отобрали, но наш эшелон шёл как боевой. Но так же постепенно стали убывать фронтовые солдаты из поезда, так рассеялись, и никого не осталось в эшелоне, потому что хлеба нету. От Киева ехали целый месяц. Трудно было без хлеба беречь винтовки, да и куда мы с ними едем, мы обычно все ехали просто напросто домой, и никто никого не стал держать. Вот так и разъезжались фронтовики…
…Всё же коней мы своих, хотя мало их уже оставалось, дотянули до жизни. По последним подсчётам, по кормовым единицам около двух тысяч четырёхсот лошадей. Передали всё какому-то ревкому Волынской губернии. Люди были военные, были очень рады этим лошадям – всевозможный транспорт. Коней этих, как будто, раздали народу.
Наша часть относилась к населению России, более к Воронежской губернии. Там наша часть сформировалась, названия уездов были Валуйский, Коротоякский.