- Подари мне зажигалку.
- Эту?- он вертит никелированный прямоугольник в пальцах.
- Фокусник, - вздыхает она, прикрывая веки.
- Зачем тебе зажигалка в дороге?-он подтягивает к ее подбородку одеяло.
- Низачем. Просто. Буду трогать её и думать о тебе.
- А так думать не сможешь?
- Смогу. Но с зажигалкой лучше.
- Держи,- он разжимает её кулачок, синюшный и худой, словно лапка советской курицы и втискивает пахнущую бензином безделушку в дрожащую ладонь.
- Ты до конца со мной посидишь?- она шепчет, почти не разжимая сухих губ.
- А как ты думаешь?- он запахивает пижамный ворот и от неловкого жеста легкий стул под ним скрипит.
- Я не думаю. Я надеюсь.
- Молодец. Ты же Надежда. Должна всегда надеяться,- он на секунду замолкает, глядя на тяжелые хлопья снега за окном.- Мы теперь постоянно будем вместе. До конца.
- Это получится?
- Уверен.
- А как? Вдруг я заблужусь? Приеду не туда?
- Нет. Так не будет. Дорога у нас одна. И пункт назначения один. Не заблудишься.
- Я там - ты здесь. Как? Ждать тебя?
- Конечно ждать! А как иначе? Или попутчика искать начнешь?
- Дурак - она слабо улыбаясь морщит нос. - Ревнуешь что-ли?
- Ещё чего,- он тоже улыбается.
- Больно, - она повернула голову к зеленоватой стене и зашевелилась под одеялом.
- Позвать сестру? - он привстает, и наклонившись над кроватью заглядывает в её кривящееся от спазмов лицо.
-Пока нет,- она стискивает зубы.- Не хочу в дурмане с тобой говорить.
- А я не хочу чтобы ты мучилась.
- Всё равно не зови.
- Как скажешь, - он гладит её влажный лоб и отходит к окну.
- Терпимо?
- Не привыкать.
- Снег все валит. Говорят, хорошо к дороге. Примета.
- Это про дождь, - звук голоса стал приглушен, словно она зарылась лицом в подушку.
- Снег - тот же дождь. Только замерзший. Наволочку грызешь?
- Угу.
- Когда я тебя увидел, тоже шёл снег.
- Он уже месяц идёт. С перерывами.
- Зима.
- Ты - капитан-очевидность.
- А ты - дитя интернета.
- И что? - она тяжело перевернулась на спину, заскрипев кроватными пружинами.
- Отпускает?
- Вроде. Надолго ли?
- Неважно,- шаркая мягкими тапками он возвращается к ней и пытливо всматривается в заострённые, блестящие от пота черты. Она открывает глаза.
- Ты похудел опять.
- Ну так каждый день - по килограмму. Сама знаешь.
- Ел сегодня?
- Немного.
- Отпускать не хочешь меня?
- Оставлять надолго не хочу. Так вернее.
- Не торопись.
- Как сложится.
- Складывается ножик карманный, сам же говорил,- она вновь отворачивается.
- Все помнишь, - он берет её руку в свои ладони и дует, пытаясь согреть ледяные пальцы.
- Тепло.
- А то. Под сорок сегодня. Температура у меня, в смысле.
- Что тебе врач сказал?
- Стеной стоял перед твоей палатой. Никаких проводов, говорил. Как баран, ей-Богу. Знает же, что пойду все равно.
- Не ругайся на Палыча.
- Да это так. Не ругань. Констатация факта.
- Твои-то звонили хоть? - она пытается подняться повыше на подушке, медленно сгибая острые колени под белым, проштампованным пододеяльником. Синий прямоугольник печати с четкой надписью "онкоотделение", елозит,морщась складками.
- Они давно не мои. Ты - моя. Они - нет. Ты знаешь ведь. Зачем балуешся?
- Я ж женщина, - она пытается улыбнуться с закрытыми глазами - получается не очень. Нет доброго ехидства. Только страдание.
- Давно заметил.
- Почему мы встретились?
- Потому что ты курила.
- Опять очевидность.
- Ну правда же? - он тихо смеётся, а баночка под пижамной курткой, словно неполный стакан за праздничным столом, стеклянно постукивает об алюминиевую спинку стула.
- Отчего мы остались одни?
- Ты решила поиграть в вопросы и ответы? Перед отъездом, да?
- Ты не хочешь говорить?
- Только не о прошлой жизни. Она - миф. Дурная сказка. Согласна?
- Согласна. Но сегодня я главнее, разве не так?
- Так, малышка,- он мрачнеет и смотрит в пол.
- Ты меня тогда так сразу и назвал.
- Малышка?
- Да.
- Верно. В курилке.
- Ага,- она хитро смотрит на него, но сил для эмоций мало и её глаза вновь закрываются.
- Ну хорошо. Ты была совсем лысая, не то, что сейчас,- он осторожно щекочет пальцем светлый ёжик на её аккуратной голове.- Я тебя увидел с сигаретой, и сказал какую-то глупость...
- Зачем ты куришь, малышка, волосы не вырастут.
- Точно. А ты ответила, что они так и так не успеют отрасти, раньше метастазы лёгкие сожрут.
- Серьёзная я была.
- Ещё бы. Типа отшила меня.
- Конечно. Припёрся какой-то фрукт, сам еле живой, жёлтый как пергамент, с контейнером в разрезаном животе и клеится,- она тихонько засмеялась.
- Это потом уже..
- Да, это уже потом...
- Одновременно сказали.
- Да.
- Скажи мне..
- Да, малышка.
- Скажи, почему так устроенно здесь...
- Где?
- Ну на Земле. Почему люди не встречаются. Нужные друг другу. Никогда почти. Или вот как мы. Всю жизнь маялись с чужими. Которые потом нас, как старую игрушку, на помойку...
- Длинная речь.
- Скажи.
- Узнаем вскоре, почему так. Вот только ты, не старая игрушка вовсе. Я лично в этом убедился. Убеждался.
- Пошляк, - она смешливо хрюкает, и этот звук рвет ему сердце. Такой родной звук. Ставший родным за крохотное, по сравнению с жизнью, время.
- Если честно, я не знаю, малышка, кто и зачем так устроил. Но уверен, что нам-то, как раз повезло.
- Повезло?
- Убеждён. Наш месяц - это больше чем я прожил за сорок лет.
- А я за восемнадцать.
- Вот видишь. Все относительно, Эйнштейн сказал.
- Он про нас знал?
- Ну ещё бы. Умный дядька был. Про всех знал.
- Ты древний динозаврский выдумщик.
- Ррр! - он тихо,утробно рычит, низко наклонившись к её лицу, а после легонько целует подрагивающие веки.
- Ой.
- Страшно?
- Ужас, - она притворно округляет глаза, распахнув их на секунду.
За окном начинается метель. Снежные хлопья сплетаются в белесые косы, вращаются запутанной юлой и кажется, что там, снаружи, больше нет ни низкого неба, ни деревьев больничного парка, а лишь стремительная, бесконечная круговерть холодной, плотной ваты.
- Уже скоро.
- Уверена?
- Да.
- Больно тебе, малышка?
- Нет. Странно, да? Только дышать тяжело. Будто землёй засыпало.
- Это ничего. Ничего родная. Раз так, значит и правда. Время.
- Ты что это? Плачешь? - она очень, очень медленно поворачивает голову на подушке. Под её глазами залегли ночные тени, похожие на плохую, расплывшуюся тушь. Но ему без разницы, как это смотрится. Он так любит это маленькое Божье создание, что готов раствориться в ней целиком. Без остатка. Стать единым, пускай и смертельно больным организмом. Переплестись с её внутренним убийцей, своими умирающими нитями. Но она уходит одна. Так случилось. Так решили за них, подарив непростую любовь перед самым порогом. Любовь, которую ищут сотни тысяч, желают миллионы и ... получают единицы. За что им такое счастье?
- Ты слышишь?- её шепот как голубиное перо на ветру.
- Что, малышка?- он дышит в её сухие, приоткрытые губы. Пытаясь подарить свой воздух. Хотя бы крохотную его часть.
- Колокольчик.
- Серебряный?
- Да.
- Это наш колокольчик, малышка. Свадебный. Вплетенный в гриву белоснежного коня. Это мы с тобой, родная, несемся в чудных санках сквозь метель. Домой. Видишь?
- Да...
Её последний выдох он ощутил сладкой судорогой, волной пробежавшей по всему телу. Его сердце сбилось с и так неровного ритма, словно пытаясь выбраться из надоевшего тела, вдогонку за тем, другим, уже никуда не торопящимся.
К вечеру распогодилось. В сумеречном парке горели мутные фонари, желтыми пятнами заляпавшие неровные сугробы. Запахнувшись в коричневый больничный халат, он осторожно ступал намокшими тапками по неубранной аллее, неторопливо приближаясь к бесформенной, заснеженной скамейке.
Пальцы ныли от холода, но он, сипло отдуваясь, все же разгреб тяжелые комья и устало присев на свободный край чугунного обрамления старой скамьи, прикрыл набрякшие веки.
Серебряный колокольчик звенел не переставая. С той минуты, как она ушла. Сколько прошло времени? Он не знал. Да это было и неважно. Единственное грезилось сейчас основным и главным. Он, похоже, успевал за ней. Точно-точно. Без сомнения.
Ей не придётся долго ждать.