— Вставай, разбойник!
Капитан грозно навис надо мною. Девчонка услужливо подавала наручники.
— Уже девять часов.
Я шарахнулся и закричал.
— Опять кошмары мучили? Ах, бедный ребёнок.
Капитан тёплой рукой трогает лоб, прикосновение мягкое, родное. Но ласковый капитан лишь снится. В реальности этот похотливый и злобный пират скинул меня с обрыва. Я лечу на острые камни и в предсмертный миг слышу, как он потешается надо мной.
Я вскакиваю, готовый в секунду дать отпор, пусть капитан сильнее и крепче меня.
Тут ещё девчонка плачет:
— Папа, папочка! Он болен? Он умрёт?
Умрёт?! Это я-то умру?! Ну погоди, контрабандист и наркоторговец. Я точно знаю: девчонка тебе вовсе не дочь, а наложница, хоть и называет тебя папочкой…
Я присматриваю путь к бегству. Но каюта слишком мала. В любом углу он в секунду настигнет меня и скрутит!
— Успокойся! Всё прекрасно. Если не считать, что на этой неделе не отплыть. Двигатели в норме, сезон продюжат. Но денег в бухгалтерии нет. Заправиться не можем. Снова сокращение штатов прошло… Прости, сынок, перестройка на дворе: кризис! А пока приводи себя в порядок и приходи завтракать.
Капитан с девочкой поднялись по крутой лесенке наверх. Из-под платьица девчонки мелькнули белые трусики… такие знакомые…
Я снова бросился на скрипучую койку. Сердце всё ещё колотилось от волнения.
Меня не столь обеспокоила близость смерти. Разбилась сказка о том, что я сохранил лучшие человеческие качества — верность, самоотверженность и способность жить ради другого человека. Что способен к настоящей любви! В реальности противозаконная алчная похоть непременно завладевает рассудком. Я просто похотливый кобель!
Я бы долго лежал и плакал, как ребёнок. Но меня ждут!
Я зашёл в каюту капитана и очутился в забытом мире чистоты, покоя и радости. Несмотря на спартанскую обстановку, чувствовался вполне домашний уют.
— Девочке двенадцать лет, а как заботится об отце, — капитан указал на идеально заправленную кровать, на милые безделушки. На вилки, ножи и чистейшие салфетки, со вкусом разложенные на столе. На вазу с букетом из простых цветов…
Я удобно расположился в кресле. Вполне домашняя обстановка и добрая улыбка капитана… Много ли человеку нужно, чтобы изгладить из памяти гадкий сон, который ещё врывался секундной тревогой в сознание, но воспринимался всепоглощающей тьмой, вмиг уничтоженной восходящим солнцем и оставшейся в смутной памяти лишь странным наваждением.
Капитан сидел напротив. Взгляд его светился искренней добротой.
— Увольняют хороших работников. А всё же я похлопотал о тебе, для начала пристроил сторожем. Сегодня отдохни, с завтрашнего вечера можешь заступать на работу. Тебя дома невеста не ждёт?
— Нет-нет! Не ждёт! — поспешил заверить я.
— Тогда настраивайся на путешествия в дальние страны… Поучишься, станешь специалистом.
Мы сидим в каюте капитана. Павел Петрович, капитан грузового судна, оказался простым и необычайно добрым человеком. Он несколько раз повторил, как я похож на погибшего вместе с матерью сына.
Мне было стыдно, что этого благородного человека я заподозрил в самых гадких преступлениях.
— Леночка, доченька, собери, пожалуйста, на стол.
Леночка… Милая девочка. Совсем маленькая для своих двенадцати лет. Неужели я всегда буду с ней рядом? Усилием воли я унял воображение, уверенно обнажавшее девочку.
Когда дочка вышла из каюты, Павел Петрович сказал:
— По-настоящему я любил лишь двух женщин. Я их потерял. Одна погибла в автокатастрофе. Другая… вернее, она была первой… Ничего про неё не знаю… Я любил их по-разному. Как любят дом родной? Как любят пилоты небо, как любит родину изгнанник? От второй у меня был сын… он даже школу не закончил, погиб вместе с ней в аварии… и прекрасная дочь, моя Леночка. Я мог бы бесконечно о них говорить, но… сейчас я хочу сказать о первой… От неё осталась юношеская мечта, наваждение, сумасшествие. Она было актрисой. Моя неразгаданная тайна… До сих пор жалею, что позволил рассудку заслонить зов любви. Но кто знает, может, всё к лучшему? — и он показал на входящую дочь. — Потому что вот моя самая главная любовь!
Девочка поставила на стол блюдо с жареным кижучем, источающим забытый запах достатка, и ушла за новой порцией лакомств.
— Вы не жили в Ленинграде? — спросил капитан, едва девочка скрылась за дверью.
— Я даже ни разу там не был.
— Просто показалось, — он на всякий случай оглянулся, чтобы не слышала дочь. — Подозреваю, что в Ленинграде растёт мой ребёнок.
Павел Петрович умоляюще посмотрел на меня… А что — разыграть роль потерянного сына?! Нет, такого доброго человека ни в жизнь не обману!
— Расскажи про свою маму.
— Моя мать — хорошая и необычайно добрая женщина. Она разбирается во многих вопросах, любит поэзию, театр и классическую музыку, — я умолчал, что при всей доброте нрав её крут, что порой она бывает деспотичной. — Красавица. Вот уже несколько лет работает в лучшем ресторане города. Она — образцовая официантка, обслуживает самых высоких гостей.
Мне показалось, что капитан меня не слышит, что в грёзах он вознёсся на немыслимую высоту.
— Я был от неё без ума… — он, наконец-то, вернулся к реальности. — Я про мою первую любовь. Я после травмы долечивался в санатории… Она… была легка, неуловима, недоступна. Держала в тайне своё имя; она не говорила, откуда родом. Лишь однажды проговорилась, что живёт в Ленинграде, что она актриса. Я даже не знал, в каком корпусе она жила.
— Можно бы выяснить…
— Слежка? Унизительно! Мы гуляли по аллеям, поднимались высоко в горы, плавали на теплоходе, бродили долгими вечерами по берегу моря. Лишь однажды мы уединились в моей комнате… Какой был вечер! На следующий день, уже перед отъездом, я собирался сделать ей предложение. Да всё не решался, время тянул… А она вдруг исчезла. Я кинулся разыскивать её по всем корпусам санатория, но никто ничего не мог сказать. Осталось всего-то два корпуса проверить…
Капитан замолчал. Лишь минут через пять он снова заговорил:
— Но… как бы туман с глаз сошёл, я понял, что нельзя подчиняться страсти, что в мироздании замысел такой, чтобы я не сгорел от её безумной красоты и своей безудержной любви. Как-то нежданно пришло решение, даже больше — уверенность, что не гоже флотскому человеку голову терять! Как потом корил себя за такую слабость (или силу?), но я оставил для неё письмо, где просил прощения. В нашем корпусе я велел никому не давать мой адрес. Но, думаю, она не искала меня.
Леночка принесла на разносе несколько расписных горшочков с салатами. Потом, обратившись к иконам, прочитала молитву “Отче наш”. Капитан неторопливо перекрестился и поклонился в сторону икон.
Я вынужден был встать и перекреститься. Даже поклонился, хотя никто бы не увидел моего нерадения.
Мы неторопливо рассаживались за стол. В манерах капитана угадывалась особая изысканность манер, когда впитанное с детства благородство скрывается за непринуждённостью и простотой.
— Я стал верить ещё до того, как веру разрешили. Потом расскажу тебе историю моего обращения. Времени будет достаточно, успеем наговориться. Ты веришь в чудеса?
— В сверхъестественные? Наверное, нет. Но верю в необходимость случайных совпадений, которые, вопреки теории вероятностей, ведут к осмысленной цели.
— Вот-вот такие чудеса со мною и произошли!
Мы неторопливо ели приготовленный девочкой завтрак. Леночка подкладывала в мою тарелку салаты.
Я был голоден. Чтобы вмиг не поглотить всё единым блюдом, я начал рассказывать, как попал во Владивосток.
Я боялся сказать лишнее: вдруг капитану что-то не понравится, вдруг он уволит меня. Но про мои метания и оригинальный способ самоубийства путём путешествия по океану на плоту я скрывать не стал. Пусть знает, сколь осознан мой выбор пути.
Я рассказывал, как радовался мелкой рыбёшке, попавшей на крючок, как считал звёзды, глядя в небесный океан, как читал Мишке про ослика Платеро…
— Ослик Платеро… Хименес? — Павел Петрович на минуту закрыл глаза, потом произнёс:
Пой, голос мой, пой!
Ведь если о чём-то
ты умолчал,
ты ничего не сказал!*
— С юности очень люблю поэзию, — Павел Петрович улыбнулся и приобнял дочь. — Леночке перед сном вместо сказок я часто читал хорошие стихи.
— Я своих детей непременно так же буду воспитывать. В простоте, добре и истине. И красоте.
Я немного позавидовал Павлу Петровичу, что он может прижать к себе милую дочку. Чтобы не давать ходу зависти, я тихо прочёл:
Бабочка света,
красота ускользает,
едва прикоснусь к её розе.
И гонюсь я за ней, ослепший…
И то там, то здесь настигаю…
А в руках остаются
одни очертания бегства!**
Леночка была в восторге от наших декламаций. Она хлопала в ладошки, пока Павел Петрович не выдал секрет дочери:
— Представляешь, эта барышня опубликовала в краевой газете отличную подборку своих стихотворений. Подписалась “Помощник капитана Л.П.” — Леночка Павловна, видите ли. Так описала море, штормы, свободный полёт и родные края, что один литературовед похвалил автора стихов — бывалого помощника капитана… Не угадал, наивный, что писала одиннадцатилетняя девчонка.
— Ну стишки и стишки, ничего особенного, — покраснела Леночка.
Я осмелел, достал одну из тетрадок и стал читать отрывки из “Дневника морского путешествия”. Сначала я робел выставлять напоказ плод моих душевных метаний. Но с каждым отрывком читал всё смелее.
— Я стараюсь не пропустить ни одного плеска волны о борт плота, не потерять из вида ни одной звёздочки. С благоговением глажу ладонью тёплую воду, любуюсь неверным отражением звёзд, вдыхаю свежесть моря и благодарю его за спокойную погоду и лёгкий попутный ветер…
Увлечённый, я не заметил, как Павел Петрович подошёл и мягко меня обнял. Я посмотрел в его глаза и увидел слёзы. Я вдруг познал в этом благородном человеке родственную душу. Как в мою голову проникла ночная чушь?
Усилием воли сдерживая чувства, продолжаю читать:
— Мы с Мишкой молча смотрим в небо. Мечтаем об острове, фантазируем, какие там будут лагуны, пальмы, водопады… Непременная гора в центре острова, с вершины которой можно будет увидеть весь остров и даже соседние острова…
Кто-то боднул меня в бок: Леночка пристроилась рядом, уцепившись в мою руку.
Послышались чёткие шаги. В каюту зашёл высокий человек в форме:
— Павел! Тебя срочно вызывают к начальству!
— Посидите немного без меня.
Я остался наедине с милейшей девочкой Леночкой.
— Вам добавить салата? — спросила девочка, едва отец скрылся за дверью.
— Да-да, конечно. Ты такая хорошая хозяйка.
Мы говорили обо всём на свете. Крестный ход по Владивостоку, морская болезнь, умные дельфины, путешествия Фритьофа Нансена, вышивание бисером… Вернее, говорила она. Из-за ночного происшествия я робел, и потому больше молчал. А если вставлял слово, то часто невпопад, чем вызывал её весёлый смех.
Мы вместе убирали со стола посуду, а девочка рассказывала сказку про людей, которые превратились вдруг в разных птиц.
— Кем из птиц вы хотели бы стать?
— Наверное, альбатросом, который одиноко реет над морской стихией.
— Я бы стала маленькой колибри, — она принялась рассказывать про миниатюрных радужных птичек, показывая многочисленные рисунки.
— Леночка, как тебя в школе одноклассники называют?
— Вы не будете смеяться?
— Нет, конечно!
— Пигалицей. Я самая маленькая в классе.
— Самая маленькая? Я бы назвал тебя колибри.
— Как здорово! Так меня никто не называл!
— Колибри! Колибри! Колибри! Только крылышки пока не выросли, — и я принялся щекотать девочку.
Она быстро выскользнула на безопасное расстояние и вдруг стала совсем серьёзной:
— Вы правда точь-в-точь похожи на моего старшего брата Ивана. Он всегда играл со мною и защищал меня. Только он был младше вас, когда погиб. Я его очень любила. А я, говорят, совсем на маму похожа.
— Леночка… Колибри, — я произнёс это с необычайным благоговением. — Будь проще, говори мне “ты”.
— Ладно… Вы… ты познакомишь меня с Мишкой? Он такой мудрый и добрый. А я вас познакомлю с моей дочкой Машенькой, — не дожидаясь ответа, она достала из укромного уголка спеленатую куклу. — Девочки смеются, что у меня нет Барби. Я не люблю БарбУшек. Все БарбУшки задаваки. А мы дали себе слово, что будем только достойно жить. Правда, Машенька? Ну вставай, засоня, хватит спать. Давай знакомиться с новыми друзьями.
Но знакомство не состоялось. Едва Мишка оказался на столе, послышались чёткие шаги. Зашёл человек в форме. Тот, что был накануне.
— Лена, быстро собирайся — машина ждёт. А вам, молодой человек, письмо, — он протянул конверт.
— Как жалко, не успела прочитать своё новое стихотворение… — девочка взяла на ручки Машеньку, сделала реверанс и побежала из каюты.
Я вышел на палубу и, пока девочка с офицером не скрылись из вида, стоял, облокотившись о борт корабля. Потом достал из конверта письмо, написанное торопливым почерком.
— Что ж, Мишка, посмотрим, чем нам это грозит… «Плавание откладывается ещё на три дня, может, это к лучшему. Я уже говорил, что у нас прошло сокращение штатов. Чтобы не увольнять одного пенсионера, очень хорошего специалиста, придётся устроить его сторожем. Можешь несколько дней отдохнуть. Но готовься к труду: будешь осваивать настоящую мореходную специальность. Не годится молодому романтику сторожить да полы мыть. Мы с Леночкой уезжаем на три дня. Как только приеду, сразу на корабль: осваивать морское дело! Жить будешь в нашей квартире. Сегодня же переселяйся. Ключи у соседа. Он обычно присматривает за нашей квартирой. Я ему позвонил, он тебя устроит…»
Ещё капитан указал адрес, как проехать…
Я всё стоял, ждал, что вдруг поездку отменят, что они вернутся назад, что…
— Представляешь, Мишка, что я испытал за каких-то три часа?!
— Однако, ты влюбился!
— Не то слово! Перед этим было столько жутких приключений…
— Во сне?
— Во сне.
Я попытался удержать впечатление лёгкости и счастья. Но мир быстро погрузился в повседневную тоску. Потому что я буду счастлив только там, где…
______________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* Хуан Рамон Хименес, перевод Г.Кружкова
** Хуан Рамон Хименес, перевод А.Гелескула