- Вы знаете, что страх ослабевает с возрастом? Я панически боялась темноты в детстве. Мама всегда зажигала свечку, ставила ее на прикроватную тумбочку, и, только когда я засыпала, гасила и убирала ее. А сейчас вот не боюсь. Темнота ведь сама по себе не пугает. Пугают демоны, которых мы придумываем себе в детстве. А с возрастом начинаешь понимать, что демоны не так страшны, как люди.
Она говорила неспешно, еле дыша, словно берегла кислород. Грудной голос ее, глубокий и красивый, был словно погружен в ледяную воду, и потому казался слегка простуженным.
У нее темные, почти черные глаза. Такие глаза всегда выглядят несколько пугающими - ты не видишь, куда они смотрят. И постоянно ловишь себя на мысли, что они смотрят прямо в твою душу. Не знаю, почему инквизиция так боялась зеленых глаз. По моему черные выглядят, как зловещий, но жутко притягательный омут.
- Нет, я не знал. Но я ничего не боюсь, как мне кажется. Кроме ваших глаз, - последнюю фразу я добавил с едва сдерживаемой ухмылкой.
Она поняла меня и улыбнулась. Такая мягкая, приятная улыбка была практически священна. Казалось, что больше никогда я не увижу таких улыбок и поэтому я смотрел на ее губы не отводя взгляда, бесстыдно и дерзко. А она, словно почувствовав, о чем я думаю, произнесла:
- В вашей жизни будет еще столько улыбок! Каждая улыбка, заслуженная или нет, будет приносить вам удовольствие. Вы не поверите самому себе, когда в старости постараетесь сосчитать эти улыбки. Вы собьетесь со счета, уверяю вас.
Мы долго ехали молча. Она, казалось, уснула. Я продолжал рассматривать ее лицо, покрытое сетью маленьких неглубоких морщинок. Ее кудрявые темные волосы и пухлые губы, покрытые от сухости, потрескавшейся корочкой, придавали ее лицу печальный, но при этом величественный вид.
Так выглядят мученики, которые потом входят в историю, портреты которых знает каждый школьник. Так выглядела эта красивая, немолодая женщина, не боящаяся больше темноты.
- А знаете, - внезапно произнесла она, - все же бояться нужно. Страх - это ведь стремление к жизни, не так ли? Если ничего не бояться, то какой смысл продолжать дышать? Вот вы боитесь моих глаз и, поверьте мне, сколько женщин еще вы будете бояться! Как много прекрасных глаз, темных, светлых, вызывающих и смущенных. Вы будете смотреть женщине в глаза и пугливо отводить взгляд, изнывая от желания обладать этой женщиной. Вот он, ваш страх. Такой прекрасный и необходимый для жизни! А я... Я перестала бояться темноты. Не это ли первый признак моей готовности принять смерть в любом ее виде?
- Вы сравниваете смерть и страх темноты? Неужели вы считаете, что это сопоставимые вещи?
- А с чем можно сравнивать смерть, если не с темнотой? - спросила она и снова улыбнулась.
Я пожал плечами и замолчал.
- Да, смерть - это тьма. Вечная и бездонная. Величественная и пугающая. Каждый раз, закрывая глаза, чтобы уснуть, человек репетирует свою смерть. И ведь некоторые так и не просыпаются. Счастливые люди. Для них смерть стала лишь продолжением сна.
Я ничего не отвечал. Я продолжал думать о ее губах. Мне казалось бесстыдным попросить ее о поцелуе, но это единственное, чего я на самом деле желал.
Внезапно ее лицо оказалось совсем рядом. Я удивленно смотрел на нее, а она продолжала улыбаться.
- Не бойтесь. Поцелуйте меня. Не нужно стыдиться своих желаний, приносящих столько удовольствия.
Я взял ее за подбородок и потянул к себе. Медленно, наслаждаясь каждой долей секунды. И впился своими губами в ее иссохших, но все такие же пухлые и чувственные губы. Этот поцелуй был недолгим, но он был охвачен счастьем, наслаждением и обоюдным желанием и стремлением к жизни.
- А знаете, - произнесла она, когда мы оторвались друг от друга, - все-таки жизнь удивительна. Она наполнена такими маленькими и глубокими радостями, которые могут настигнуть нас в любой момент. Важно лишь научиться никогда от них не отказываться. Научитесь этому...
Спустя тридцать минут мы прибыли на станцию.
Морозный воздух сковал горло почти мгновенно.
Я все думал о словах той женщины - научиться быть открытым любым внезапным радостям жизни.
Но как научиться этому сейчас, когда ты прибыл в Аушвиц вместе с сотней других узников?
Я не знал ответа на этот вопрос, а единственный человек, который смог бы ответить мне на этот вопрос, уже погиб в газовой камере, вместе с другими несчастными, отправленными туда в числе первых после распределения...
Но спустя месяц невыносимой жизни я понял, о чем она говорила.
В тот день, когда лагерь был освобожден советскими войсками, я, измученный и истощенный, с номером вместо имени был открыт и безмерно благодарен судьбе за то, что она преподнесла мне эту неожиданную и глубокую радость.
И я всегда буду помнить губы той женщины...