Детство, юность...
ЧЕРНАЯ ДВЕРЬ
(3 годика, 7, 15 лет и далее)
Впервые я поняла, что Аба, мой дедушка, не вернется домой, сходив с Эжы туда, где была «Черная дверь».
Все важные вопросы в нашем селе решались, когда люди ходили в Контору и заходили там - в «Черную дверь». За ней сидел военный человек, которого все называли по-разному и говорили о нем – то начальник, то командир, то полковник, то директор. Позже, с шестидесятых годов – в кабине за «черной дверью» стал сидеть другой человек, директор овцесовхоза. Контора Бурят-Монгольского военного конезавода № 128, реорганизованного затем в овцесовхоз, долгое время, вплоть до середины семидесятых, размещалась в длинном здании барачного типа на центральной улице села, пока оно не развалилось, вероятно, от старости. С другой стороны в этом же здании располагался детский сад.
Аба и Эжы, когда шли в Контору вдвоем, обычно брали меня с собой, наверное не с кем было меня оставить. Не всегда они заходили в «черную дверь» вдвоем, но всегда оставляли меня перед этой опасной и страшной для меня «Черной дверью», и я смирно сидела на стуле, ожидая их. Рядом с множеством мужчин в военной форме и гражданской одежде. После этого мы обычно шли в место, называвшееся «склады», располагавшиеся дальше конюшни. «Склады» охранялись солдатами, были устроены очень оригинально – деревянные длинные сараи были как будто бы двухэтажные, но на первый этаж мы почему-то никогда не заходили. Поднимались по ступенькам, шли по дощатому настилу, проходившему как бы по середине всей высоты складов, где и входили в разные двери. Часто видела, как задним ходом к этому настилу подъезжали грузовые машины или сани-телеги и в них грузили нужное из складов. За одной дверью были прилавки как в магазине, и там находилось множество рулонов разной ткани, войлоков, нитки и много чего, чему я не знала ни названий, ни предназначения. За другой дверью были разные кожи, разные новые предметы конской упряжи – и уздечки, и разные седла, и вожжи, и потники и т.д. Аба их рассматривал вместе с кладовщиком, что-то они записывали – каждый в свою большую амбарную книгу. Аба всегда носил с собой в полевой сумке такую зеленоватую книгу и я знала, что в ней записаны имена всех лошадей с конюшни, сколько им лет и какого из них, когда и чем лечили от чего-нибудь. Мне строго-настрого запрещалось трогать такие книги деда. «На складах» мы заходили в еще одну дверь и усатый старшина выдавал Абе разные продукты – муку, масло, консервы, сахар, соль, зимой- замороженные большие рыбины, называвшиеся «кета» (много лет я думала, что это были «дети китов», пока не разобралась в рыбной иерархии). Еще нам выдавали мыло, всякие швейные принадлежности, керосин в бутылках, иногда новые лампы, даже чернила в бутылочках, карандаши и новые амбарные книги, а мне вручали большую шоколадку. Только игрушек там не было совсем. На «складах» было столько всего интересного, что я по жизни такого разнообразия всего ни в одном магазине не видела, разве что сравнимо с огромными московскими магазинами, куда я попала уже в студенческие годы. Домой мы возвращались, неся в руках только часть полученного, а остальное Аба подвозил на телеге (или на санях - зимой), сгрузив большую часть полученного у себя на работе - в конюшне. Обычно после таких походов для Эжы к нашей юрте привозили работу – ткани, огромные куски войлока и много чего другого, что нужно было ей раскраивать, шить денно и нощно. А Аба после встречи с полковником часто уезжал куда-то далеко, иногда надолго, в места, называвшиеся «командировка». Откуда он привозил нам подарки. Обычно его поездки были связаны с тем, что происходило в конюшне, расположенной вблизи наших юрт и школы. Каждый раз при его поездках то исчезали из конюшни заболевшие, травмированные лошади или самые лучшие и красивые скакуны. Или прибавлялись новые красавцы, которых Аба пригонял вместе с солдатами или даже привозил по одному на машине! Разговоры взрослыми при этом велись очень непонятные, странные, т.к. иногда они употребляли слова «купили, продали, обменяли», хотя речь шла у них как будто бы о лошадях. Мне до самой школы было не понятно, какое отношение эти слова могут иметь к лошадям, ведь эти слова люди говорили, когда ходили в магазин или «на склады».
О «Черной двери». Втайне я побаивалась этой двери, но всегда хотела знать, хоть одним глазком заглянуть, что ТАМ, кто ТАМ. Но понимала, что туда можно заходить только взрослым и работающим людям.
Аба долго не возвращался домой. Я не видела похорон и не понимала, что он умер. Однажды Эжы, взяв меня за руку, пошла в Контору. Оставила меня снова перед «Черной дверью», посадив на стул, рядом с громко разговаривавшими и курившими мужчинами в гражданской и военной одежде. Вышла из этой двери через некоторое время в слезах. Я видела ее плачущей только один раз в жизни за все ее 98 лет жизни – именно в тот раз, в ее 52 года. Мы пришли домой с пустыми руками – ей не дали ничего и никуда мы больше не заходили. С того дня у нас наступили плохие времена. Эжы работала еще больше, шила день и ночь, но мы стали жить очень бедно. Сейчас понимаю, что она тогда стала безработной, т.к. очень редко стали привозить ей ткани для пошива рукавиц и чего-то еще для нужд конезавода. Зарабатывала моя Эжы нам на жизнь в основном шитьем бурят-монгольской национальной одежды и обуви, вручную, при свете керосиновых ламп. Заказчики привозили нам продукты, дрова. Я старалась помогать ей в силу своих возможностей, по крайней мере не отвлекать от работы. Тогда же она стала учить меня держать иголку в руках, да сшивать сначала лоскутки на нашей швейной машинке «Зингер», 1890 года выпуска, купленной ей в приданое ее родным отцом перед своим отъездом на свою Родину в далеком 1924 году. Спасибо, что поступали заказы на повседневную и нарядную национальную одежду и обувь, как от немногочисленных односельчан-бурят, так и от жителей соседних сел.
Потом Ахэ закончил школу-семилетку и уехал учиться в средней школе в районном центре за 100 километров. Но так как денег не хватало ни на что, он тайком бросил школу, хотя был одним из лучших учеников, и стал учиться на шофера. О чем мы узнали, когда он приехал домой насовсем, раньше наступления летних каникул и уже с водительскими правами шофера. Но это уже другая история.
А история «Черной двери» продолжалась. Мой молодой Аба (отец) заходил туда и в результате родители стали жить на чабанских стоянках с отарой очень далеко от села, за рекой Агой. Потом, уже школьницей я узнала и поняла, что родителей вместе с отарой передали после реорганизации конезавода в овцеводческий совхоз в его второе отделение, расположенное за рекой Ага. Отец сначала больше всего расстраивался от того, что был оторван от своего хобби - подготовки подходящих лошадей с конюшни конезавода-овцесовхоза (и даже привозимых-пригоняемых к нему из других хозяйств Читинской области) к скачкам. На новом месте жительства не было в степи вблизи стоянки столько холоднющих, никогда не замерзавших насовсем родников, рядом с которыми он закаливал всегда скакунов. Для каждого из них он всегда рядом с родником выкапывал «ванны» с этой водой, каждый раз углубляя их.
Именно по этой причине мы с Эжы вынуждены были переехать поближе к ним и в школу я пошла уже в селе У-Н, расположенном на реке Ага. В этом было и хорошее – Ахэ после окончания автошколы дали работу и машину именно там.
Эта опасная «Черная дверь» пыталась повлиять и на мою судьбу, но я научилась ее не бояться, противостоять людям, сидевшим даже не за ней, ТАМ, а перед ней. «Черная дверь» превратилась в простую дверь в кабинет директора совхоза, обитую черным дерматином, через много лет.
Закончила я восьмилетнюю школу с лучшим в выпуске свидетельством – с двумя четверками (по русскому языку и черчению - за корЯвый почерк и грязь), остальные – пятерки. Интересно, а как выглядели тетради других левшей, насильно переученных в школе в правшей? Мне очень хотелось закончить среднюю школу, т.к. научившись читать, лет с шести, мечтала учиться в Университете. Любимый учитель математики-физики и директор школы в одном лице по кличке «Расфедор» (а на самом деле - Федор Спиридонович) поддерживал мою мечту, но аккуратно очень говаривал, что придется мне, наверное, идти в ближайший пединститут или учиться заочно. Так как у нас семья большая – было тогда восьмеро детей мал-мала меньше, а я старшая. Его присказка была: «хоть ты и умница, хоть и способная, но должна как можно быстрее начать работать, чтобы помогать семье», что я постоянно слышала и от дальних родственников отца. Средних школ с интернатом для проживания школьников в районе было две, только обе в райцентре, в ста километрах, где надо было платить ежемесячно. Людей, желающих отдать своих детей учиться в средней школе, в районе было много, т.к. почти во всех селах района к концу шестидесятых годов были восьмилетние школы. Только в нескольких богатых колхозах округа были построены и открыты свои средние школы. Без интернатов.
Сразу по получении документов об окончании восьмилетки меня вызвали в Контору, в отдел кадров. Эжы тогда жила далеко – с семьей Ахэ, а родителей в те дни не было в селе – они жили на стоянке с младшими детьми. А я с шестого класса вместе с двумя сестренками и братишкой - младшими школьниками, жила круглый год в совхозном двухквартирном доме с хорошими и добрыми соседями за стенкой - тетей Аней, дядей Гошей и их детьми. Еще и с хозяйством – с дойной коровой с теленком, с курями-петухами, свиньями и с огородом, требующим все лето ежедневной поливки-прополки. С реки Онон, до берега которой было метров 200, и даже намного больше, если обходить дворы односельчан, которые потом расширили и загородили свои огороды и не всегда разрешали проход к реке через них. Воды надо было приносить 90 ведер воды с реки ежедневно, когда не было дождей, только для поливки огорода. Носила два лета по два ведра на коромысле, а третье в руке, итого самое меньшее 30 раз в день на реку и обратно, а еще надо было приносить ежедневно воду для приготовления пищи, для стирки, для животных зимой и летом. Младшие дети не могли носить воду, тем более на коромысле - были младше меня на 4,5 и 8 лет. Все соседи воду носили так же, как я, на коромыслах, только это делали родители или их старшие сыновья. Мальчишки даже умудрялись носить воду одновременно на двух коромыслах! Я пробовала, взяв второе коромысло у соседей. Сейчас думаю: «Боже мой! Где же был у меня ум, где были умные взрослые, ведь итак окривела, таская тяжеленные ведра на коромысле на одном плече!». Благодаря только вмешательству Ахэ родители прикупили для меня ведра на треть объема поменьше, литров на 7. Купить такие маленькие ведра в то время - тоже была большая проблема, их надо было еще найти в продаже. Приходилось с ними ходить на реку уже не 30 раз, а все сорок, но было легче их носить. У большинства соседей было много бочек и чаны, в которые, по договоренности или как, наливали воду совхозные водовозки.
Так было, пока отец не заказал в совхозной кузне железную тележку на двух колесиках с подставкой для большого молочного бидона литров на 30, с крючком на ручке-поводыре (прямо как современный чемодан на колесиках и с ручкой), за который цеплялся бидон за одну из ручек, чтобы не сваливался с тележки. Отец увидел такую в соседнем селе Цугол и прямо срисовал. Там люди тоже таскали постоянно воду с реки Онон, кто как мог. Спасибо изобретателю! Получалось в итоге привозить воды аж сорок литров зараз. Возникла сложность: берег реки крутой и мне приходилось оставлять свою тележку на верху, носить и наливать в бидон воду, а она начинала выливаться, т.к. тележка не могла стоять вертикально - подставки не было. Поднять его уже с водой на тележку одноосную мне, естественно, было не под силу. Подкладывала камни или брала с собой кого-то из младших, чтобы придерживали тележку за ручку. Младшему брату 8 лет очень понравилось помогать мне так возить воду и в дальнейшем очень пригодились семье его навыки. Правда, эта рационализация и механизация моего труда случилась, когда я собиралась уехать учиться после восьмилетки. Позже родителям удалось «добыть» и поставить в ограде со стороны улицы огромный железный бак (сработанный также в кузнице), куда за мзду наливали воду для еды и поливки огорода совхозные машины-водовозки. Младшим пришлось носить воду от бака до грядок на расстоянии метров 30. Им несказанно повезло. Так что не только мы, дети, росли и учились всему, но и наши родители.
Со времен моего малолетства в Конторе произошли изменения. Теперь в кабинете перед той «Черной дверью» за перегородкой у окна сидела тетя Шура – инспектор отдела кадров и секретарь директора совхоза в одном лице. Раньше в том проходном кабинете стояли только стулья, на которых сидело много матерящихся и громко говоривших мужчин, да дым «стоял коромыслом».
Уважаемая дама со мной не церемонилась – громким голосом непреклонным тоном объявила, что руководство совхоза делает благодеяние и направляет меня на учебу в Нерчинский совхоз-техникум совхозной стипендиаткой, как дочь многодетного чабана. И добавила приказным тоном: «Документы принесла? Дай сюда! Только скажи, на кого выбираешь – на ветеринара или зоотехника. Скажи спасибо, что совхоз тебе еще выделяет стипендию!». Я растерянно спросила, почему только на указанные ею специальности, нельзя ли на бухгалтера, т.к. люблю математику. В ответ услышала нескончаемое что-то типа «еще чего не хватало…, будет тут еще…, да и мест на бухгалтеров уже нет, не для таких…, а кто баран пасти будет?...». Директора совхоза на месте не оказалось, документы отдать той даме я отказалась.
Взгляд на эту «Черную дверь», которая повелевала жизнью всех членов моей семьи, независимо от обстоятельств, желаний, способностей, придал мне сил, и я заявила, что собираюсь закончить среднюю школу и поступить в Университет. Ушла из Конторы под гомерический хохот сбежавшихся конторских баб и крики «ишь ты! какая выискалась, посмотрите-ка на нее, чабанская дочь, а туда же – университеты ей подавай» и т.д., и т.п. Странные люди, независимо от времени.
***
В годы учебы в средней школе-интернате, затем в Иркутском госуниверситете я неоднократно по разным поводам, по делу, а позже и по приглашениям директора совхоза Вольфрама Петровича уже безо всяких боязливых или напряженных эмоций заходила в его кабинет. Запросто открывая обыкновенную дверь, обитую обыкновенным черным дерматином. Иногда мимо молчавшей, поджав губы, тети Шуры – ее внуки ныне тоже уже закончили институты-университеты, а племянницы живут в Москве.