Можжевеловая Жёнка спохватилась, что уж осень на дворе, а она до сих пор нарядами не красовалась, личико не сурьмила, не румянила.
- Ах, ах, - завздыхала она и кинулась в большому сундуку.
Полосами медными окованному и такому громоздкому, что Сам не мог его с места сдвинуть.
Сам - это Можжевельник, Мужик её законный.
Поднеслась Можжевеловая Жёнка к сундуку, крышку на стену бросила и снова: "Ах да ах!!! Сколь всего не ношеного!!! Ах, ах!!! Молью траченого!!! Ах, ах!!!"
И давай одёжку кидать на полати да на лавки, на верёвку во дворе да на забор.
А что и на пол - совсем моль то изъела - будет тряпка половая.
Металась она, металась, - приморились руки одёжу тягать, сердце от волнения притомилось, глаза, бровки пылью запудрило.
- Ох, - шлёпнулась она у самовара и думает:
- Чайку, что ль, испить? С баранками да с вареньем брусничным?
А тут самовар запыхтел, вокруг себя народ собрал - чашки да блюдца, сахарницу да блюдо с кренделями-баранками, кувшинчик обливной с вареньем.
Пьёт Жёнка чай, крепкий, с пылу, с жару, брусничкой сладко-терпкой балуется.
Раскраснелась, разрумянилась.
Платок на плечи сполз.
А волоса-то закрутились, заблестели, - видать, от удовольствия.
Смотрит Жёнка, а сарафан, зелёный да с синими ягодами по полю, рядышком на лавке лежит.
- Охти, я его сто лет не надевала. Засунула в сундук, всё берегла, нафталином пересыпала. А, ведь, этот сарафан Любимый мне подарил, когда мы с ним годок вместе прожили. Так радовался, что угодил, что цвета по телу легли, точно художник городской малевал. А я-то поносила чуток и припрятала. Решила, что в сундуке он целее будет, нежели на мне. А его чуть моль не пожрала.
Встряхнула Жёнка сарафан да на себя кинула, на шею - бусы в три ряда.
А поверх шаль белоснежную, "паутинку".
Улыбнулась сердцу своему, губам алым, груди высокой, бёдрам налитым, рукам ловким, ногам сильным - всей себе.
И такая стоит посреди горницы - глаз не отвести!
А тут и Мужик Можжевеловый домой пришёл.
Глянул на неё, усы-бороду расправил:
- И какая ты у меня ладная!