Выбор

ТРЕТЬЕ МЕСТО В 8-м Номерном Конкурсе КЛУБА СЛАВА ФОНДА



Самолет закладывает крутой вираж так, что в иллюминатор видны одни только звезды, и безотчетный страх перед полетами набухает где-то в районе Настиного живота. Чтобы отвлечься, она разглядывает стекло иллюминатора, и Дева внутри нее немало развлекается тем, что отчаянно требует то самое стекло разобрать и хорошенько вымыть изнутри крапушки, которые неведомо как в нем появились и лишали взгляд кристальной чистоты.

- Если иметь хоть каплю фантазии, можно сейчас представить себя космонавтом, не находите?

Настя морщится. Весь полет они с соседкой молчали, не перекинувшись и парой слов, и именно сейчас ей меньше всего хочется заводить беседу, но, чтобы сохранить рамки приличия, она чуть поворачивает голову в сторону источника случайной фразы, слегка улыбается и рассеяно кивает головой, вроде бы, и отвечая на вопрос, но намекая на отсутствие желания продолжения беседы. Сонную тишину салона разрезает бравый голос стюардессы: "Уважаемые дамы и господа, наш самолет начинает..." и, вместо продолжения фразы о снижении, необходимости занять свои места и пристегнуть ремни безопасности, явно слышится звук падающего микрофона и отдаленный смех второй стюардессы и стюарда.

- Нас всегда забавляют чужие неудачи, но редко кто умеет от души смеяться над собой и своими оплошностями, а ведь от них никто не застрахован, мир не рушится в этот момент, но кажется, что никто из свидетелей никогда не попадал в такие ситуации, и лишь тебе одной вечно не везет. Но если копнуть чуть глубже, то сразу становится понятно, что мы слишком зациклены на себе и том, что о нас подумают все вокруг, - снова раздается голос соседки, поднимающий в Насте вторую волну раздражения, но вместо резкого ответа, снова усилие надо собой, рассеянная улыбка и кивок головой.

Неловкое положение, сама того не зная, спасает стюардесса, приятным голосом, четко и мелодично повторно объявляя фразу о посадке от начала и до конца, как положено, на русском и английском.

- Вы замечали, что именно в самолете чувствуешь себя человеком высшего сорта? Только здесь нас называют "Дамы и Господа", с самым предупредительным видом раздают видавшие виды пледы и подают самый обычный растворимый кофе, так, будто он собран на лучших плантациях для лучших людей. Нигде в поезде не встретишь такого участливого обслуживания.  Может, потому, что болтаясь между небом и землей, мы болтаемся между жизнью и смертью и, в случае неудачи, шанс выйти отсюда живыми стремится к нулю, и они беспокоятся о нашем последнем впечатлении о ней?  - соседка с удовольствием посмеивается над своей шуткой, уже заражая и Настю своим приподнятым настроением. Полет подходит к концу, впереди неделя спокойного отдыха в одиночестве на берегу средиземного моря. При мысли об этом, настроение повышается, насущные проблемы отступают, и она уже открыто улыбается в ответ, отмечая про себя, что дама в летах, но взгляд ее задорен, чист и жаждет жизни во всех проявлениях. И ловит себя на мысли, что с ней ей хочется поговорить. Для Насти это новое и необычное ощущение. Она не любит праздных разговоров со случайными попутчиками, не умеет раскрываться с малознакомыми людьми и предпочитает тишину. У нее есть сестра, с которой можно было бы болтать бесконечно, не живи она так далеко. Для насущной же потребности к общению ей всегда хватало мужа, мамы, дочери и коллег.

Шасси касаются гладкого покрытия посадочной полосы, пилот срывает положенные и, ставшие уже традиционными, бурные аплодисменты пассажиров. Поток толпы несет их единым ручейком по зданию аэропорта, через паспортный контроль и "дьюти фри". Настя уже знает, что соседку зовут Татьяна, они обменялись телефонами и договорились о встрече в один из ближайших дней для совместной прогулки по городу.

Они встретились на следующий день, на главной площади, возле небольшого базара. Праздно погуляли по нему, так ничего себе и не купив. На фоне местных барышень в хиджабах темных расцветок, Настя, в своем коротком розовом платьице, кажется себе зефиринкой маршмеллоу, и ей хочется поскорее сесть в кафе, чтобы не быть боле столь приметной. Они никак не могут найти подходящее заведение, не потому что их нет, скорее наоборот, почти на каждом шагу, на тротуарах и бульварах, выставлены многочисленные столики, но среди посетителей нет ни единой женщины, и они не знают, будет ли уместно их вторжение в мир суровых исламских мужчин. Уже отчаявшись, сворачивают в проулок и натыкаются на ресторанчик вполне европейского стиля, с плетеными креслами и мягкими подушками. Располагаются на веранде, чтобы любоваться видом, заказывают кофе и круассаны. Мимо прохаживаются беззаботные туристы. Местные мужчины сбиваются в кучки для неспешных бесед, а девушки и женщины деловито снуют туда-сюда, кто с корзинкой, полной провизии, кто ведет целую ватагу ребятишек, крепко держа их за руки. Тяжкие думы атакуют Настасью, глядя на них.

- Если откусить этот круассан и закрыть глаза, легко можно представить себя где-нибудь в Париже. Вы заметили, что все местное население сплошь владеет французским языком? Не знаю как Вам, а мне сразу веет “хрустом французской булки”, дореволюционной Россией, Пушкиным и Лермонтовым. Не смотрите на меня так удивленно, я родилась много позже, просто люблю классику. А вчера, распаковав чемоданы и исследовав территорию отеля, я решилась на экскурсию в пустыню. Наняла частное такси и, впервые в жизни, столкнулась с проблемой, что мы с таксистом абсолютно друг друга "донт андестенд". Не могу, знаете ли, блеснуть глубокими знаниями английского, но всегда получалось объясняться хоть на сколько-нибудь примитивном уровне. Мы изо всех сил пытались вести конструктивный диалог, потому что он сильно жаждал общения и искренне считал, что если я не понимаю французский, то заменив часть слов на немецкий, мне сразу все станет понятно. Кстати, очень рекомендую пустыню. Там потрясающие ощущения. Я даже решительно сняла обувь и ходила по песку босиком. На обратном пути мы заезжали на соленые озера, воды там собственно и нет, одна только соль, и я получила полную гамму ощущений, походив и по пустыне и по соли. Возле "берега" соль мелкая-мелкая. А чем "глубже" заходишь, тем становится крупнее… Однако же я Вас совсем заболтала, не так ли, милая? Может, нам лучше помолчать, чтобы глубже проникнуться атмосферой этого города. Или Вас что-то гнетет и, наоборот, Вы хотите со мной поделиться?

Участливый взгляд Татьяны, казалось, проникает в самую душу. Впервые в жизни Насте хочется открыться перед совершенно чужим человеком. Она мысленно собирается, как бывает перед прыжком в холодную воду, и рассказывает ей все.

Насте недавно исполнилось сорок лет, и аккурат под день рождения, семнадцатилетняя дочка преподнесла самый грандиозный за всю их совместную жизнь, сюрприз, сообщив о своей беременности. Насте хотелось, чтобы это все оказалось страшным сном. Они с мужем так ждали этого возраста, когда уже и дань ребенку отдана: вырастили, воспитали, и бизнес налажен и отточен. Мечталось, что свое свободное время посвятят путешествиям по миру. Снимут, к примеру, домик где-нибудь в Альпах, и поживут там месяцок. Потом еще куда-нибудь. Куда глаза глядят и средства позволят. Дочка… гордость и краса их семьи, подающая большие надежды на блестящее будущее… как теперь? Позор-то, конечно, не как в былые времена, но все равно… позор… И Настя… что, из-за детской глупости двух балбесин, в сорок лет, должна стать бабушкой? Снова маленькие дети в семье? Изрисованная мебель, разбитые вазы, бессонные ночи. И потом. Кто будет оплачивать этот "банкет"? Дочь дитя-дитем, ее избранник того же возраста. Хоть от отцовства не отказывается, но толку-то с него пока в финансовом-то плане. Муж высказался однозначно за аборт. Дочку, и тем более не рождённого ребенка, было жалко. Дома начались бесконечные скандалы, поднимающие целые пласты обоюдных затаенных обид. Дело медленно покатилось к разводу. Ситуация была запутанной и будто не имела выхода. Одни только эмоции. От них от всех Настя и сбежала сюда. В тишину и одиночество.

Вот ведь загадка русской души. Ходила к психологам за советом, но те только склоняли к длительной семейной терапии, на которую категорически не соглашался, вошедший в острую фазу упрямства муж, бросая через плечо жестокое: "Ты бы лучше дочь предохраняться научила, так проще и дешевле, чем меня по психологам таскать". А сейчас, неожиданно, стало легче. Вот так вот просто и совершенно бесплатно, может, благодаря только участливому взгляду мудрых синих глаз.

- Я ничего не буду советовать тебе, милая. Чужая семья - потемки. И ковыряться в ней немытыми пальцами – гнилое дело. Расскажу тебе только одну историю. Я и сама не задумывалась об этом раньше, да внучка подсказала.  Три года назад справляли дети и внуки мне юбилей, исполнялось мне семьдесят лет. И внучка встала, подняла бокал и сказала: "Моя прабабушка, Царствие ей Небесное, была отчаянной женщиной, родив тебя в самую середину войны. Но я счастлива, что она была такой. Благодаря тебе появилась моя мама, ее брат, две твои внучки, три правнука. Мы все рисковали вместе с тобой, когда она принимала решение о твоем появлении на свет. Мы все рисковали вместе с тобой, когда вы выживали во время войны и в голодные времена после. И спасибо вам, что вы выстояли, выжили и что благодаря вам есть все мы. И как это странно думать, что ты жила тогда и не знала, что несешь ответственность за целый Род".

Расставшись с Татьяной, Настя бесцельно бродит по городу в одиночестве, устало перебирая ногами и воспоминаниями…

***
Теплый летний вечер со вкусом клубничного фруктового льда. Сижу на лавочке, болтая ногами, облизывая вкусное мороженое, рассматривая дом и розовые кусты, медленно растворяющиеся в наступающих сумерках. На фоне отгоревшего уже заката, оставившего о себе лишь легкое воспоминание бледно-розовыми облаками, чернеют ели, как будто кто-то нарисовал их тушью. Все это так щемяще-прекрасно, что почему-то, где-то в животе, как будто натягивается звенящая струна, приподнимающая в высоту, туда, где нет места боли.

- Как там Саша? Ты была сегодня у нее?

"Бэмс!", - с глухим звоном рвется что-то во мне. Мороженное большим сладким комом застревает в горле, глаза начинают щипать переполняющие их слезы, и я боюсь посмотреть на маму, боюсь разреветься вдрызг, так, чтоб в три ручья. Я знаю, мне нельзя плакать, потому что мама часто повторяет притчу про мышь, угодившую в молоко, но не сломленную, а сумевшую сбить масло и выбраться. Делаю огромное усилие над собой и отвечаю спокойно настолько, насколько позволяет кривящийся рот: «Саши больше нет, мама! Я пошла к ней сегодня… там бабушка… она сказала, что Саши не стало… что меня искали, чтоб позвать на похороны, но мы же всю эту неделю были на даче… я же не знала, мама!». Голос уже отчаянно звенит, срываясь на фальцет от свалившегося на меня сегодня горя. И я замолкаю, пытаясь отвлечь себя тем, что судорожно, по чуть-чуть, сглатываю этот огромный ком из горьких слез и ледяной сладости. Недавно, в какой-то книжке читала, что если очень хочется не рассмеяться не к месту, достаточно ущипнуть себя или чем-то уколоть, и смех, как рукой снимает. А как остановить слезы, люди еще, наверное, не придумали.

Саша заболела неожиданно, незадолго до окончания третьей четверти. Я, как обычно, зашла за ней перед школой, дверь открыла тетя Инна, сказала, что у Саши сильно разболелась голова, они вызвали скорую. Больше она в школе не появлялась. Я узнала, что ее отвезли в Москву на операцию. Без нее пустовало место за партой и точно также пусто было у меня на душе, но я терпеливо ждала ее возвращения. Вернулась она к летним каникулам и, каждый день, после практики в школе, сначала одна я, а потом уже и с ребятами одноклассниками, радостно бежала к ней в гости. По окончании практики, ребята разъехались кто куда и к Саше снова стала ходить только я. Мы договорились, что когда ей станет чуть лучше, расскажу ей все то, что проходили с ребятами в классе и с первого сентября мы вместе пойдем в следующий класс.

Уезжала на дачу я в самом радужном настроении и, соскучившись за неделю, по возвращении, даже не умывшись с дороги, первым делом помчала к ней. Я бежала радостная, посмеиваясь, предвкушая, каким сюрпризом будет для нее мой неожиданный визит. И, словно со всего маху, врезалась в бетонную стену, увидев за несколько кварталов от ее дома, вдалеке мужчину и женщину, во всем черном, как в тумане, обреченно бредущим к троллейбусной остановке, и впервые, с момента, как я узнала о Сашиной болезни, моя искренняя вера в могущество врачей пошатнулась, и сердце кольнуло плохим предчувствием. И как будто понимая, что от неизбежного мне больше никуда не убежать, я шла на встречу своему горю, но воздух стал плотнее, и я продиралась сквозь него, как в толще воды, но все еще теша себя робкими надеждами. Дверь мне открыла Сашина бабушка, и без слов, по черному платью ее и платку, я все поняла. Боль окончательно обрушилась на меня огромной ледяной глыбой, и я никак не хотела верить в это! Разве дети могут умирать? Да, я понимала, что она больна, иногда она просто лежала, когда я приходила, но ни разу за все это время у меня не возникло и тени сомнений в том, что она выздоровеет, придет в школу и мы, как и прежде, будем сидеть за одной партой, а после уроков дурачиться, делать вместе домашнее задание, играть и рассказывать друг другу все самые важные тайны. Я никак не могла понять: почему она? Почему из всего класса, из всей школы, из всего города, из всей страны не стало именно ее? Моей самой лучшей подружки? "Это несправедливо!!!", - рвался крик из самой души. Да только на кого кричать-то? С этим приходилось учиться жить, медленно провожая каждую минуту. И свыкнуться с тем, что эта пустота, которая образовалась в сердце, больше не заполнится никогда. И это ощущение потери, останется со мною навсегда.

- Четыре, три, два, один, - как сквозь вату слышу я, медленно выплывая из гипнотического сна. Открываю глаза, смотрю на потолок, с причудливыми тенями и мягкими отсветами абажура. "Я в кабинете психолога".
 
- Ну как? Пришли в себя? –  светло-серые глаза пристально смотрят на меня, как будто ощупывая душу. "Ну, ну, вспоминайте, мы с вами говорили о дочери, о муже, о конфликте…".

- Муж ушел из дома, - медленно оживаю я. Дочь отказалась от всего: престижного университета, блестящей карьеры… моя доченька, моя гордость, мои надежды… Как она могла?! Муж сказал, что устал жить так, как за него решают, - горечь утраты и глубокой обиды поднимается во мне.

- Как Вы думаете, почему в трансе к Вам пришло именно это детское воспоминание о подружке? Почему подсознание вернуло Вас именно в этот момент? Какой ключ запрятан там к выходу из нынешней ситуации?

Невольно начинаю злиться: "Это я у Вас должна спросить! Вы психолог, я Вам за это деньги плачу! Ваша работа ключи искать!".

- Хорошо-хорошо, я поняла, давайте договоримся так, к нашему следующему сеансу, я проанализирую запись, проконсультируюсь с моим супервизором, и мы продолжим этот разговор. Но, возможно, и у Вас появятся мысли и идеи на этот счет, тогда все сразу и обсудим.

***
Настя не пошла к тому психологу больше. Побоялась переживать заново это все, да и не понимала, что могут дать все эти воспоминания сейчас. Как решить проблемы? Только добавить боли к тому, что есть.

Она набредает на "Карфур", заходит, покупает порцию клубничного фруктового льда, отыскивает  лавочку, садится, раскрывает упаковку, закрывает глаза, откусывает маленький кусочек, наслаждаясь вкусом… тридцать лет она не ела мороженное ни в каком виде, смелеет, откусывает чуть больше. Мороженое как та машина времени, по ниточке воспоминаний, снова переносит ее в тот теплый летний вечер, сразу хочется болтать ногой, глядя на эти удивительные, словно тушью нарисованные ели, рядом мама на скамейке. Из самой глубины души рвутся вопросы к ней: "Мама, почему ты за меня решила, какой мне надо быть? Почему ты не удивляешься тому, что твой ребенок только что пережил первое большое горе и не проронил ни слезинки? Почему ты не жалеешь меня сейчас, не плачешь сама? Ты же мама моя! Раздели со мной эту боль, только ты можешь понять меня, только ты можешь спасти".

Настя вспоминает, как стоит на кладбище и тетя Инна обнимает ее за плечи, монотонно, едва слышно, повторяя: "Доченька моя, доченька моя, доченька моя...". И в шепоте этом столько боли, что Насте кажется, будто она криком кричит о ней.

Впервые за эти тридцать лет, уже с высоты взрослой женщины, вырастившей дочь, Настя пытается представить, что пришлось пережить тогда Сашиной маме, и дрожь пробивает по всему телу, и слезы невольно текут по лицу. Ей вдруг становится спокойно и умиротворенно, и даже странно, как она раньше не понимала, что в вопросах жизни и смерти, на самом деле, нет сложности выбора, есть только сложность принятия неотвратимости своей судьбы, когда и хотела бы все изменить, но не можешь. "Не дай Бог пережить потерю собственного ребенка… как бы ни было сложно, доченька… Ты только будь! Я буду рядом. Я?! Буду?! Бабушкой?!". :)