Походя рассказанная знакомым история о том, как в поселке нефтяников люди вызволяли из беды стаю лебедей, почему-то не давала покоя. Во мне жила какая-то неясная тревога, или предчувствие, что тот случай в Вой-воже где-то и как-то тронет самое по потаённое в душе. Я уже было "запрессовал" в один из блоков памяти безыскусно раскрытую коллегой страничку о стае лебедей, угодивших ночью по весне в злосчастную нефтеловушку,которую с высоты в сутемь действительно можно принять за хмурящееся на ветру озерко. При этом полагал, что когда-нибудь непременно"прокручу" в голове ту информацию.Но вот это его доверительное:
" А ты знаешь, как там люди переживали, как спасали их. Им, простым работягам, было больно от того, что белая пена лебединых крыльев погрязла в липкой и чёрной нефти" - всё держало тот блок с информацией словно на весу. И уже обтекали другие мысли ту клетку-блок, утверждая, что в словах товарища нет напыщенности, поскольку поддался избытку чувств. А правда, представьте себе, как в плотной тьме пикируют царь-птицы на будто бы водную гладь, устав от перелёта, желая просто отдохнуть и,возможно, напиться воды. Но принимает их мерзкий для всего живого мазутный омут.А следом почти героические усилия нефтяников рабочего поселка спасти жизнь этим прекрасным существам. Путаные и высокопарные нотки простительны автору скромной заметки. Кто из нас в минуты нервных перегрузок абсолютно хладнокровен?Мы прощаем друг другу подобные слабости. И верно делаем.
Нет, право,не идут из головы те несчастные лебеди и те славные люди, спасавшие их.Меж тем за окном давно фиолетовую синь затянул беззвёздный мрак. На столе листы писчей бумаги. Причмокивает губами дочурка, прильнувшая к тёплой материнской сиське.В соседней комнате бурчит во сне сын, словно спорит с кем. У него сейчас капризный, тот самый трудный переходный возраст, пусть себе отдыхает. А на кухне тепло. Вот мягко побежала по белоснежному листу "вечная ручка". Эврика! Нашёл я,открыл то, что искал в уголках памяти: откуда-то внезапно выплыли яркие образы прошлого, такого уже далёкого.
* * *
Мы страшно волновались - мама, я и братишка, куда запропастился наш отец. Вокруг людской круговорот, гудит от многоголосья Ярославский вокзал, полно народу и здесь, возле багажного отделения. Мама всё посматривает на часы,их короткая стрелка передвинулась вперёд более чем на три "шага".Знаем: он уехал в метро на Киевский вокзал за билетами. Нас томит жажда, сосёт пустой желудок. Солнце не унимается, в небе ни одна тучка не набросила на него даже ватное покрывало. У мамы подрагивает подбородок, она боится оставить нас одних, вокруг шныряет шпана, а мимо не проскользила ни одна мороженщица, кажется, язык вот-вот прилипнет к нёбу. Мама сидит на большущем фанерном чемодане, оббитом дерматином, украдкой смахивает слезинки. Мама такая молодая, такая красивая, ей так идёт это зелёное платье в белый горошек.А его всё нет и нет. Мы переполнены отчаянием, не знаем, что и подумать. Когда терпение готово лопнуть, он возник. Высокий, худощавый, с волевым лицом, рано пробившейся сединой в негустых русых волосах. (16.10.2016г. продолжение следует) Красивый. А я его не люблю.Прости меня, пусть простит твоя тень, что вместилась в маленьком пространстве фотокарточки- это всё, что осталось от тебя, а ещё дома твоя тяжелая, как твоя судьба, пепельница и оловянная лагерная ложка, которая была с тобой почти восемь лет в Гулаговском бараке.
В нашем дворе папки были у всех ребят. Отцы одних прихрамывали от "подарков" военной поры, у других мотался пустой рукав рубашки, или на одной ноге торчала деревянная культя. А у третьих - не успели пока пороха понюхать.Мы играли во дворе в русских и немцев, в партизан и гестапо. Были свежи следы войны второй мировой.
- Ты чёль со Свердловской перемахнул сюда?- спрашивал новый друг Борька.
- Ну дак, конечно, погорельцы мы.
Я готов был ответить на любой его вопрос, кроме одного. Не хватало духу ему открыться, что мой папка оставил нас, когда поехал повидать на родине бабушку. Оказалось, хотел бывший фронтовик, раненный и контуженный,поразвеяться. Да увяз в чьих-то крепких бабьих руках.
- На войне сгинул наш папка. Не лезь!- кричал я Борьке в лицо, толкая кулачком в его пузцо. и Мчал к соседке Тине.Отчего-то я один здесь не пужался ёё: в бою ей осколками порвало лицо, сжившиеся швы превратили его в уродливую маску. Только смешливые большие вишневые глаза кричали встречным, как она,Тина, ещё молода.Она меня всегда в своей крохотной комнатке под лестницей угощала то конфеткой в фантике, то яблочком.
Потом у меня и братишки малого появился другой папка. Поначалу я радовался. Ещё бы,теперь есть кому за меня заступиться, пусть только тронет хоть пальцем Исмаил с улицы Береговой. Конечно, в случае чего друг Борька не подведёт, у него крепкий кулак, правда, всё днём с Лялькой нянчится,в детсадик места не досталось,а родители на работе пашут.Однако недолго витали во мне надежды на помощь новообретённого отца по заступничеству перед старшеклашками, которые были не прочь дать подзатыльник при игре в чику и отнять выигранную у них мелочь. Жалиться новому папке на беспредел больших пацанов оказалось и бессмысленной тратой времени, и вдобавок пребольными шлепками его натруженных на паровозе жёстких ладоней. Вообще, стоило как-то провиниться, как огнём горели уши, потрескивали под хлёсткими ударами вельветовые штанишки. Впрочем, подобные зкзекуции бывали не часто. Но ранима душа ребёнка, обиды забываются не скоро.Нет, в те свои лета я его не любил.
И вот он с билетами возник перед нами. Мамка тут же убежала в туалет с младшим братишкой.Потом туда сбегал и я. Наконец мы сошли по ступенькам в метро.Подземный поезд мчал невесть куда. На необычайной красы станциях-остановках толпы людей, летят неизвестно куда неправдоподобно чистенькие вагоны. До чего хорошо. Много ль надо мальчишке, если все свои рядом, и ты сытно поел, в зубах хрустит эскимо, да вокруг чудеса? Но вот приехали, невиданная доселе движущаяся лестница-эскалатор вынесла к чистому воздуху.Отчим устремился к телефону. По предлинной московской улице снуют легковые машины, всюду неугомонный московский люд.
- Виталя дома, сейчас подъедет!- радуется отчим, поправляя мамины каштановые волосы.
Мы из метро направляемся в сторону зоологического сада. Близка моя мечта- увидеть настоящих слонов. Я им в кармане приберёг конфеты-подушечки. Да вот беда, они слиплись. Ничего, слон-то большой, умный, поймёт. Вскоре нас догнал дядя Витя. Его я сразу вспомнил, он частенько в нашем северном городке хаживал к нам в гости, был приятелем отчима. Такой полнотелый вежливый дядька. Одно слово, как говаривала мамка:"Чин". Я знал, что он прежде был большим начальником в Москве, да угодил по доносу на строительство железной дороги. Там познакомился и подружился в лагере с моим отчимом, помощником машиниста на паровозе. Сейчас, как понял, нам надо часа два погулять, прежде чем дядя Витя повезёт нас в какой-то интересный ресторан на природе. Мама, отчим и дядя Витя всё говорили о чём-то, братишка сосал подаренные нам москвичом конфеты-тянучки. Я ошарашенно глядел по сторонам на клетки, в которых дремали или сердито фыркали дикие страшные звери, о которых прежде и не слышал.
- Лебеди! Красота-то какая!-легонько вскрикнула мама.
- И верно, красавицы,- подтвердил москвич.- А помнишь,Петро, помнишь, как ты лебёдушку выручил?
Они негромко заговорили промеж собой. Да у нас в семье и не принято было прислушиваться к разговору старших, или встревать в него.Но я прежде уже знал, о чём пойдёт речь. Эту историю вкратце я слышал ещё там, на нашем Севере. И вот теперь, через прорву лет, снова пересказ-воспоминание, но уже дяди Вити, и его громкий и злой голос:
- Петя кем-то раненого лебедя втянул на рыбалке в лодку, и чалил к берегу, - обращался он к нашей маме,- а тот мужик, сын собаки, поджидал его на берегу и ,слышу, скалится, дескать, кокну сейчас из ружья и лебедя и тебя,Петька,и закон-тайга! Кто за тебя, зека-поселенца заступится? Кому ты нужен! Гони тушу!Моя! А Петро ему: убирайся по-хорошему, дурень. Не то ребята тебя пустят рыб кормить!Услыхал,Надя, гад тот,как я топочу из кустов. И дал ходу от лодки.
На следующее лето мы никуда в отпуск не ездили. Лето бежало трусцой уставшего человека, поливая дождём, хмуря небо, сквозя северным ветром.В городке скучно, жизнь вялая, поскольку почти все приятели уехали в пионерлагеря. Однажды отчим привёз из поездки воронёнка. Воронёнка с подбитым крылом.Птицу оставили в дровянике на мягкой подстилке.Ни к чему не притронулся воронёнок: ни к зерну, ни к каше, ни к кусочкам мяса, ни к червячкам, ни к воде. Истаял в несколько дней.Плёнкой затянуло глаза воронёнка.
- Не горюй,- хрипло выдавил отчим.
Вскоре он взял меня в поездку. Это и есть, наверное, счастье, когда мальчишке можно хотя бы не надолго почувствовать себя взрослым, пройтись по будке паровоза, заглянуть вместе с кочегаром в топку и тендер, притронуться своими руками к живым блестящим приборам, к рычагу управления контроллеру, дёрнуть разок-другой за шнур гудка, открыть отполированную до блеска ладонями кочегара и помощника машиниста рукоять задвижки топки, швырнуть в адское пламя свою лопату угля-антрацита.Сколько было тогда негаданных счастливых мгновений, доселе неведомых ощущений. Рань-ранью поезд подошёл к конечной станции маршрута. Мы удили рыбу, варили уху. Потом отчим взял меня с собой на мотовоз.
- А мы куда, папа?- робко спросил я.
- Увидишь. На кудыкину гору,- отшутился он.
Ехали час или два. Узкоколейка оборвалась внезапно, из-за резкого подъёма не было видно размытой ливнями насыпи.Машинист успел затормозить.
- Мы на озеро,- предупредил отец путейцев.-Пока дорогу отладите, вернёмся.
С насыпи жидкая тропинка вела в мелколесье. Вскоре среди мелких песчаных дюн, обрамлённых где сосняком и лиственницей, а где смесью деревьев разных пород, -открылось озеро. В него треугольником вдавался великолепный песчаный пляж. В нескольких десятков метров от него поднимался заросший кустарником островок. Несколько пар лебедей плавно покачивались и плавали по подёрнутой рябью глади. Да, отцу была знакома вся строящаяся трасса железной дороги до Надыма. Он душой отдыхал в таких чудесных уголках Заполярья.
Вечером, после доброй ухи, засобирались в обратный путь. Вот паровоз едва качнуло, дёрнуло, состав тронулся в обратный путь. Поезд набирал скорость. Я уснул на мягких фуфайках. Под утро мне привиделось, будто я падаю с огромной высоты, свистит в лицо ветер, шарахаются в сторону царские белые птицы. Вскрикнув, проснулся, рассказал отцу про сон.
- Это к добру, ты растёшь, сынок...
Лебеди. Не дают они нынче мне покоя. Уносит мысль к Надыму,к дням отрочества. Впервые мне довелось побывать там в командировке в шестидесятых годах, только-только построили аэродромчик и начали приём грузов не только с барж, но и с воздушных вездеходов - вертолётов. В память врезалась встреча со старым железнодорожником. Он "из бывших", как сказали мне коллеги, из дворян.Древний человек жил в тёсаном доме, бывшей конторе лагеря. Обстановка неприхотливая, более чем скромная.Одет очень просто, роста высокого, с костлявым узким лицом. В нём ничто не говорило о "голубой крови". Но этот необычный путеец имел прекрасное образование, полученное в Санкт-Петербурге задолго до
Октябрьской революции. Теперь он в исправности содержал большое хозяйство железной дороги в районе Надыма.Он управлялся с делами, которые были по силам целому околотку. Знакомимся, хозяин предлагает чаю, усаживает за грубо сколоченный стол в одной из комнат. На стене маслом писаные картины.
- Это Крым, Черное море,- пояснил и с лёгкой грустью звякнула старческая медь голоса.
Потом старик показал маленький набросок карандашом. Над озерком стынут карандашные невесомые облака-паутинки.У берега качаются на волнах два грациозных лебедя. Нечто было знакомое в этом рисунке. Но что?
Из Надыма пилот винтокрыла взял курс на юг. Всматриваюсь в земные очертания. И чудо:прямо под собой вижу то озеро, что у старика на рисунке. Да это же и моё озеро, встречу с которым подарил мне в давние годы отец, там всё тот же песчаный треугольный мыс, всё тот же островок почти посреди него. Вдруг сосед толкнул в бок:
- Глянь, да не туда, вон вверх и в сторону. Скореее!
Стая лебедей,круто забирая от нас влево,шла с нами одним курсом. Кончалось лето, пора ягод, грибов,начало дальних перелётов птиц- гостей Севера.
Мгновение, другое и чист небосклон.Лишь внизу мелькают крохотные отсюда прихотливо перевитые петли речушек, болота, зелёные пятна лесов.
Как-то нынче там, в многолюдном городе Надыме?Летают ли ещё над ним лебединые стаи?!
...Капризной была та уже теперь далёкая теперь весна. Поначалу ударила оттепель,
побежали ручьи,надумали было вскрыться речки. И вот обманной ночью, когда тёплый ветер застил тучами лик Луны, к посёлку нефтедобытчиков подлетела стая лебедей. Манила их Полярная звезда, и земля, где они будут воспитывать новое поколение лебедят, чтобы вскормить их и подготовить к предальнему перелёту на неведомый пласт земли Юга. Да вот угодила уставшая стая в мазут. Ведь нефтеловушки на старом промысле - дело обычное. Опоясывает земляной вал некое пространство,куда бежит из насосной по лотку вода с нефтью. Откуда вода? Её закачивают в скважину, чтобы полнее извлечь из недр драгоценное углеводородное сырьё- "чёрное золото". И тут на много десятков метров колышется липкий студень мазута. Обознался вожак той стаи лебедей: мерцала под луной в разрывах туч чёрная гладь нефтеловушки теми отблесками и бликами, что бывают на водной глади. Потому и посадил он на отдых своих друзей и подружек прямиком в противную им нефть.
Первыми обнаружили, ни свет ни заря, перемазанных мазутом птиц рабочие насосной станции конторы перекачки нефти и попутного газа. Одного беспомощного лебедя подобрали на территории станции, другие уковыляли по снегу в лес, разбрелись кто куда, точно люди, горем ранимые. Три пары, шесть гордых лебедей, жалобно кричали, не давались людям в руки. Перепачкались рабочие, пока носили птиц в котельную.Здесь пытались смыть мазутные куски с крыльев лебедей - и керосином и мыльной водой. Но всё равно уже не блистало царственной белизной их оперение.Затем всех лебедей отнесли в бассейн. Конечно, не плавательный, а сугубо предназначенный для дел производственных- для оборотного водоснабжения насосной станции.
Говорят, поболе двух недель обретали тут свой душевный покой гордые птицы. Их подкармливали, ухаживали за ними многие работники КПНГ - конторы перекачки нефти и газа. Подвозили сюда даже ребятишек из поселкового детсадика. Чисты были помыслы людей,благородны поступки. Но сердца их облило печалью, зачахли гордые птицы, потеряв белопенный блеск оперения и, очевидно, отравились нефтью, когда сели на обманное озерко.Лишь один лебедь взмыл в высокое майское небо.
Вот такая быль о попавших в беду царственных перелётных птицах, о людском истинном милосердии.