Начало жаркого, просто выматывающего лета того года, выбивало нас всех из жизненной колеи. Оле становилось все хуже и хуже с каждым новым днем, она не могла спать и кушать, двигалась с трудом и угасала на наших глазах. Мы всячески старались поддерживать ее спокойное состояние, хотя, в душе и она, и мы понимали, что времени на исправление положения у нас остается все меньше и меньше. Да и не знали мы, честно сказать, что необходимо предпринимать в такой ситуации, рак молочной железы за полгода превратил совсем недавно цветущую спортивную стройную симпатичную тридцати четырехлетнюю маму двоих маленьких сыновей в скелет, обтянутый кожей. И все это вместе взятое весило двадцать пять килограмм…
- Стас, - позвала меня однажды Оля, когда я прибыл из очередного выезда на теплоходе по водохранилищу, - мне по почте пришла книжка, посмотри.
И она протянула мне книгу об одной московской целительнице, которая освященной своими руками водой выхаживала совсем безнадежных пациентов, от которых отказывались врачи, светила своего дела.
- Съезди к ней, пожалуйста, посиди на лекциях, расскажи про меня, мои симптомы и привези ее воды для лечения, может, она еще что посоветует.
Я взял в руки книжку и прочитал несколько страничек, написано было доходчиво, просто и очень убедительно и сразу поняв то, что больного к ней везти не обязательно, тем более, если ему трудно переносить дорогу, да еще в такое жаркое лето, я согласился ехать сам:
- Хорошо, только надо дни взять в счет отпуска, думаю, шеф мне не откажет…
Следующий день я уже созерцал из окна междугороднего автобуса, выехавшего с центрального вокзала в столицу, куда прибыл к обеду следующего дня. Остановиться была возможность у нашей подруги Юли, свидетельницы со свадьбы и Олиной однокурсницы по институту, которая со своим парнем отдыхала за городом.
Посетив несколько лекций, я пригляделся к этой немолодой женщине, которая внушила мне определенную долю доверия. После третьей лекции я подошел к ней и рассказал о нашей беде, сегодняшнем состоянии больной и усиливающихся болях, на что получил лаконичный и простой ответ:
- Поздно вы спохватились, вам надо было полгода назад ко мне приехать с ней, могла бы спасти. А теперь поздно, единственное, что могу сделать, так это помочь, что бы скончалась она тихо и без боли, во сне. Больше помочь ничем не могу, извините.
- Но полгода назад мы о вас не знали, помогите хоть чем-нибудь сейчас, - ничего другого в мою голову в тот момент не могло прийти, я был шокирован ее ответом.
Она посмотрела на меня сочувствующим взглядом и дала специально наговоренной на Олю воды для наружного и внутреннего применения, кое-какие рекомендации на словах и благословила в обратный путь…
На следующий день я выехал домой, стараясь ни о чем плохом не думать. Меня уже совершенно не беспокоили жаркие изнуряющие солнечные лучи с неба, от которых черная футболка через полчаса становилась мокрой половой тряпкой, зеленые листочки на деревьях, которые шелестели на улице от легкого ветерка, едущая и идущая мимо чья-то счастливая жизнь. На экране в салоне шло кино, но и оно меня не интересовало, я был весь там, с моей Любимой, с ее болью и страданиями, с ее опустошенным отсутствующим взглядом в провалившихся глазницах, с ее иссыхающим молодым телом. «Она отвечает за ваши совместные грехи, извините» - крутилась в моей голове последняя фраза целительницы, сказанная перед моим уходом. «А кто безгрешен? - подумал тогда я, - но, не таким же способом расплата. Тогда почти все на Земле должны…». Откинувшись на высокую спинку сиденья, я впал в ступор бесполезности всех моих действий, в ступор безысходности данной ситуации.
С таким видом я и появился перед калиткой дома Олиных родителей на следующий день, но сумел взять себя в руки и улыбнуться. Не хватало еще, что бы кто-нибудь, хоть, краешком глаза заметил мои сомнения и мои страдания, ни-за-что! Все должно идти своим чередом и как можно дольше оставлять ее рядом с нами. В любом случае, я буду стараться для этого делать все возможное и невозможное…
- Как съездил? – еле слышно спросила Оля, а я заметил, как она еще больше осунулась, но искорки надежды в этих серых усталых глазах пока не погасли, надежда жила, вот в чем только душа держалась у моей бедной жены.
- Хорошо, - ответил устойчиво я, - вот, привез тебе воду, надо и натирать больное место и пить понемногу, должно на месяц хватить, и еще пару советов, - пояснил Оле.
Она дрожащими руками взяла пластиковую бутылочку и стала ее открывать, что у нее совсем не получалось, у нее просто не было на это сил...
Через три дня меня опять хотели отправить бороздить Цимлянское водохранилище, но пришлось в жестковатой форме отказаться, я не знал, сколько Оле осталось жить, и уехать надолго я просто не имел никакого морального и человеческого права. Вплоть до увольнения, но до этого не дошло и меня не стали трогать, я тупо ходил по утрам в свой кабинет и просиживал за бумагами до обеда, а там и до вечера было недалеко. Никакие садовые и огородные дела меня не интересовали, в квартире я кое-как поддерживал относительный порядок, Оля здесь не появлялась больше месяца. Там, в тени садовых деревьев, распустивших свои ветви с листьями и начинающими набирать соки плодами, в прохладном месте, она чувствовала себя более спокойно и комфортно, чем в нашей душной коробке, обернутой со всех сторон кирпичными стенами и прикрытой сверху железной крышкой.
Вода слегка утихомирила ее боль, она стала немного получше спать, прямо в сидячем положении, в кресле, в котором находилась целый день в саду. Мы прожили три недели относительного спокойствия, но однажды утром я услышал ее истошный хрип, какой только может издать немощный человек, подошел к ней и она заплакала:
- Стас, мне очень-очень больно, давай съездим к ней вместе, папа согласился нас отвезти на своей машине, - очень тихо, со слезами в глазах, совершая большой подвиг при, все-таки, усилившихся болях, попросила меня Любимая.
Как я мог ей отказать, ей, матери моих детей, женщине, которую я Любил со школьной скамьи, с которой мы прошли все тяготы жизни. И я согласился:
- Хорошо, только мне надо снова в управление сходить, поговорить с Иванычем, заявление опять написать на дни в счет отпуска…
Еще один краткосрочный отпуск, ближе к концу июля, я получил почти безо всяких проблем и на следующий день, на его прохладном рассвете, пока еще лучи солнца не начали обжигать и сжигать все вокруг, устроившись в стареньком «Москвиче» тестя, мы втроем пустились в дальний путь по московской трассе. Трасса к тому времени уже плотно и конкретно считалась окуппированной южными фурами с овощами и фруктами, нестройной вереницей катившими в направлении центра страны. Закрыв окна от их гари и копоти, можно было зажариться, словно кильки в консервной банке, а открыв вход в салон относительно свежему воздуху, совершенно конкретно можно было стать конченым токсикоманом. Вот мы и межевали то одно, то другое, стараясь лавировать между караванами с прицепами, полуприцепами и контейнерами. А путь мы держали в самое сердце столице, опять к той самой Юльке, нашей свидетельнице на свадьбе, Олиной однокурснице по институту и подружке по совместительству, заранее предупредив, что приедем, но уже втроем…
С остановками и гонками между фур, отдохнув немного ночью на подступах к столице, утром следующего дня наш «старичок» с трудом припарковался около подъезда номер один дома номер один и под окнами ее квартиры номер один, прямо, как в небезызвестном отечественном кино «Лихая парочка». Юля из моего телефонного звонка знала наше незавидное положение и ее парень, гонщик профессионал, на своей «Шестерке» сразу повез нас на окраину Москвы, к той самой целительнице, принимавшей пациентов в специально построенном для этих целей центре реабилитации. Но Москва и есть Москва, город, не шибко Любящий лиходеев и выпендрозов и на одном из столичных мостов над железнодорожными рельсами нас слегка поддел на передний бампер с правой стороны самосвал, прилично царапнув весь левый водительский борт «Жигуля», умчавшись сразу восвояси. Да и сам наш водитель был не прав, перестраивался он-то по лихому, а в том самом месте, где нас «подсекли», у таких высоких машин «мертвая зона» и водитель ничего не видит. Слава Богу, для нас все закончилось благополучно, чего не скажешь про машину, у которой левая сторона поимела глубокую царапину почти по всей длине. По окончании первой же поездки гонщик профессионал под любым предлогом не хотел нас возить по городским пробкам, и мы мучились на металлическом произведении начала семидесятых этой самой столицы, пробыв в ней две недели и, даже, сумели съездить с целительницей в санаторий на реабилитацию. Хотя, в самый первый день, узнав меня, целительница тихо поведала, что зря я привез умирающую жену и ей ничего не поможет, но не стала ничего предпринимать, а мы делали все, что она задавала другим своим пациентам.
Пятого августа закончился очередной курс ее реабилитационных лекций, и нам надо было отправляться домой. Целительница подозвала меня к себе, когда я отнес Олю в машину к ее отцу и тихо промолвила:
- Я же просила вас ее не мучить по такой жаре. Извините, я вижу ваши страдания и страдания вашей супруги и помогла ей умереть тихо и спокойно, никому не причиняя лишней боли. Уезжайте скорее домой, может, успеете. До свидания.
Я понял буквально ее слова и был в тот момент готов ко всему на свете, но так не хотелось, что бы это случилось уже сейчас, хотя, к тому времени лета, сам выжатый, словно лимон, почти ничего не соображал, делая все телодвижения механически, рефлексивно. Выйдя из здания, тестю я ничего не сказал, ему еще предстояло за рулем преодолеть тысячу километров раскаленного асфальта по загруженной и фыркающей гарью трассе…
На следующее утро мы двинулись из столицы на юг, попрощавшись с Юлей и ее парнем, казалось, навсегда, получилось именно так. С нею я больше никогда не виделся, ее след потерялся из моего поля зрения, когда она сменила жилье в Москве, и я, спустя всего год после Олиной смерти не смог до нее дозвониться…
Трасса на нашем направлении показалась нам совсем свободной, видимо, не все горячие южные парни, владельцы фруктов и овощей, сдали свой товар на рынки столицы и мы мчались так, что ветер захлестывал Олино дыхание. Она сидела на переднем сиденье, где легче переносилась наша русская беда под названием неровные дороги и, казалось, что спокойно дремала, но в один момент я увидел, что она хотела ко мне повернуться. Я наклонился к ней с заднего сиденья и услышал только одно слово:
- Стасик…
Это было самое последнее, самое тихое и чувственное обращение ко мне, произнесенное моей Любовью на белом свете, самое последнее родное слово родного человека... Через мгновенье… Олина голова… покачнулась и… неестественно откинулась назад... Ее больше не стало, не стало!..
Она ушла тихо, именно так, как и предполагала целительница, тихо, никому не мешая и никому не принося излишней боли, хотя, какая тут излишняя боль, потерять Любимого многими родного человека, это уже одна большая потеря и огромная рана на сердцах каждого из нас…
Мы молча летели на большой скорости несколько минут, тесть до побеления косточек рук вцепился в руль своего старенького автомобиля, ведь, это была его Любимая дочь, дочь, которая была для него всем, что есть на Земле, уж я-то знаю…
Потом мы, будто опомнившись, чисто автоматически переложили ее в горизонтальное положение, через некоторое время я чисто автоматически из придорожного телефона-автомата позвонил Олиному брату и попросил подготовить ее маму к нашему приезду, чисто автоматически позвонил своей сестре и услышал в трубке ее душераздирающие крики и плач. Мы так же, чисто на автопилоте проехали до самого Волгограда и утром следующего дня заехали в гараж дома, где…
Олина мама, видимо, все знала наверняка и чувствовала близкого человека на расстоянии, потому, что при встрече нас у нее уже не было слез, они просто, наверное, кончились, иссякли, как жизнь ее старшего ребенка…
Что было потом, я смутно помню, прострация одолела всю мою душу и тело, я ходил в окружении маленьких сыновей, которые не оставляли меня ни на минуту...
Да, их мама не дожила всего трех недель до первого сентября, когда наш младший сын Никита, который должен был родиться девочкой, пошел в первый класс, всего трех недель…