«Светит, да не греет», фантазия по мотивам пьес А.Н.Островского.
Режиссёр Андрей Шляпин. Художник Татьяна Кудрявцева. Композитор Олег Яшин. Березниковский драматический театр.
Пьеса «Светит, да не греет» принадлежит ко второму, если не к третьему ряду произведений Александра Островского. Ставится она нечасто, ибо в ней можно найти отголоски многих уже известных пьес драматурга. А собственным неповторимым «лицом» она вроде бы не обладает. Возможно, режиссёра Андрея Шляпина привлекла именно эта задача - открыть собственный мир пьесы, выявить её связи, предчувствия, отголоски. Поместить как в контекст литературно-театральной жизни конца 19 – начала 20 века, так и в более широкий. Притом автором спектакля был сконструирован некий литературный гипертекст, включающий в себя ряд других произведений А.Островского, тексты И.Бродского и других поэтов.
Спектакль имеет второе название – «Кокуй». В самом этом слове есть что-то затхлое, обывательское, узкое. «Место наше Кокуем называют. Как-как? Да не как-как, а Ко-куй». Ещё закрыт занавес, а Кокуй уже явлен зрителю в обломках старых стульев, что беспорядочно разбросаны на авансцене (художник Татьяна Кудрявцева). Есть среди них и побольше, посолиднее, есть и совсем коротконогие, бросовые. Это то, что перестало быть живым деревом, засохло, потеряло душу и энергию. Открывается занавес, а за ним забор из деревянных досок, который подпирают сами жители – кокуевцы. (Любопытно, как тема «Кокуя» взаимодействует в спектакле со строками Бродского: «если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря» - будут напевать мужички. Здесь и ирония, и тоска по подлинному). Но не они главные герои истории. Слева в небольшом проёме спиной сидит девушка с виолончелью. Справа – зеркально ей – замерла загадочная дама в чёрном. На заборе, возвышаясь надо всеми, сидят две по виду монашки – женщины в чёрных платках и чёрных одеяниях. Вначале их принимаешь за местных жительниц. Но довольно скоро становится понятно, что они находятся в ином пласте реальности. Тем более, что под забором сидит человечек с белыми крыльями (в программке – «похожий на ангела»). Такова расстановка сил. Режиссёр уводит историю из бытового плана. Добро и зло, любовь и не-любовь, душа живая и мёртвая - здесь материализованы и противопоставлены друг другу в лице персонажей, им придуманных, которых можно условно назвать «ангелом» и «ведьмами». Их противостояние и борьба будут постоянно подпитываться человеческими поступками, определяя положение чаши весов. И первые слова спектакля произносят, конечно, «ведьмы»: «Последние времена настали…» Узнаёте текст «Грозы»? И ангел будет парировать им, конечно, той же «Грозой», от лица Кулигина. Вообще, Грозы будет много. Режиссёр щедро отмерил грозовых раскатов, которые сопровождают почти каждую сцену. Глас небесный, предупреждающий. Много дыма. Чёрный, белый, красный – основные цвета. История разворачивается перед нами символическая, мистическая, притчевая. И вот уже приближается к чёрной даме - дама в огненном, и под удар грома распадается забор, являя нам, среди россыпи покалеченных стульев – скульптуру Родена «Поцелуй». И начинается история старая, как мир.
В имение приезжает его молодая хозяйка Анна Владимировна Ренёва, жившая последние годы за границей. Ей нужны деньги, и она собирается продать имение. (Ну чем не «Вишнёвый сад»?Да и вишен в имении достаточно.) Ищет покупателя, скучает. Очаровывает всё местное мужское население – от собственного приказчика до соседа-покупателя. Есть в её свите и «бывший» - Семён Семёнович Залешин, теперь женатый и встрепенувшийся при встрече. Но её больше интересует «новенький» - молодой человек Борис, живущий по соседству. У Бориса есть невеста Оля, но внимание столичной дамы ему льстит. Борис становится «кавалером» Ренёвой. В одной из прогулок она его соблазняет, и Борис оставляет Оленьку, поверив в любовь Анны Владимировны. Оленька бросается в реку (опять «Гроза»!). Борису - дорога туда же. Анна Владимировна продаёт имение и уезжает за границу.
В спектакле Ренёву играет Марина Спирина. Её Анна Владимировна - высокая, тонкая блондинка в чёрном платье, шляпе и с тростью. Лицо высокомерное, застывшее. Есть в её фигуре что-то зловещее. Загадочная, молчаливая, понимающая слабости людей, подходы к ним. Она поит управляющего Дерюгинане не чаем (как в пьесе), а водкой. Да помногу. А потом поёт – про «птицу белую в тоске» - и превращает его в покорного, смотрящего жадно и с обожанием, готового любую подлость для неё сделать (впрочем, это наваждение продлится недолго). С ним она жёстка, строга, настойчива. С Борисом ведёт себя иначе – превращается в маленькую девочку, обряжается в белое платье, хлопает в ладоши, смеётся, капризничает. ЧуднАя барышня, он таких и не видел никогда. А она упивается этой игрой, и как будто даже искренна. Пускает в дело все женские чары. А когда добивается своего – как будто трезвеет, становится холодной, циничной, далёкой. Снова чёрное платье и хлёсткое: «Поехали!».
В спектакле нет ничего от «типичного» Островского – ритмы взвинчены, напряжение ощущается с первой мизансцены, мир поляризован. И персонажи, поданные как «терраинкогнита», не поддаются привычной раскодировке. Кто эта девушка в алом платье с высокой «бабеттой» на гордо посаженной голове (Наталья Батуева)?Ну никак не опознать в ней горничную Дашу. (Скорее это булгаковская Гелла). Она более партнёр Ренёвой, чем служанка – равный опыт, равная горечь. Её дуэт с управляющим Дерюгиным (Василий Гусев) – загадочным, демоничным, сильным – это противоборство, страсть и игра. Ничего подобного нет у Островского, но в спектакле это одна из главных материй, и все персонажи поделены на пары.
Первая пара – конечно, местные «Ромео и Джульетта». Оленька Василькова в исполнении Серафимы Барановой-Кивилёвой – совсем молоденькая, ещё угловатая, крепко сбитая девчонка, не расстающаяся с виолончелью. Инструмент этот, возможно, остался от занятий музыкой с Анной Владимировной. Это тоже «кокуевское» дерево, только живое и одухотворённое. Стеснительная как подросток, боящаяся обнаружить свою женственность, резковатая как мальчишка, она не похожа на привычных «голубых героинь». Глубину её чувств обнаруживают последние сцены – как она ждёт своего Бориса, как разговаривает с ним в последний раз, как читает монолог Катерины. Как уходит тихо, завернувшись в белую ткань.
Её возлюбленный Борис (Алексей Колупанов) – человек с тихим, лучистым обаянием. Он как будто и смотрит не прямо, а исподволь, отводя взгляд. Затаённая улыбка, светлые волосы, высокий рост. Пылкая, еле сдерживаемая тяга и нежность к Оле, удивление и любопытство по отношению к Анне Владимировне, сменившееся разбуженной страстью. В финале режиссёр убирает покаянный монолог героя. Борис просто смотрит на Олю, потом ложится рядом и закрывается той же тканью. Теперь они снова вместе.
Вот ещё одна пара – Семён Семёныч (Денис Ярыгин) с супругой Авдотьей Васильевной (Мария Шлейхер) – «с приданым, из купеческих». Денис Ярыгин играет неглупого, образованного человека, смирившегося с «прозой жизни», опростившегося от жизни в Кокуе. Встретив Ренёву, он как будто возвращается в прошлое. Срывается, начинает пить, гулять, уходит из дома, бродит с ружьём. Мария Шлейхер начинает свою роль почти как клоунаду – настолько смешна и нелепа её героиня. Смеётся пронзительным смехом, грызёт яблочки, прикидывается дурочкой, а сама всё понимает. И Ренёва («вы испачкались!») вместо того, чтобы стереть пятно от вишни, размазывает его по лицу Авдотьи, пририсовывая ей клоунский рот. И мы видим маску трагического клоуна со смеющимся ртом. А потом этим ртом она будет прижиматься к мужу (Моё!), передавая вишнёвое пятно как метку своей отчаянной любви.
Режиссёр нашёл в этом материале ниточки, связывающие Островского не только с Чеховым, но и с европейской традицией 18-20 веков: тут и Дюрренматт, и Шодерло де Лакло («Опасные связи»). А чеховское «ружьё, что должно выстрелить», долго переходит из рук в руки, из него целятся, кажется, вот-вот выстрелят, но в конце концов, забрасывают куда-то и забывают. Не выстрелило.
Спектакль строится как полифония мизансцен - переплетающихся, параллельных, наплывающих одна на другую. Вот бредёт по стульям Оля Василькова со своей виолончелью. Мужики на заднем плане тихо поют из Бродского. А в центре сцены идёт нешуточная борьба между ангелом и монашками: он таскает их, привязанных к стульям, с заткнутыми ртами, туда-сюда, попутно что-то втолковывая (видимо, временный перевес в его пользу). И вот уже спешит на свидание с Оленькой Борис, а справа, в лунном круге, слушает их шёпот Ренёва («Почему другим, а не мне?»). Им будет дано три свидания. Самое пронзительное – накануне его «падения». При Оле будет красная шляпа (подарок Ренёвой) – как знак страсти. Борис станет строить их будущий дом (из тех же переломанных, разбросанных стульев), утешать её, укрывать белой тканью от холода. «Мы не увидим дома своего,/
Не отдохнем ни на мгновенье./Мы призваны пройти среди всего,/
Соединив любовью мир творенья» - поют влюблённые. Но появляется Ренёва. Борис уходит с ней. Ангел в отчаяньи ломает крылья.
Ещё будет долгая пластическая сцена свидания Ренёвой и Бориса, под аккомпанемент пьяной гулянки Залешина. Среди разбросанных стульев, постепенно поглощающих Родена, будут бродить неприкаянные Оля и Семён Семёныч, созревая для окончательных (и таких противоположных) решений. И ещё медлит минутку Оля, а уже идут, напевая, монашки, чтобы расстелить белую ткань, становящуюся её последним пристанищем. И готовится к отъезду Ренёва, отказав напоследок влюблённому пожилому соседу (Николай Волхонский). Торопливо продаёт имение (ясно, что приказчик её обманывает, занизив цену) и командует: «Едем!» Играют в ладушки помирившиеся Семён Семёныч с супругой. А по первому плану мужики проносят в рогоже тела утопленников. И над всем этим миром взлетает всё-таки ангел – как отчаянная надежда на присутствие в мире любви, «живой души», ибо без неё – мрак и ужас.