5.12. ОБ АНДРЕЕ БЕЛОМ (1880-1934) (Из книги http://proza.ru/2013/08/28/2084)
Это раздел книги, на которую получены авторские права:
Е.Р. Говсиевич "Серебряный век глазами очевидцев:
26 писателей-мемуаристов о 26 писателях Серебряного века"(Обзор мемуарной литературы)
Москва
2013
УДК 1(091)
ББК 87.3
Г 57
ISBN 978-5-91146-896-5
© Говсиевич Е.Р., 2013
В сердце бедном много зла
сожжено и перемолото.
Наши души – зеркала,
отражающие золото.
Белый в нашей литературе является провозвестником особого символизма. Его символизм – символизм мистический. В основе лежит религиозно-нравственное мировоззрение. Символ Белого не обычный реалистический символ, а Символ-Лик, потусторонний.
На его взгляды повлияли философия Соловьева и проповеди Мережковского. Мистические, символические места в поэзии и в прозе Белого – самые надуманные, неубедительные, художественно сомнительные. Несмотря на это Белый – первоклассный художник.
При всей своей неуравновешенности и неустойчивости, тяготении к оккультизму Белый сумел создать ряд ярких типов и образов. Несомненное влияние Гоголя, Достоевского, Толстого не мешает самобытности Белого.
Белый владеет тайной художественной детали и, может быть, даже злоупотребляет иногда этой способностью, своим чутьем видеть самое мелкое, с трудом отличаемое и улавливаемое. Его метафоры и эпитеты выразительны, поражают своей новизной.
Несмотря на причуды, на тяжеловесность и громоздкость его произведений, они сюжетно всегда занимательны. Как поэт Белый тоже индивидуален, но прозаик в нем сильней. В стихах Белого с особой силой отразились чувства одиночества, духовной опустошенности, отчаяния, скептицизма.
Влияние Белого на современную литературу до сих пор остается очень сильным. Достаточно отметить Пильняка, Клычкова, Веселого. Правда, это влияние ограничивается больше формальной стороной.
Андрей Белый был очень чувствителен и восприимчив, обладал даром предвидения и провидения. Жил в ожидании апокалипсических событий, взрыва, конца, чувство развернувшейся бездны не покидало его.
Даже личная жизнь Белого была своеобразной бездной, в которую он падал и падал и никак не мог «зацепиться» ни за одну женщину: платоническая любовь к Маргарите Морозовой, несостоявшаяся любовь к Нине Петровской, истерическая – к Любови Менделеевой, жене своего друга Блока, двусмысленная – к Асе Тургеневой (не то жена, не то сестра).
И только последняя женщина Белого – Клавдия Васильева, которая «была похожа на монашку», сумела как-то удержать около себя вечно мятущегося поэта.
В октябре 1921 г. Белому удалось вырваться в Германию, но вписаться в эмиграцию он не смог, страдал от одиночества и неприкаянности и осенью 1923 г. вернулся в советскую Россию.
Отчаянно пытался стать советским писателем. Любопытно мнение Булгакова о Белом: «Всю жизнь, прости господи, писал дикую ломаную чепуху. В последнее время решил повернуться лицом к коммунизму. Но повернулся крайне неудачно».
Он не выдержал обрушившейся на него критики и скончался от кровоизлияния в мозг в возрасте 54 лет.
НИНА БЕРБЕРОВА
Сила его гения была такова, что, несмотря на все его тягостные юродства, ежевечернее пьянство, его предательства, истерическую возню со своим прошлым, которое все никак не хотело перегореть, несмотря на все не только «сочащиеся», но и «гноящиеся» раны, каждая встреча с ним была озаряющим, обогащающим жизнь событием.
...Вечером был многолюдный прощальный обед. И на этот обед Белый пришел в состоянии никогда мною не виданной ярости. Он почти ни с кем не поздоровался. Зажав огромные кисти рук между колен, в обвисшем на нем пестро-сером пиджачном костюме, он сидел, ни на кого не глядя, а когда в конце обеда встал со стаканом в руке, то, с ненавистью обведя сидящих за столом: (их было более двадцати) своими почти белыми глазами, заявил, что скажет речь. Это был тост как бы за самого себя.
Образ Христа в эти минуты ожил в этом юродствующем гении: он требовал, чтобы пили за него потому, что он уезжает, чтобы быть распятым. За кого? За всех вас, господа, сидящих в этом русском ресторане на Гентинерштрассе, за Ходасевича, Муратова, Зайцева, Ремизова, Бердяева, Вышеславцева... Он едет в Россию, чтобы дать себя распять за всю русскую литературу, за которую он прольет свою кровь. –
Только не за меня! – сказал с места Ходасевич тихо, но отчетливо. – Я не хочу, чтобы вас, Борис Николаевич, распяли за меня. Я вам никак не могу дать такого поручения. Белый поставил свой стакан на место и, глядя перед собой невидящими глазами, заявил, что Ходасевич всегда и всюду все поливает ядом своего скепсиса и что он, Белый, прерывает с ним отношения.
Ходасевич побледнел. Все зашумели, превращая факт распятия в шутку, в метафору, в гиперболу, в образ застольного красноречия. Но Белый остановиться уже не мог: Ходасевич был скептик, разрушал вокруг себя все, не создавая ничего, Бердяев – тайный враг, Муратов – посторонний, притворяющийся своим; все сидящие вокруг вдруг обернулись в его расшатанной вином фантазии кольцом врагов, ждущих его погибели, не доверяющих его святости, с ироническими улыбками встречающих его обреченность. С каждой минутой он становился все более невменяем. Он, несомненно, в те минуты увидел себя если не Христом, то святым Себастьяном, пронзенным стрелами, – стены упали, драконы раскрыли свои пасти, и вот он готов умереть – ни за кого!
Его повели к дверям. Я в последнюю минуту хотела сжать его руку, на мгновение предать Ходасевича, чтобы только сказать Белому, что он для меня был и будет великим, одним из великих моего времени, что его стихи, и «Петербург», и «Первое свидание» – бессмертны, что встречи с ним были для меня и останутся вечной памятью…
В 1922-1923 годах в Берлине Белый говорил о Л.Д.Б. (жене Блока) больше, чем писал о ней впоследствии. Вот что он говорил в пьяном бреду: В ночь смерти Менделеева (январь 1907 года) Чулков, влюбленный в Л.Д.Б., стал ее любовником. В это время Белый был в Париже. Она якобы обещала Белому быть его женой. Это она попросила Белого уехать из Петербурга и сказала, что будет писать ему ежедневно.
Она, по словам Белого, хотела, «чтобы я добивался ее, чтобы боролся за нее». Вскоре переписка, однако, прекратилась. Л.Д. сошлась с Чулковым, и Белый «был забыт». У него на нервной почве сделалось воспаление лимфатических желез, и его оперировали, о чем он годами всем рассказывал.
Чулков написал стихи о своей любви к Л.Д. и напечатал их в альманахе «Белые ночи» (1907 г.), где они мерзко похожи на тогдашние стихи Блока. У Белого до 1909 года оставались следы болезни. Три женщины исказили мою жизнь, – говорил он, – Нина Петровская, Л.Д. и Анна Тургенева (или Ася, или А.Т., двоюродная внучка Тургенева, его первая гражданская жена). А.Т. осталась в Дорнахе, когда Белый уехал в 1916 году в Россию (было призвано ополчение). Не осталось ли в Дорнахе его бумаг, черновиков, рукописей?
Его отъезд был разрывом с А.Т., но он тогда этого не предвидел, не понял. Когда в 1921 году он увидел ее в Берлине и узнал об ее отношениях с Кусиковым, он очень тяжело переживал ее «измену». С 1924 г. женой Белого была Васильева К.Н.
Белый, как это ни странно, был неравнодушен к горничным. У него всегда в Москве (когда он жил с матерью) были хорошенькие горничные. Он говорил, что «мамочка» после его несчастной любви к Л.Д.Б. так была озабочена его здоровьем, что «старалась брать подходящих горничных».
Э.К. Метнер даже советовал ему жениться на горничной. «Может быть, – сказал при этом Белый, – это было бы хорошо». «Мамочка» сводила «Бореньку» с кем попало, например с М.Н. Кистяковской (об одном вечере, когда Белый провожал ее домой, написано в его воспоминаниях).
Возвращаясь без конца и без связи к своей любви к Л.Д., Белый говорил: «Была одна ночь, когда Белый и Л.Д., обнявшись, вошли в кабинет к Блоку. «Ну вот и хорошо», – сказал Блок. Л.Д. говорила перед этим: «Увезите меня.
Саша – тюк, который завалил меня». Л.Д. казалась ему в те минуты соединенной с ним навеки. Он считал, что может хоть сейчас взять ее себе. Но, «чтобы не унизить Блока», чтобы не воспользоваться своей победой, он отложил «увоз» до другого раза». Выйдя от Блоков, зашел в пивную и напился. «Блок замучил ее своею святостью».
О том, как Белый тосковал по А.Т. в 1917-1921 годах, свидетельствует его письмо к ней, написанное после переезда границы, в Литве. Ходасевич напечатал его в «Современных записках». Уже в 1920 году, в самый разгар военного коммунизма и голода, Белый каким-то образом получил от А.Т. письмо, где она писала ему, что лучше им не жить вместе (в будущем). В «Путевых заметках» (Берлин, 1921 г.) он называет А.Т. «Нелли» и «жена». Она почему-то оскорбилась этим.
Белый говорил, что его мать знала о его отношениях с Ниной Петровской и сочувствовала им. В Берлине он иногда кричал: «Долой порядочных женщин!» Он проводил твердую грань между понятиями «порядочные» и «непорядочные». С «порядочными» его сводила судорога бессилия. Он говорил: – Проклинаю вас, женщины моей молодости, интеллигентки, декадентки, истерички! Вы чужды естественности и природе.
…Белый любил Ходасевича. Быть может, в период сентябрь 1922 – сентябрь 1923-го года не было человека на свете, которого бы он любил сильнее. Он любил меня, потому что я была женой Ходасевича, но иногда он пытался восстановить меня против него, что ему, конечно, не удавалось.
Ходасевич не обращал на это никакого внимания, «предательство» в Белом было очень сильно, оно было и в малом, и в большом, но я и теперь думаю (как мы оба думали уже и тогда), что он был в тот период своего кризиса, как насмерть раненный зверь, и все средства казались ему хороши – делать больно другим, когда ему самому сделали так больно, – лишь бы выйти из него, все удары были дозволены.
Между прочим, в 1923 году он говорил, что проживет еще лет десять.
Он умер через одиннадцать лет.
Фото из интернета