Из клетки один в клетку два
продолжение автобиографии
Нелегко написать правдивую историю первой любви, приключившуюся с девушкой-подростком, не сумевшей сберечь честь смолоду. Уличное воспитание, которое я получила, основывалось на совсем другом «моральном кодексе». В семидесятые, застойные и сытые, слишком благополучные, молодежь протестовала. В нашем портовом городе это проходило особенно бурно. То спокойное время представляется мне сейчас затишьем перед бурей. Меня настораживает отсутствие событий в личной жизни моей дочери-подростка, которая живет в телефоне. Я предчувствую ураган и поэтому трусливо радуюсь, что пока дочь проводит большую часть времени в виртуале.
Стихия не спрашивает, ветер подхватывает какой-то листок — который оказался на дороге сам по себе — и уносит неизвестно куда.
Но ведь я любила, так мне казалось много лет. Сейчас понимаю, что все произошло помимо воли всех участников той пьесы, разыгранной стихийно в 1977 году.
Жалко лишь отца, который ходил тогда черный, как заметила моя учительница по физике, молодая полная блондинка. Я не помню имен учителей после 5 класса, потому что лет с 11 вела уличную жизнь, проводя почти все время вне школы и дома. Я не была исключением. Советские дети в то время, когда родители работали, а бабушки и дедушки находились слишком далеко, воспитывались двором или районом. Мы получили квартиру в девятиэтажке на улице Гамарника на Второй Речке. Это был дом, состоявший из множества клеток. Клетки были на фасаде, клетки были в квартирах, даже полы на кухнях и в коридорах были клетчатыми!
Сейчас вспоминаются ужасы: кожно-венерический диспансер напротив 23 школы. Нет, сама я не заболела, попала туда случайно моя сестра. У нас сложилась семейная традиция: когда я сидела дома и читала книжку, закусывая соевыми батончиками или «мишками на севере», Наталья ураганным ветром врывалась в нашу уютную квартиру на девятом этаже и знакомила меня с суровой действительностью. Например, какой-то проститутке из Находки срочно требуются трусы! «Ты тут сидишь в тепле, под пледом, обжираешься, как лошадь Пржевальского, а невинные люди страдают!» Мне приходилось переворачивать содержимое шкафа из мебельного гарнитура, купленного мамой в Лесозаводске, чтобы отыскать чистые и недырявые трусы. Не найдя нужного, я пожертвовала невинной проститутке японские капроновые панталоны, которые папа привез в подарок маме.
Сестра была провокаторшей. Она таскала меня по злачным местам, знакомила, отбивала, мы убегали от милиционеров и взрослых парней. Наверное, если бы я не была столь романтичной, а на самом деле маленькой глупышкой, я бы не влюбилась в того, в кого не надо было влюбляться. Лет в 14-15 я готова была бросить школу и выйти замуж. Родители вмешались в мои планы поздно, когда уже все случилось. Меня отправили, как бесчувственную бандероль, самолетом сначала в Красноярск, потом вертолетом в Туруханск к тете Любе. На улице Спандаряна я дождалась, когда вскроется Енисей и села на теплоход, доставивший меня без сопровождения родственников сначала в Красноярск, а потом поездом в Москву. На вокзале меня встретила мама, проходившая курсы повышения квалификации в столице. Мама жила так: сначала дело, а потом все остальное. Оказывается, так же живу и я последние лет тридцать!
Родители совсем не уходят с арены действий, они как будто за кулисами. И еще мне кажется, что мама совсем не умерла. Она доживает сейчас вместе со мной то, что не успела при жизни. Ведь бывает такое?
А любовь выбирает на самом деле самых глупых, неполноценных, мордует желторотых, чтобы потом птенцы, когда вырастут, учили своих неокрепших уму-разуму. Но и тут вмешивается стихия. Направление ветра трудно предугадать.
Сестра и Вова
Анекдотов про Вовочку много. Хочу рассказать про одного Вову, увы, совсем не юморного. Представьте огромного рыжеволосого молодого еврея. Чувственные губы, нос крючком, быстрый прицельный взгляд карих глаз и золотые кудри, ну и конечно огромные кулаки, которые Вова пускал в ход по любому случаю. Ничего не было в нем осторожного или изворотливого, он скорее походил на Иванушку-дурачка.
Вовка был тунеядцем или бичом, как называли тех, кто не желал работать на Дальнем Востоке. Романтиком, удравшим на БАМ с благополучного Запада, этого типа ну никак нельзя было назвать. На гитаре играл, «май свит леди Джейн» пел, но чтобы задарма работать на государство, увольте! Он изначально был в конфликте с властями. Наверное, это передалось с генами от отца, репрессированного ученого, оказавшегося у черта на куличках, в закрытом порту Владивостоке.
Бедовая голова Вовы была полна дури. Напиться, уколоться, обкуриться, - это запросто. Но заядлым алкоголиком или наркоманом бесшабашного парня назвать нельзя было. У Вовы душа пела, особенно по ночам. Он любил шататься по ночному портовому городу, ища приключений. Конечно, влипал в разные истории, настолько криминальные, насколько позволяло время. А время — благие семидесятые — как они были далеки от заматеревшего бандитизма девяностых! Когда сексуальная революция и движение хиппи уже докатились до портового города Владика с десятилетним опозданием по сравнению с западом, но опережая российскую центральную часть, романтизм соседствовал с еще безобидной анархией. Фарцевали, курили коноплю, глотали какие-то «колеса», но все это было не профессионально, еще не окольцовано наркомафией, это было по-бунтарски весело и вполне безобидно.
Вова мог обшмонать пьяного моряка, уснувшего на набережной, но потом вернуться и разбудить бедолагу, отвезти домой. Вова мог украсть дорогую аппаратуру, а потом продать, чтобы устроить пьянку для всего двора. Я, мол, угощаю! Цинизма и подлости на гражданке не было, ведь все безобразия творились от души, по глупости.
Мне было всего четырнадцать, когда Вова позвонил в дверь. Он явился, собственно, не ко мне, а к старшей сестре, которую избавил от груза девственности, не встретив особенного сопротивления. Родители увезли шестнадцатилетнюю жертву любопытства в Москву, а Вова ходил по улицам и горланил пьяные песни. Так вот однажды он поднялся на лифте на девятый этаж и позвонил в нашу квартиру. Я читала книгу по краеведению и была дома одна. Как же мне было не открыть легендарному рыжеволосому красавцу! Наверное, ему нужны были деньги или хотелось поесть. Что ж, отчего не накормить доброго молодца? Но Вова отказался от жареной наваги и про деньги не спросил. Парень страдал. Он любил мою сестру, и я слушала, сочувственно кивая своей одухотворенной историей революционного движения головой.
Мне Вова как мужчина никогда не нравился. Слишком большие руки, толстые губы-вареники и пахло от него, как будто псиной. Без всякого придыхания я что-то спрашивала, не дослушивая до конца пространные ответы. Да и Вове со мной, мелкой, было не интересно. Я ждала, когда же гость отчалит. Вдруг в коридоре послышался звук отпираемой двери, пришел отец с вахты. Не долго думая, я запихнула огромного Вову в шкаф. Папа похватал на кухне холодную рыбу и ушел к себе в комнату спать.
Вовка сидел в шкафу, среди наших с сестрой тряпок, лифчиков, трусов и нестираных девичьих блузок — а хозяйки мы были отвратительные — подозрительно тихо. Приоткрыв дверцу, я услышала храп. Пришлось невежливо растолкать верзилу и вытолкать в коридор. Помню, как без всяких церемоний вытаскивала его за волосы — длинные, спутанные, курчавые и почему-то очень крепкие. Я, как лилипут у Гулливера, натягивала во всю длину медные пряди, специально делая больно. Но Вовка даже не пикнул. Наверное, не хотел выдать себя и подвести меня, ведь отец находился в соседней комнате.
Потом на лестничной площадке мы курили. После того, как я потаскала Вову за волосы, он как будто подчинился мне, а я почувствовала свою власть над ним.
- Так точно не было писем? - в который раз спросил влюбленный, имея в виду письма от моей сестры.
- Отстань. Она давно про тебя забыла. Она работает на мясокомбинате в Москве, сосиски по конвейеру пропускает. Ты у нее, как одна из тысячи таких сосисок, - говорю я и сплевываю сквозь щелку передних зубов прямо на пол.
Вова смотрит на меня с ненавистью. Я же смеюсь ему в глаза и думаю, что бы еще отчебучить. Нет, в такого я бы никогда не влюбилась!
Вскоре я повторила судьбу сестры, и родители отправили уже меня на запад, только в Ленинград, чтобы я не сбежала замуж в родном городе. А влюбилась я в родного брата Вовы.
Через много лет, сидя в очереди в петербургском ОВИРЕ, чтобы получить загранпаспорт для эмиграции, я обратила внимание на рыжеволосого породистого еврея с карими глазами, крючковатым носом и губами-варениками. Волосы были такие же медные! Очень захотелось подергать и проверить на прочность. Детство взыграло, как это часто у меня бывает, и я смело подсела к мужчине. Разговориться не составило труда. Увы, это был чужой человек, не Вова.
Вчера я узнала, что Вова исчез при загадочных обстоятельствах. В лихие девяностые кто-то позвонил, Володя вышел, бросив близким, что скоро вернется, но так и не пришел. Уже никогда.
Я бы хотела передать его сыну письмо, которое моя сестра все же написала Вове. Оно так и осталось нераспечатанным.
P.S. На фото мои родители и сестра бабушки (Елена Константиновна Ахлебининская) в Москве в 1968 году
Начало http://www.proza.ru/2016/10/17/1365