Бабушка, Татьяна Евгеньевна, в гости к нам приезжала редко. Хозяйство всё было на ней – готовка, стирка, глажка, да мало ли чего?
В неблагоустроенном доме любая бытовая нужда требует дополнительных усилий и времени. Одна печь чего стоит. Баба Таня называла её плитой. У плиты проводила полдня. Всех накорми, да убери, да посуду помой. Муж и дочь – на работу. Оделись и ушли до вечера. А ты если домохозяйка, ну и занимайся домом.
Так ещё скотина не накормлена: куры, кролики, собака, поросята иногда.
Но ведь с весны до поздней осени – ещё огород. Посадка, прополка, укрывание рассады от заморозков. А парнички были те ли ещё.
Гряда на навозе, да рама сверху, а то и просто грядка земляная под стеклом.
– Север – проклятый, всё дует и дует, будь он неладен, – ругалась она на погоду.
– И когда это только тепло будет?
А в тепло, да в жару – заботы с поливом. Без водопровода.
Осенью опять понятное дело: урожай собери да сбереги, картошку накопай да перебери, солений и варений заготовь.
Только вот зимой и можно было выкроить денёчек – дочь старшую с внучатами навестить. А как не навестить? Душа-то болит.
Как они там? Вроде в одном городе живём, да только телефонов нет, а письма писать не приучены. Иногда открыточка к празднику только и придёт. Это уж у внуков не отнимешь. Шлют.
Вот и приехала бабушка. Да не с пустыми руками, а с гостинцами. Один узел через плечо впереди, другой сзади. Так вот, по-крестьянски ещё, хотя деревню покинула совсем молодой. Ехала бабуля к внукам через весь город от улицы Тульской на Кирзаводе до самого центра.
А в узелках своих она привозила много чего. Курицу или кролика, сала шматок, овощи, соленье, варенье. Сколько здоровье позволяло, столько и нагружала на себя. Ну, ведь и внучатам ещё прикупит конфет, пряников. Да носки или варежки ею связанные не забудет. И ещё привозила аромат дома на Тульской.
В те годы дед – Василий Семёнович, ещё крепко курил. Курил с фронта одну махорку, сам табак на участке и выращивал, а уж дух от махры несравненно стойкий и крепкий.
Так вот, в тот приезд, уже нагостившись, бабушка вдруг нас спрашивает: А что это за кошечка перед вашей квартирой на лесенке сидит?
И действительно, уже несколько дней, как объявилась эта кошка. Вся такая неухоженная, тощая, с потухшими глазами – сидела без звука целыми днями на ступенях, ведущих на чердак.
Брать её к себе никто не решался – до того кошка была никакущая, да и блохастая, наверное. Ну, слегка подкармливали мы её, от случая к случаю, если вспоминали или уж если она вдруг истошно мяукала.
Мы бабушке объясняем, что ничья эта кошечка, приблудная.
А бабушка даже обрадовалась. Ничья, значит? Так мне её забрать можно?
– Можно-то можно, только зачем она тебе такая? Я её как-то захотел рассмотреть поближе, поднял за холку – повисла как верёвка. И не пикнула даже. И веса в ней никакого, – это Евгений, старший внук – бабушке говорит.
– Ничего, я её выхожу. Она – хорошая кошка, я вижу. С неё я вам ещё не одну пару носков свяжу.
Вот откуда она это взяла? Как, проехав полгорода с узлами заплечными, поднявшись на пятый этаж, успела-таки высмотреть эту кошечку, да ещё и понять, что она – не такая уж никудышная. А в то время как раз дом на Тульской оказался без кошки по печальным обстоятельствам. Тогда часто дустом всё протравливали, от всех напастей было средство, и вот кошка бабушкина как-то не убереглась, отравилась.
И баба-Таня, завернув кошечку в платок от узла заплечного, увезла её.
Миновали зима и весна, уже летом мы как-то выбрались к бабушке на Тульскую.
Подходим со стороны огорода, так путь короче. Кустики зеленеют, солнышко светит. И видим, выныривает навстречу кошка из травы.
Да какая! Большая, пушистая, красивая. Шерсть её словно золотом при каждом шаге переливается, меняет окрас, играет. И такая она упитанная, вальяжная, уверенная в себе. Села на дорожку и спокойно начала себя обхаживать. Облизывается – марафет наводит. На нас ноль внимания. Не насторожилась даже, будто знает нас. А мы такую кошку видим впервые.
Ну, хотя, если честно – догадались. Ведь бабушка от нас кошку увозила. Только разве эту? Разве же такую?! Не верится совсем даже.
Мы её – гладить, она урчит – довольная.
И первым делом бабушку спросили про кошку. Та ли?
– А как не та, – отвечает бабушка. – Мусенька моя и есть.
И стала её нахваливать. – Такая кошка, что слов нет. Умница, что скажешь – всё понимает. И не пакостливая совсем, место своё знает, чтобы хоть куда залезла – никогда! А пуху с неё я уже не на две пары носков начесала.
– А мышей ловит? – спрашиваем.
– А как же? Поймает, придушит, под крыльцо выложит. Только сейчас редко. Почти всех, поди, отловила. Перевелись мыши. Да ласковая какая!
Мусенька, иди ко мне, родная, – позвала она, и кошка прибежала с огорода, и улеглась перед хозяйкой, а та её наглаживала, приговаривая: Муся-Мусенька, моя.
Евгений взял её, поднял. – Смотри, какая тяжёлая! – удивился. – Чем же ты её так откормила? Она почти дохлая была. Чудеса.
– Какие чудеса? Ласка да любовь, – сказала баба-Таня. – Что сами едим, то и ей. Ну, молочко Мусенька любит. Приходится покупать.
– Да. Хорошо ей тут у вас, привольно.
– Хорошо. Главное – спокойно ей. Все болезни – они ж от нервов. А она – сама себе хозяйка.
Так стала Муся нашей общей любимицей и признанной красавицей.
Летом мы ещё не раз приезжали к бабушке. Муська только хорошела. Глазки ясные, носик всегда мокрый, шерсть силой да цветом наливается и всё гуще становится.
Ни с кем Муська на дворе не конфликтовала. Спокойная была. Что мимо пса, что мимо петуха проходила – важно, не торопясь.
Но игривая была, молодая же ещё. Так что и забавой могла стать, побегать за «мышкой» бумажной на ниточке.
Но мы на Тульской не только играли и отдыхали.
Если огород поливать, так воду от колонки натаскать надо. Была колонка во дворе, а воду надо было накачивать из скважины. Этим заведовал дед, конечно. Ну и мы, когда на каникулах. Хватаешь длинный рычаг и вверх-вниз качаешь. Вода отдавала железом. Поливать ещё ладно, а пить – помню привкус ржавчины во рту. Дрова заготавливали. А по осени копали всё подряд. Особенно картошку, но это, как правило, в полях, за городом. Хотя было время – участок позволял и на Тульской загон картошки посадить, но потом землю стали урезать.
И далеко ж приходилось ездить.
Землю давали от завода, где дед работал – от «Электропечи». Ох, уж эти поездки, особенно в открытом кузове на деревянных досках вместо скамеек километров за пятьдесят-семьдесят! Земли вроде вокруг города много, но почему-то на картошку в такую даль угоняли, что удивительно просто. Приедешь на поле уже никакой, ноги затекли, спина устала, замёрзнешь, а надо копать и копать. Садили помногу, не сотками – загонами. В тот памятный раз их выпало аж два загона! И это аккурат на двух пацанов с дедом! Почему нас оказалось всего трое было – остаётся загадкой. Но были, значит, причины у остальных.
Садили, пололи и окучивали, как водится – всем колхозом, всей роднёй. А копать вот троим выпало. Копал, конечно, дед, а мы кусты оббивали, выгребали из лунок картошку, собирали в вёдра, да ссыпали в мешки. Поле – бескрайнее. До самых сумерек провозились. А ведь дед как копал? Начал с первого рядка и до последнего – без остановки. Это у него, видать, с фронта привычка осталась – вгрызаться в землю. Сколько он там земельки-то в войну перекопал! И остановить-то некому было! Вот мы – за ним, чтоб не отстать. Под конец сил никаких не осталось – ползаем уже по земле, а не ходим. Как назло день выдался холодный, ветреный. Земля – сухая, пыльная. И мы сами в пыли с головы до пят. Вокруг глаз – черно и на зубах скрипит, голодные, но мы не отстаём. С утра-то над дедом подтрунивали друзья-сослуживцы, ну привёз ты, Семёныч, бригаду! А к вечеру оказалось, что мы со всеми вровень идём. Тут уж шутки прекратились, и на нас даже с некоторым изумлением смотрели. Стали похваливать, мол, работящих дед внуков вырастил. Дед на похвалы внимания не обращал. Разве что остановится, сморкнёт пылью, набившейся в нос, да крякнет. Это вам не у пронькиных! – присказка у него такая была. Скажет и дальше копать, так всё поле и одолели.
Накопали, а на вывоз машин нет, не подошли вовремя или заблудились где? Ночь надвигается, ждём, у костра греемся. Холодно, и дождик заморосил, а укрыться нечем. Спрятаться негде. В ближайшем берёзовом околке все деревья уже голые стоят. Сбились женщины и дети у костра, а мы улеглись на пустые мешки, ими же и накрылись. Сил нет даже сидеть. Но мешковины не спасали от холода и стылой земли, а дождь сыпал и сыпал. Потом и костёр погас, а спичек нет! Мужчины все ушли, кто к дороге – машины ловить, кто в поле мешки в общие гурты стаскивать. Положение отчаянное. Время словно остановилось.
Потом машины какие-то всё же прибыли, отыскали нас в поле. То-то было радости услышать шум моторов и свет блуждающих фар углядеть! Началась долгая погрузка в темноте при свете этих самых фар, а мужики почти все уже изрядно поддатые. А мешки тяжеленные, сырые. Не мешки – а кули! Ну, загрузили как-то, на то они и мужики. То в раскачку бросят мешок, то кантуют, как бочку.
На Тульской мы объявились глухой ночью. Машина во двор разгружаться въехала.
Бабушка, взволнованная, встретила нас. Конечно, нас заждалась. Никогда такого не было, чтобы почти под утро с картошки возвращались.
– Ну, дед, угробил совсем мальчишек! На нервах полночи сижу, извелась вся. И без того – беда, а ещё вы запропастились!
– Что тут стряслось? – Спрашивает дед.
– Да Мусенька моя пропала куда-то, нет нигде.
– Вот – беда-то!? Придёт! Куда ей деваться? – Дед из кузова бабушке кричит, а сам кули семиведерные скидывает. – Ужин ставь лучше! Сынов корми.
Он часто называл нас так – сыновьями или сынами. У него своих-то не было – одни дочери. А у нас – отца. Только мы ужинать не стали, не смогли. Сон сморил.
– Совсем ухайдакал дед внуков!
Проспали аж до обеда, руки-ноги гудят, но вспомнили про Муську.
– Пришла?
– Нет.
Так вот вдруг её и не стало.
Бабушка сильно переживала и долго вспоминала её. И где же она теперь, моя Мусенька? Бабушка была уверена, что Муську украли. Слишком уж красивая была. Соблазнился кто-то, позарился на чужое.
– Да господь с ней, хоть бы к хорошим людям попала, – приговаривала.
А мы как-то в журнале «Наука и жизнь» вычитали, что кошки хорошо ориентируются в пространстве и могут найти дорогу домой хоть за сто километров. Если даже в мешке увезти. По магнитным полям ориентируются, как по компасу или антеннам. И утешали бабушку, – она вернётся ещё, Муська.
Но Муська так и не объявилась на улице Тульской.
Видно, совсем далеко её увезли. Не дойти ей было. А как ещё-то?
Не могла же она бабушкину любовь да ласку забыть и на что-то другое променять.
Видно, там, где Муська сгинула – не было уже никакого магнетизма.