Воспоминания деда Федота
(частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)
(12/21) Как деду Федоту пришлось крепить новую власть
С места тронулись ввечеру. Наш эшелон шёл задним. Хлеба было взято из дома много, а воду дорогой носили нам. До Томска ехали пятеро суток. Едем два дня, на остановке в Новосибирске заходит этот с тремя шпалами в вагон и говорит:
- Может из вас, кто здесь едет, неправильно выслан. Возможно партизан, или колхоз организовал, или товарищество, то напишите заявления, как и что было. Я еду с вами в заднем купейном вагоне. Мне принесёте заявления, кто напишет. Только правду...
Я к нему подошёл, сказал:
- Я чекист.
- Хорошо, а справка у тебя есть?
- Есть военный билет.
- Хорошо, напиши и мне в задний вагон передашь.
Да, утопающий за соломинку хватается, так и мы с Полей. Она, хорошо, была грамотная. Бумаги было много, и карандаши тоже были. Писали-переписали. Вагон, теплушка, качается. Достали военный билет. Был зашит у мальчика, покойного Вани. Достали, записали номер его. Понёс заявление, подал. Он - ни слова, положил в папку. Сказал: «Иди».
«Ничего не будет, теперя всё», - так с Полей думаем. Привозят нас прямо к барже. С вагонов прямо на баржу грузить. Все стали таскать, а мы пока с вагона - детей. Вещи люди стаскали на баржу, а мы только зачинаем. Понёс ящик, он был тяжёлый. Зашёл на трап, трап закачался, мне стало тяжелей нести. С трапа, когда нёс, в воду бросить было очень обидно, жалко, и нести невмоготу. И в это время лопнула проходная кишка. Вот и носи на доброе здоровье целый век!
Всё стаскали и с детьми в трюм спустились и сели кучкой. Вдруг кричат нашу фамилию. Выхожу на палубу. Тут стоит уже часовой. Показывает: «Иди на берег». Сам за мной, наган на ремне. Когда меня свёл, трап сразу с баржи убрали. Что делала моя милая в эту трудную минуту, видя, что повёл военный человек куда-то и зачем неизвестно?
Заводят меня в помещение. Сидит военный, видимо, следователь, не знаю. Вежливый, просит:
- Садитесь, вы устали сильно.
Когда сказал «устали», я сразу подумал, что написали неважно. «Мы едем на голодную смерть и мучения, такая нетрудоспособная семья. Зачем везёте? Чего из нас выгадываете? Несчастные малютки. И за что я воевал! Лучше бы я домой не вернулся!» - было написано сильно и отчаянно, а всё равно на восьми страницах. Спрашивает:
- Вы писали?
- Да, мы с женой.
- Правды много.
- Всё до слова так и было. Если не верите, как хотите.
- Мы уже знаем и видим по вашей семье. Билет военный дайте.
Говорю:
- У жены он.
- А почему?
- Потому что я вам всё описал.
Как дома уполномоченный над нашей семьёй издевался! Дай ему билет! Я ему сказал, получишь, когда перейдёшь через труп. Я только и надеялся на билет. Везёте в Томск, а я там служил. Если там будут товарищи, то они смертный приговор моей семье обязательно отменят. А если в Томске не разберутся, тогда и напрасно моя семья надеялась на жизнь, лучше бы нам не родиться!
Много всего переупрашивал, но всё же сказал:
- А военный билет где?
Я сказал:
- Военный билет у грудного мальчика, Николая.
Сказал:
- Идите, несите сюда.
Я не постеснялся, сказал ему:
- Теперь мне всё равно, но билета не дам вам. Я поеду, куда повезут.
Он сказал:
- Никуда вы более не поедете, а поедете только домой.
Я пошёл и взял билет у Поли. Приношу, и он его посмотрел и приколол к моему заявлению. Уже получилось целое дело. Я сказал:
- Зачем же вы билет взяли?
Он сказал:
- Где будете вы, там с вами будет и билет ваш. Не беспокойтесь, не потеряется.
Сразу же позвонил и мне сказал:
- Идите к барже, сейчас семью снимаем с баржи.
Сейчас же забросили на баржу трапы и семью сняли. Дали две подводы и привезли в лагерь, где были заключённые. И нашу семью сюда тоже вселили в барак: по краям нары, посредине трапы, а снизу вода. Зашли, разместились, а вещи на улице. Был ещё хлеб и муки мешок. Утром ни муки, ни хлеба - всё заключённые унесли. Устали, есть нечего. Дети крик: есть давай. А ничего нет. Я иду к начальнику лагеря.
- Там же,- говорю,- восемь человек, шесть детей! Самой большой, Даше, тринадцать лет, троих детей надо только носить, сами не ходят маленький и грудной. Коля, Павлик, Ваня, Шура...
Спрашивает:
- Что вы умеете делать?
- Я, - говорю, - всё умею. Но я не могу, потому что у меня шесть детей, и хлеба ни кусочка. Пойдёмте, посмотрите, как плачут.
Правда, пошёл, убедился и меня с собой взял. И приказал набрать хлеба. Набрали кусков килограммов пять. Сказал:
- Неси детям, а сам - сюда.
Отнёс эти завалящие кусочки, успокоил. Прихожу к начальнику. Он, хороший, говорит:
- Вот ты будешь зампрораба, водить заключённых на баржу выгружать дрова, лес пилить, колоть, брёвна на вагоны накладывать; много всяких работ.
Я говорю:
- Я чекист, меня же сняли с баржи домой.
- Я тебя домой отпустить не могу. Семья твоя не подлежит здесь быть, но и домой я не имею права тебя отпустить. А вот запрос сделаю в село, где ты жил, чтобы село тебя приняло обратно.
Спрашиваю:
- А как мы будем кормиться?
- Тебе семьсот граммов хлеба и суп один раз в день.
- А семье моей?
- Ничего она получать не будет. У нас только кто работает, тот ест.
Хорошо, ночевали на нарах, а под нарами вода. Утром устаём, куски подходят к концу. Иду в контору. Начальник ждёт меня:
- Пришли с вокзала вот, пойдёшь на вокзал, покажут тебе работу.
Пошёл, определили: надо сто пятьдесят человек выгружать гравий, лес, уголь. Прихожу, докладываю, как военный, под козырёк. Людей построили. Работа незнакомая, и люди тоже. Делать нечего, а жить надо - дети.
Сразу же знакомлюсь с начальником вокзала, сразу открываю ему свою честную душу: что мне делать, у меня шесть детей маленьких, нам погибать. Сам заплакал, уговаривает меня, как ребёнка: «Ничего, я тебя научу выгрузку всю точно подсчитывать, и люди твои будут довольны тобой. Я знаю, твоя жена и все малыши пайка не получают. А ты вот попроси начальника, чтоб он твоей семье разрешал выходить на волю с тобой».
Правда, я упросил, но пока ответа не было. Я кормился на воле; Поля получала те семьсот граммов и котелок супа, и иногда там дадут лишнего хлеба. Но жить было невозможно. Умер Ваня. Всё же разрешил начальник, стали выходить на волю и просить куски. Люди добрые не отказывали, давали детям. А Поля ходила работала по людям. Ей находила работу жена начальника вокзала. Малыши, какие не могли ходить, были у начальника вокзала на квартире. Проработал всё лето: картошку сажали под лопату, корма закладывали, силосную яму копали, постройку переделывали и т.д.
Пришёл ответ: «Выслан верно, должен ехать, куда отправлен». Начальник вызвал меня и сказал: «Ну что, мне тебя жаль и детей твоих. Я не могу».
И сделал запрос в город Прокопьевск, чтоб приняли нашу нетрудоспособную семью. Прокопьевск был сдан в эксплуатацию Америке, Англии и другим. Последовал ответ: «Направьте».