После четырёх лет работы судовым врачом пришло время выбирать более узкую медицинскую специальность. В отделе кадров Водздравотдела мне предложили несколько вариантов, в том числе и рентгенологию. Ещё в школе мне нравилась физика, особенно лучевые её исследования. В институте я легко разбирался а рентгенограммах, даже на уровне того небольшого цикла по рентгенологии, что входил в нашу учебную программу. Условия были такие: Я прохожу в течение двух месяцев первичную специализацию на рабочем месте в Клинической больнице водников, затем работаю, год в линейной больнице нашего Водздравотдела в периферийном городке Новая Ладога, а затем меня направляют, а ординатуру по рентгенологии. Я конечно согласился.
Клиническая больница Балтийского морского пароходства славилась врачами и отличным современным оборудованием. Так, что начальную школу я прошёл очень хорошую и в прекрасном коллективе. Через два месяца я приехал в Новую Ладогу. Была поздняя осень. Маленькая больничка была построена в 1912 году на берегу Екатерининского канала, впадающего дельту Волхова. А дальше начиналась Ладога. Огромное и суровое почти море, очень опасная водная дорога. Не зря Пётр 1 приказал вырыть обводные каналы, чтобы уберечь корабли от коварных волн Ладоги. Сам посёлок большой и богатый. Кроме нашей больницы, там была ещё городская. Крупный рыбосовхоз - миллионер им. Калинина, электронный завод «Мезон» и вполне серьёзный Судоремонтный завод, который даже строил мощные морские буксиры. Городок мне сразу понравился. Крепкие деревянные дома, в палисадниках густые заросли сирени. Дома совхозных рыбаков аккуратные из белого силикатного кирпича. В Ладогу рыбаки выходят на небольших сейнерах морского класса, построенных по своим проектам, на своей же совхозной верфи. Это всё я увидел в день приезда. Меня поселили в бывший дом земского врача. Там жили ещё три человека, в том числе и главный врач, а до революции жила одна семья доктора. Высота потолков больше четырёх метров. В моей комнате, светлой и просторной, широкое окно, выходящее на канал. Батареи отопления теплые, но есть ещё большая круглая голландская печь. Круглый стол, несколько стульев, древний диван типа софы. Чтобы поменять лампочку, я поставил на стол стул и только тогда дотянулся до люстры. До потолка в этой позиции мне было не достать. Весь дом сделан из лиственницы, и за прошедшие годы она приобрела крепость бетона. Гвоздь в стену не шёл, хоть тресни. Санитарка к моему приезду помыла пол, вытерла пыль со стола и стульев. Я поставил чемодан и пошел, представляться главному врачу.
Больница с хозяйственными постройками стоит в сосновой рощице, на берегу канала. Большая стая ворон населяет ветви сосен. Ведут они себя вполне прилично, но очень шумно. Мне показалось, что они обсуждают мой приезд. Больничка одноэтажная, выкрашена в голубой цвет. Терапевтическое отдаление, несколько хирургических и травматологических коек. Всего на тридцать человек. Главный врач, тоже, из бывших судовых, но работал не долго и на речных судах. Круглоголовый, рано полысевший, твёрдо стоящий на пути чеховского Ионыча и явно мающийся от скуки и безделья. Постоянно и уже много лет жила и работала в Новой Ладоге только заведующая терапией Галина Васильевна, хороший врач старой закалки, универсал. Настоящей лекарской работой командовала, конечно, она. А Главный был для представительства и подачи отчётов. Впоследствии проявилось его главное достоинство, работать он не мешал. Кроме Галины Васильевны и Главного были прикомандированные специалисты из Центральной клинической больницы водников и районных линейных больниц Они приезжали на неделю, редко на месяц. Сёстры, санитарки, повара, прачки, все были местные и постоянные работники. Был ещё один постоянный врач стоматолог. А в тот первый день я в сопровождении главного врач, кстати, его звали Игорь, знакомился со своим новым рабочим местом. Больница построена тоже из лиственницы, и стоит на песчаном берегу. Изнутри стены, двери, оконные рамы покрашены белой корабельной краской. Линолеум на полу старенький, но тоже судового происхождения. Зато шторы на окнах ослепительной белизны, на полу и на мебели ни пылинки. Халаты персонала хоть и не новые, но чистые, отглаженные и хорошо накрахмалены. Палаты тоже вполне приличные на четыре, шесть человек. Койки без изысков, простые, металлические.
Наконец подходим к рентгеновскому кабинету. В Центральной клинической больнице, кабинеты были просторны, стены белели кафелем, импортное оборудование. Огромные окна на время скопического исследования закрывались ставнями. Но при графических снимках ставни открывались, и в помещениях всегда было много света. Стоим у двери кабинета. Ждём рентген-лаборанта. Наконец приходит из кабинета физиотерапии средних лет кореянка по имени Мария Николаевна, у неё ключи. Открывается дверь, и я попадаю в … тёмную пещеру. В стене под потолком светится дыра, место входа электрических проводов. Но проводов там нет. Стены выкрашены в жуткий зеленый цвет. Ставни на окнах закрыты наглухо и навечно. В центре кабинета стоит странная трубчатая конструкция. Что это? Мария Николаевна услужливо подсказала — это рентгеновский аппарат Рум-4. Да это действительно был рентгеновский передвижной аппарат, сделанный для армейских медсанбатов. Практически без защиты от облучения его можно было установить в палатке, в полевых условиях. Но для работы в стационаре больницы он явно не годился. Видя мою вытянувшуюся физиономию, Главный поспешно сообщил, что есть ещё один аппарат, настоящий АРД – 2. «И где он?» «А вот, лежит». И, правда, вдоль стен на изорванном линолеуме лежали руины, какого-то массивного механизма. Как выяснилось позже, это был вполне рабочий аппарат списанный из какой то линейной больницы при замене на более совершенную конструкцию. Я с тоской оглянулся, и увидел у стены странную фанерную пристройку. «А это, что такое?». «А это фотолаборатория». Почему то вспомнилась картина «Петергофский дворец после отступления фашистских войск». Спрашиваю « А аппарат работает?». Мария Николаевна даже обиделась. «Конечно, снимки делаем каждый день». Небольшой металлический ящик пульта РУМ – 4 стоял у самой рентгеновской трубки, чуть прикрытый примитивной самодельной ширмой. Бедная женщина, Сколько же она получила рентгенов?
Наутро я вышел на работу. Мне приготовили, какую - то древнюю бабусю с пневмонией. Погасили свет. Тусклый еле заметный ночничок с красным стёклышком высветил ничего не видящую бабку. Кое- как, вместе с лаборанткой засунули её под экран аппарата. Я включил кнопку скопии. Что- то щёлкнуло, бабулька дёрнулась, и аппарат развалился на части. К счастью экран вместе с больной упал мне на руки. Травм мы избежали. Мария Николаевна оперативно включила верхний свет. Из переплетения труб достали испуганную пациентку. Всё, так жить нельзя. Кабинет надо делать.
Сначала я поехал в Ленинград. В Центральную клиническую больницу им. Чудновского. Там, в рентгеновском отделении, работал отличный рентген-техник Адольф Иванович. Сейчас такие мастера редкость. Он мог собрать и разобрать любой аппарат, прекрасно разбирался в механике и электронике любой медицинской техники. Я договорился с заведующей отделением, чтобы Адольф Ивановича отдали мне на несколько дней для монтажа АРД-2. Оплату гарантировала Новоладожская линейная больница. Я заранее договорился с Игорем, а главным бухгалтером у нас была Суханова, жена директора рыбсовхоза. У меня были на этот совхоз большие виды. Больница лечила и моряков и рыбаков и работников судоремонтного завода. В те годы я был убеждённым наивным оптимистом. Первой моей жертвой оказался начальник экономического отдела судоремонтного завода. На мою просьбу о помощи он просто нагло рассмеялся. Попытку разжалобить его рассказом о несчастных больных лишенных рентгеновской помощи он элементарно отбил, сообщив, что в Зимбабве вообще нет медицинской помощи, а живут африканцы столько же. Я очень рассердился и даже не стал выяснять, откуда ему это известно. А сразу записал его во враги. Надо сказать, что в больнице водников было всего полставки врача рентгенолога. Вторую половину ставки мне предложили в городской больнице. Я согласился. И вот пока вынашивались коварные планы, как победить заводского бухгалтера, ко мне на приём в городской кабинет пришёл секретарь партийной организации судоремонтного завода. Рентгеновский кабинет в городской больнице был такой же раздолбанный, как и в больнице водников, но здесь стоял совершенно реликтовый, возможно даже довоенный, но работающий аппарат УРДД-110. И вот в темноте, чуть подкрашенной адским красным светом, я познакомился с очень приличным человеком. Сначала мы поговорили о его здоровье. Разговор под гудение включённого трансформатора в полной темноте, да ещё под команды: «не дышать, не шевелиться» при снимках с экрана, очень улучшает взаимопонимание. Нужды медицины становятся близкими и понятными. Кроме того, партийные работники на производстве, если они сохранили совесть и порядочность чувствуют себя не совсем бездельниками, но как то не востребованными. А тут я обрушил не него все несчастья медицины. Рассказал о бабушке под рухнувшим аппаратом. О полуразрушенном кабинете, позоре водной медицины. Не удержался и заложил экономиста с его Зимбабвой. Короче, взаимопонимание было полным. В результате я попал к директору завода. После беседы в присутствии секретаря парткома был вызван прораб, и мы вчерне набросали проект ремонта. Затем вызвали экономиста и, не смотря на его кислую физиономию, приказали составить смету. На следующий день в больницу пришли рабочие, прораб уточнил объём работ. Кроме всего прочего надо было покрыть стены баритовой штукатуркой и обить стенки фотолаборатории свинцовой резиной. Конечно, на доставание рентгенонепроницаемого барита ушло несколько дней. Резину нам дали из запасов Центральной больницы водников. Приехал Адольф. Показал рабочим, где и как сделать фундамент под рентгеновский аппарат, а электрикам, как и куда, провести электрические кабели. Спокойная жизнь больницы кончилась. По утрам приезжал заводской ГАЗ-53 и привозил материалы. Доски, фанеру, цемент, краску. Однажды привёз рулон новенького линолеума. Поверх баритовой штукатурки стены и потолок кабинета девушки малярши нанесли в два слоя белую крепчайшую судовую эмаль. Старые, перекошенные ставни не окнах заменили не новые, хорошо подогнанные Их проолифили и тоже покрыли белой эмалью. Рентгеновский кабинет стал самым посещаемым местом в больнице. Сотрудники начинали рабочий день с экскурсии на стройку. Моя лаборантка прониклась ко мне таким глубоким уважением, что стала подкармливать всякими вкусностями. Кроме рентгена Мария Николаевна работала в физиотерапевтическом отделении, и ещё заведовала кассой взаимопомощи. В те времена были такие добровольные образования. Участники скидывались в получку по небольшой сумме денег, и когда требовалось кому-то, что-то приобрести затратное, можно была взять в долг из кассы. Я в кассе не состоял. Денег у меня было в обрез. До первой получки явно не хватало. Но у меня была Мария Николаевна. И она нелегально, под свою ответственность открыла для меня карман кассы. Главный врач наблюдал, молча, когда меня рядом не было за суетой в рентгене.
Стремительный рост моей популярности его естественно не радовал, но и придраться было не к чему. На его место я ни как не претендовал. Наступил день, когда девушки малярши закончили покраску. Я вручил им по большой плитки шоколада «Золотой якорь», учитывая нашу принадлежность к водной среде. Девчонки так были тронуты, что даже прослезились. На радостях оставили нам целый бидон белой эмали, который запасливая Мария тут же спрятала на нужды рентгеновского кабинета. Фотолаборатория преобразилась. В начале это была маленькая зелённая будка, сделанная из покоробленной фанеры. Внутри, в вечной красной полутьме, на заскорузлом, от пролитого проявителя, покрытом клеёнкой столе стояли две ванночки с проявителем и фиксажём. Не полу под столом скрывалось ведро с промывочной водой. В потёках засохших растворах были, и стены и потолок. Правда была ещё небольшая раковина с ржавыми язвами отбитой эмали, и вечно капающим краном. Вот такой интерьер, то ли общественный туалет, то ли декорация из фильма Тарковского Сталкер. Стены лаборатории мы сделали из досок толщиной в 40 мм. Обили их свинцовой резиной, а потом уже облагородили плотной фанерой от щедрот Судоремонтного завода. Дверь из досок новая, как и стены защищенная свинцовой резиной спрятанной под фанерой и белой эмалью. На полу линолеум, кафеля, увы, я не достал. Стол новый, получили из запасов больницы. Заменили неисправный водопроводный кран на новый, латунный. Новую же раковину сразу захотел присвоить себе Главный, но тут я стал грудью и так разорался, что Игорь быстренько свалил в свой кабинет. На стену с раковиной мне дали большой лист пластика. Стала проблема, как проделать в нём дырку под кран. На предложение просто прорубить я не пошёл. Знаю, какая рваная дыра получится. Обратился за помощью к стоматологу. Он включил бормашину, и мы за пять минут просверлили отличное ровное отверстие. Ну как меня не любить за такую фотолабораторию?
Наконец приехал из Ленинграда Адольф Иванович. Из бесформенной груды серого металла стал постепенно вырастать рентгеновский аппарат АРД-2. На уже затвердевший бетонный фундамент с помощью дворника и водителя поставили тяжелую станину. Затем, уже на пару с Адольфом, стали обвешивать её механизмами: электромоторами, поворотным рентгеновским столом, подвижным экраном с противовесами. Прикрепили рентгеновскую трубку. Работы было много. На третий день наших трудов в центре рентгеновского кабинета уже стоял массивный стационарный аппарат, конечно не такой роскошный, как его иностранные аналоги из клинической больницы, но вполне мощный и универсальный. Даже можно сказать с некоторой натяжкой современный. Старый РУМ-4 мы убрали до лучших времён. На него у нас были свои планы. Наконец, ремонт и монтаж закончены. Санитарки под присмотром Марии вымыли пол и протёрли пыль в кабинете. Я прикрепил новую вешалку для халатов. Принесли положенный рентгену топчан для больных. Навесили чёрные шторы на окна и на дверь. Сестра хозяйка принесла крахмальные чистейшие халаты и простыни для нужд кабинета. Из недр больницы извлекли допотопный негатоскоп, деревянный, но прочный и очень удобный, с наборными из тонких реек шторками. Мы его покрасили белой эмалью и установили на письменный стол врача. Из Ленинграда я привёз старинный стеклянный чернильный прибор для красоты и пристижу. Из гаража мне подарили на стол стекло от автомобильной дверцы со списанной «Скорой помощи». Белыми простынями застелили стол и топчан. Главный врач тоже расщедрился, и даже заказал табличку золотом на чёрном фоне «Рентгеновский кабинет». Её сделал специалист по надгробным надписям, очень профессионально. Мария Николаевна была горда мной и кабинетом. Все сотрудники приходили нас поздравить и даже немного позавидовать. Мои акции росли, и на больничной кухне меня стали подкармливать не только во время дежурства, но и в обычные дни.
Незаметно за ноябрём пролетел декабрь, снежный и морозный.
Игорь и я вечерами стали ходить в Автошколу. Кабинет работал уже в полную силу. Я с уверенностью малоопытного новичка ставил весьма серьёзные диагнозы, но пока Бог миловал, не ошибался. Каждую пятницу вечером я уезжал домой в Ленинград, а в воскресенье последним автобусом возвращался в Новую Ладогу. И мне всё больше нравился переход из шумного суетливого мегаполиса в чистый заснеженный провинциальный город. Улицы были хорошо освещены. Небольшая толпа приехавших пассажиров быстро растекалась по пустынным улицам, и я в одиночестве доходил до больничного городка, поднимался по ступеням на скрипучее крыльцо своего дома. Окна в больнице как всегда светились неусыпным светом. Я открывал дверь в свою комнату, тёплую и просторную. Утром ждала работа. Закончилась ещё одна неделя. По дому я не успевал соскучиться. В Ленинграде бывал чисто. Приходилось отвозить тяжёлых больных в центральную больницу, ездить со снимками на консультации. Перед новым годом вызывали с отчётами. Новый год встречал, конечно, дома.
Вначале января я провёл самую удачную операцию в создании рентгеновского кабинета. Я уже упоминал, что главным бухгалтером больницы была жена директора рыболовецкого совхоза-миллионера, героя труда Суханова. После триумфального завершения ремонта я, набравшись наглости, обратился в совхоз с просьбой помочь с оборудованием. Нам было необходимо приобрести блок проявочных танков, чтобы, наконец, рентген-лаборант прекратил проявку плёнки, покачивая в темноте ванночку с проявителем, заливая всё вокруг. Она по 20 минут занималась одним снимком, заперевшись в фотолаборатории. Во время исследование приходилось делать по 5, 6 снимков, да и больных было порой до 6 человек только на скопию. Делали и снимки лёгких почек, костей при травмах. Так, что проявочные танки нам нужны были как воздух. После проявления плёнок их надо было сушить, требовался специальный сушильный шкаф. В фотолабораторию надо было приобрести ещё один негатоскоп, чтобы лаборант могла видеть плоды своих трудов, а не показывать мне снимки таская капающую проявителем плёнку по всему кабинету. Нам нужна была новая ширма, защита от рентгеновских лучей, фартуки из свинцовой резины, кассеты, реактивы. Получилась весьма круглая сумма. Но это даже не главное. Всё оборудование в Советском Союзе заказывалось в начале года и получалось только в конце или в следующем году. Но была одна лазейка. Часть оборудования по разным причинам не востребовалась. И я надеялся именно на это. Из совхозной теплицы мне выделили букет роскошных гвоздик и дали гарантийное письмо для оплаты оборудования. На свои деньги у начальника снабжения Новой Ладоги, и моего одноклассника по автошколе я достал большую коробку шоколадных конфет. Конечно, я не сам догадался до этого хода, посоветовали опытные люди. Судоремонтный завод дал бортовой грузовик ГАЗ-53. И я поехал. До Ленинграда добрались без проблем, но потом пришлось изрядно покрутиться. Особенно в районе Исаакиевского Собора. Невский проспект нам тоже прилично потрепал нервы. Но тем, ни менее, мы все же нашли контору мед техники, где-то на правом берегу Невы. Я, поздравил всех сотрудников конторы, с прошедшим новым годом и вручил подарки от Деда Мороза. Цветы для красоты, конфеты для сладкой жизни. И всё получилось. В тёплой и доброжелательной атмосфере, я назвал бы её даже праздничной, резко подобревшие и похорошевшие женщины, нашли мне всё по списку именно из невостребованного оборудования. Потом мы поехали на склад и загрузили полный кузов. День был пятница, я остался, в Ленинграде, а водитель поехал в Новую Ладогу один. Я позвонил в больницу и попросил Марию Николаевну проследить за разгрузкой. В понедельник я отдал квитанцию об оплате нашему бухгалтеру. У неё глаза полезли на лоб от суммы, но дело сделано. В рентгенкабинете мы стали распаковывать ящики. Корейские глаза моей лаборантки от восторга стали круглыми. Больничный сантехник подсоединил воду к проявочным танкам, приходящий электрик подключил сушильный шкаф и негатоскоп. Новая красивая ширма встала у экрана АРД-2. Нашли своё место фартуки и кассеты. Я успокоился. Теперь можно жить.
С утра у меня начинался приём.15-20 минут на адаптацию в тёмном кабинете при свете маленького красного фонарика. Мария заводит больного. Пока пациент раздевается на медицинской лежанке, я пытаюсь разобраться в его проблемах. Смотрю историю болезни, расспрашиваю о жалобах, прослушиваю лёгкие, пальпирую живот. Потом завожу больного в аппарат. Ещё с детства я помню таинственную темноту кабинета. Команды доктора невидимому лаборанту, гудение мощного трансформатора. И холодные жёсткие руки в рентгеновских перчатках. Теперь всё это стало моей работой. С утра больница водников. После обеда бегу в городскую поликлинику. Там уже очередь на профосмотр. Пришли работницы торговли. Четырнадцать человек. Флюорографического аппарата в новой Ладоге нет. Смотрю всех за экраном. Молодые девчонки, им смешно и страшно. Меня они не видят, а я уже адаптировался и вижу все их прелести. С вечернего приёма забегаю в буфет за пирожком и чаем и в Автошколу. Вот и прошёл день.
Январь сменился февралём. Потеплело. Меня попросили приехать в посёлок Свирицу. Небольшое поселение на одноимённой реке. Там два врача и маленькая больничка. У них есть аппарат РУМ- 4, но неисправный. Эта больница тоже принадлежала Водздравотделу и подчинялась центральной клинической больнице водников. Я позвонил в Ленинград и попросил прислать Адольфа Ивановича. Через день, на больничной «Скорой помощи» мы, загрузив наш исправный РУМ-4, двинулись на Свирицу. Дорога среди глубоких сугробов обиловала наледями и корявыми колеями от грузовиков. Но наш водитель во время войны ездил через Ладожское озеро по «дороге жизни». Так, что места ему знакомые, и к вечеру мы благополучно добрались до Свирицы. Больница, небольшое одноэтажное деревянное строение, наличники выкрашены в морской голубой цвет. Внутренние помещения оштукатурены, но явно нуждаются в ремонте, денег на который естественно не хватает. Зато всё, что могут сделать руками мед сёстры, санитарки, повара, прачки. просто вызывает восхищение. Стены побелены, пол свеже покрашен. Бельё белоснежное и накрахмалено. Нас накормили вкуснейшим обедом, настоящим домашним из очень свежих и добротных продуктов. Хотя в больнице водопровода нет, воду носят санитарки из колонки. Отопление печное, прачечная тоже на дровах. Больных человек 10. В основном конечно старики, но был и подросток с пневмонией. Рентгеновский кабинет не оборудован, обычная небольшая палата. Рентген лаборанта нет. Адольф Иванович осмотрел пульт аппарата. Всё погорело и проржавело, ремонту не подлежит. Притащили из «Скорой» наш. Установили быстро. Вся конструкция собирается из труб и крепится специальными барашками. Электропитание берётся из обычной сети. Нашли черную ткань, задрапировали окна. Адольф обнаружил в кладовке реактивы. Сделали растворы. Кассеты и плёнки мы привезли с собой.
Больной, тощий мужичок, лет пятидесяти. Бледный, с землистым оттенком кожи. Анализ крови с признаками анемии. Очень подозрительный дядька. Похоже на опухоль кишечника. Медсёстры промыли бедняге толстую кишку. В кладовке же нашли старый картонный ящик с сульфатом бария. Заварили контраст. Уже ночью всё было готово. Аппарат включили, под экраном из клизмы стали вводить в кишку контраст, постепенно заполняя все отделы. В средней трети нисходящей кишки обнаружено циркулярное сужение на протяжении восьми сантиметров. Опухоль. Но признаков непроходимости нет. У больного есть шанс. Утром мужика одели потеплее и погрузили в «Скорую».. Пришла дочка, принесла мешок с вещами, и мы поехали в обратный путь, захватив в качестве компенсации за беспокойство снимочный стол от сломанного аппарата. Из Новой Ладоги Свирский больной без пересадки был направлен в Ленинград в клиническую больницу, где и был успешно прооперирован. А привезённый снимочный стол Адольф Иванович приспособил на стену и я получил ещё одно рабочее место, рентгеновскую стойку для снимков лёгких.
Ещё несколько раз я ездил в Свирицу, смотреть подготовленных больных. Мой первый пациент через две недели вернулся домой. Как мне рассказали местные врачи, чувствовал он себя намного лучше, стал набирать вес, и в дальнейшем, до моего отъезда в ординатуру всё у него было хорошо. Что было дальше, я не знаю, но думаю что на несколько лет жизнь его продлится. Морозный и снежный январь сменился солнечным и ветреным февралём. По берегам канала застучали топоры и молотки. Местные умельцы стали строить лодки к весне. На небольшом, из брёвен и бруса стапеле сначала появилось массивное бревно, из которого мастера топорами начали не торопясь вытёсывать киль. Я каждый день проходил мимо и было очень интересно смотреть, как стали вырастать из киля шпангоуты. Как образуется желтоватый ковёр золотистых щепок. Как на временных верстаках выстругиваются доски. Потом появились длинные жестяные корыта, под которыми развели огонь и стали распаривать доски обшивки.
Новая Ладога Довольно старое поселение, основанное ещё Петром первым во время Северной войны. На левом берегу Волхова в месте впадения дельты реки в Ладогу стоял ещё в с 15 века Николо-Медведский монастырь. Пётр хотел превратить его в крепость, шла северная война со Швецией. Он перенёс часть верфей с ближайших рек на берега Волхова под защиту Монастыря. Вскоре, там же образовалась слобода корабелов. Для охраны нового поселения были посланы несколько полков пехоты. Место это в 1704 было названо Петром Новая Ладога. А крепость Ладога, расположенная на 15 километров выше по течению, основанная ещё Рюриком была переименована в Старую Ладогу. Есть легенда, что это была первая столица Руси. Поселение рыбаков и корабелов в 1773 году получило статус города, с развитой торговлей, судоходством и кораблестроением. В Новой Ладоге, Суздальским полком командовал А. В. Суворов, С тех времён сохранилось здание офицерского собрания. Даже сейчас, как и триста лет назад по берегам каналов, в ожидании весны, строятся, ремонтируются, смолятся разнокалиберные суда, способные поспорить с крутой ладожской волной.
Заканчивался февраль. Моя работа становилась привычной. Появились новые знакомые и благодарные пациенты. Когда я находил тяжёлую патологию, то направлял больных в Клиническую больницу в Ленинград. А там спасали людей. Мне стали верить. Вечерами с Игорем мы иногда заходили в местный ресторан поужинать. Там готовили очень вкусные отбивные. В ресторане было два зала. На первом этаже для «рабочей» публики ,а на втором для «чистых гостей». Нас принимали там. Причём кухня была одна и та же, довольно приличная. Разница была в том, что на первом этаже можно было не снимать верхней одежды. С мясом в городе было не просто. Но Игорю и мне перепадало от начальника снабжения, нашего товарища по автошколе. Однажды Игорь приволок пол туши барана. Мы её по братски разделили. Я сделал из проволоки решетку в печку и жарил большие куски мяса, запивая, чем Бог пошлёт. Иногда пивом, а бывало и коньяком.
Пришёл март. На южных склонах берегов Мариинского канала появились проталины. Лодка, за строительством которой я наблюдал, стала обрастать обшивкой. Красивые желтоватые доски крепились свинцовыми клепками, внахлест создавая изящный корпус. Наконец настелили палубу от носа до середины лодки, дальше шёл открытый кокпит. Как то возвращаясь из городской больницы я увидел, что «мою» лодку несколько пацанов под присмотром деда пропитывают горячей смолой. А ещё через несколько дней в лодке установили стационарный мотор. В корме заблестел начищенной бронзой трёх лопастной винт. На левом борту установили латунный цилиндр бензобака. Солнце стремительно сгоняло снег с песчаных берегов. Из палисадников в каналы забурлили ручьи. Стали раскисать грунтовые дороги и подсыхать освободившийся от ледяной корки асфальт на центральных улицах. Лёд на каналах потемнел, разбух и потрескался. Открылись ворота прибрежных гаражей и из них выглянули носы «казанок» и «прогрессов». Весна торопилась. Кипела на кострах смола для просмолки деревянных лодок. Заменялись прогнившие или повреждённые доски обшивки. С трудом просыпались после зимней спячки мотоциклетные моторы. Незаметно подкатил апрель.
Мария Николаевна попросила, меня описать снимок одной бывшей медсестры нашей больницы. На рентгенограмме левого бедра я увидел полупрозрачную неоднородную массу вместо кости. Коленного сустава просто не было. От тазобедренного сустава осталась головка и кусочек шейки бедра. «Сколько она болеет»? – «Два года». «А другие снимки есть»? И я получил целую пачку снимков 30 на 40 см. Историю умирания довольно молодой женщины .не леченной в течении нескольких лет и лежащей неподвижно последние два года. Диагноз был: Миеломная болезнь. На первом снимке в кости маленькое пятнышко, первое проявление опухоли. Зона деструкции с маленький лесной орех. А затем месяц за месяцем, год за годом шло равнодушное наблюдение как опухоль поедает кость. Почему она ещё жива? За эти годы метастазы должны были поразить её всю. Я сделал ещё несколько снимков. Череп, грудную клетку, позвоночник, кости таза, правую ногу. Нигде даже подозрения на опухоль я не нашёл. В умных книжках я нашёл описание салитарной миеломы. Очень редко бывает, обнаруживаются единичные опухоли не успевшие разбросать метастазы, но таких размеров и за такой срок? Это просто чудо, что она, несмотря на такие муки ещё жива. На следующее утро я уже ехал в Клиническую больницу. Если нет метастазов, то ампутация может спасти женщину, И не только спасти, а вернуть её к нормальной жизни. Врачи в клинике не поверили своим глазам. Но у меня на руках были снимки. Я поехал в ГИДУВ, показал снимки профессору. «Да, такое, может быть» сказал рентгеновский авторитет. Я снова понесся в Больницу водников. Наконец мне сказали «Привози». И мы привезли Клавдию, так звали нашу больную. Конечно её ещё дообследовали, а затем ампутировали ногу. Через две недели ей принесли костыли, и вскоре впервые за два года она поднялась с кровати. Когда зажила рана и прошли пролежни, Клава вернулась в Новую Ладогу. Она довольно быстро освоилась с костылями. Полностью себя обслуживает. В доме у неё чистота и порядок. В общем, она ожила. А рентгеновские снимки, куда - то затерялись. Видимо хваткие клинические ординаторы «слямзили» рентгенограммы для своих карьерных целей. Да Бог с ними. Главное, что хороший человек снова живет.
В конце апреля весеннее тепло полностью убило снег. В автошколе мы уже уверенно гоняли Газ-51 по асфальтовым и лесным грунтовым дорогам. Каналы оттаяли. Уже в мае, наконец, тронулся ладожский лёд. Одна за другой становились на воду рыбацкие лодки. «Моя» лодка обзавелась небольшой надстройкой, была покрашена в бело синий цвет и спущена на воду Мариинского канала. На широкий простор дельты Волхова вышли из гаражей металлические катера трудяги «казанки» и более мощные двухмоторные «прогрессы». Меня в городе уже знали. В конце мая меня пригласили прокатиться на катере по Волхову. Мой новый знакомый Володя, его сына я смотрел на рентгене, владел новым катером «Прогресс» с двумя моторами Москва. Сначала мы сидели у меня в комнате. Под рулет скумбрии горячего копчения хорошо шёл скромный коньяк три звёздочки. Мы вели мужской разговор, я рассказывал морские байки из репертуара кают-компании «Альметьевска», а Володя посвящал меня в секреты рыбной ловли на Ладоге. Кроме скумбрии мы заедали коньяк щучьей икрой принесённой моим гостем.
Небо было чистое, потемневшее на востоке, и ярко оранжевое на западе. Широкий разлив Волхова застыл стальным зеркалом, упёршись в далёкую рябь Ладожского озера. «А не прогуляться ли нам по Волхову», пришла гениальная идея Володьке. Катер стоял под моими окнами. Мы хлопнули по рюмке и сбежали вниз к каналу. Сначала на одном моторе мы вышли в дельту Волхова, обогнули полуостров с Николо-Медведковским монастырём, потом Володя запустил второй мотор. «Хочешь попробовать»? Я даже задохнулся от восторга. На катере руль от Москвича, под левой рукой сектор газа и реверс. Гладь Волхова отражает небо, и я уже чувствую себя в вечернем небе и не катер это, а самолёт. Полный газ, бесконечный простор. Острый нос «Прогресса» вспарывает зеркало воды и сворачивает оставшееся за кормой пространство в бурный кильватерных след. Это было такое захватывающее ощущение, что я потерял чувство времени. Володя на заднем сиденье уснул. А я чертил круг за кругом по почерневшему, уже отражающему звёзды простору. Упали обороты. Двигатели зачихали и заглохли. Кончился бензин. Наступила абсолютная тишина, от которой проснулся мой приятель. Из канистры он долил бензин в бензобак и на малой скорости мы вернулись к дому Володи. Я помог ему затащить лебёдкой катер в гараж, и пошёл домой, боясь расплескать переполнявшее меня счастье.
В конце мая похолодало, но это не помешало бурному цветению сирени в палисадниках новоладожских домов. На территории Больницы тоже расцвели громадные кусты. Теперь отправляясь в Ленинград по снабженческим делам, или на поклон начальству мы набивали, солон нашей парадной новенькой «Скорой» марки «Латвия» благоухающими букетами, перед которыми не могли устоять ни скупые снабженцы, ни принципиальные начальники Водздравотдела. В начале июня закончились занятия в автошколе. Мы сдали экзамены и получили профессиональные права водителей третьего класса. В это же время закрылся на лето детский садик в Ленинграде, и я забрал своих сыновей Борю и Андрюшку в Новую Ладогу. В комнате появились две кровати. На стене, чтобы как то оживить интерьер я повесил большую карту Советского Союза. Мальчишкам очень нравился наш дом. По утрам ребята бежали к окну, выходящему на канал. В 8 утра по каналу проходило пришедшее из Ленинграда очень интересное судно «Заря». Днище её было вогнуто, образуя как бы два корпуса с очень небольшой осадкой. На скорости «Заря» почти полностью выходила из воды, как глиссер, и была идеальным, для плавания по узким каналам, так как почти не разрушала берегов. Её ещё называли речным автобусом. Причаливала она, просто выезжая носом на берег. Проводив «Зарю» мы завтракали, часто на больничном пищеблоке, где ребята прижились как свои. Из Ленинграда я привёз маленький двухколёсный Борькин велосипед, а для Андрея взял точно такой же напрокат. Пока я работал, мальчишки гоняли на велосипедах по территории больницы, или по берегу канала. Сотрудники присматривали за ними, а повара время от времени зазывали их на кухню и давали то булочку, то пирожок. Выпечка на пищеблоке бала отменная. Ребята были одеты как близнецы, в синих капроновых курточках и морских с якорями фуражках. По- моему, они не скучали. Вечерами я читал им Мифы древней Греции. Андрюшка, хотя ему было всего четыре года, хорошо запомнил название движущихся скал, через которые прошли аргонавты - Симплегады. Однажды Андрей заигрался и надул в штаны. Я, конечно, рассердился и приказал ему самому всё застирать. Андрюшка попросил тазик и мыло у санитарки, набрал сам воды и занялся стиркой. Это было в пятницу, вечером должна была приехать Нина. По-моему прачечная работа парня очень увлекла. Он перестал хныкать и вскоре гордо предъявил мне чистые чулки, штаны, трусики. Мы всё это развесили во дворе на верёвке и, Андрюшка с гордостью сообщил приехавшей матери: «Это моя выстерка». Для четырёхлетнего малыша он справился с задачей достойно. По выходным я уже в Ленинград не ездил. Занимался ребятами. Когда могла нас, навещала Нина. После работы я брал мальчишек с собой и мы гуляли вдоль каналов, по берегу Волхова, иногда заходили ужинать в местный ресторан. Бывало, катались на Володькином Прогрессе.
Это лето было холодным, и вечерами я топил печку. В конце июля пришёл вызов из Водздравотдела и направление в ординатуру по рентгенологии. Пришло время прощаться с Новой Ладогой. Я собрал все наши вещи в большой рюкзак, снизу привязал Борькин велосипед. Андрюшкин мы сдали в прокат накануне. Провожать нас вышли почти все сотрудники больницы. Я оглянулся на массивное деревянное крыльцо нашего временного дома с почётным караулом из кустов боярышника, обсыпанных белыми звёздочками цветов. Дружный вороний ор сорвался с высоких сосновых крон. Мы вышли за ворота из-под тени стройных стволов больничной рощи и пошли к причалу, где нас уже дожидалась «Заря». Небо чистое, ярко голубое, впервые, за всё лето дышало летним теплом. «Зоря развернулась у полуострова Медведец и, набирая скорость помчалась к восторгу мальчишек к Неве, в Ленинград.
У меня начался новый период жизни в Ленинградском санитарном гигиеническом институте на кафедре рентгенологии. Казалось, что с морской жизнью покончено. Через два года после окончания ординатуры меня направили в Центральную клиническую больницу водников. Но судьба продолжала свои эксперименты. Ещё через два года я снова ушёл в море на этот раз на экспедиционном судне института Арктики и Антарктики «Михаиле Сомове» в Антарктиду на новую тяжелейшую станцию «Русская».
1975 год