Балбес и Пряник

Ди Колодир
Балбес и Пряник были окончательно состоявшимися алкоголиками. Сразу, конечно, определить их статус не представлялось возможным. Лишь при более близком знакомстве становилось ясно – личности, спившиеся безвозвратно. Как настоящие алкаши, они почти ничего не ели, и даже бухали без закуски. О пагубном пристрастии обоих к "зеленому змию" и алкогольном стаже мне поведал один удивительный человек. Сами о себе они никаких сведений не давали, но отнюдь не по причине природной скромности.
Как часто бывает у тесно общающихся на почве пьянства индивидов, эти здорово походили друг на друга. Оба чумазые, почти одного роста, даже двигались одинаково. И оба были удивительно дружелюбны. Поначалу я их просто путал.
Но через неделю-полторы постоянного общения понял, "ху из ху". Пряник был немного крупнее, а у Балбеса одно ухо висело тряпочкой, и кончик хвоста (сантиметра четыре) всегда оставался чистым. Балбес и Пряник были заводскими собаками!

Осень в Стране Советов считалась у студентов порой веселой и денежной.
Каждый сентябрь начиналась очередная "битва за урожай". На "битву" мобилизовалась вся страна. Целые трудовые коллективы выезжали в свой законный выходной в сельскую местность помогать крестьянам. Правда, выезжали не совсем бескорыстно: каждому после тяжелого "сельхоз-дня" дозволялось взять себе толику урожая в размере мешка или около того.
В режиме чистого альтруизма вывозились на поля школьники. Впрочем, мальчики и девочки по этому поводу особо не парились. Минус один день из учебной недели - поди плохо! Подгоняемые учителями, школьники работали кое-как, норовя при любой потере наставниками бдительности залепить составляющей урожая в одноклассни(-ка), (-цу). Но, в конечном итоге, и они вносили свою посильную лепту во всенародную "битву".

А вот студенты были статьей особой! На полтора, а иногда и больше, месяца их отрывали от учебы для уборки картофеля, свеклы, моркови, турнепса и прочих "корнеплодов". Трудовой семестр! По всей стране колонны автобусов вывозили целые институты, техникумы, училища (исключая только первый и последний курсы) в колхозы и совхозы. Там эту раздолбайскую публику размещали на постой. Варианты проживания существовали самые разнообразные: от пионерских лагерей с теплыми сортирами, баней и прочими удобствами, до огромных бараков, разделенных на женскую и мужскую половины филеночной перегородкой, с нарами вместо кроватей и уже давно загаженной лесополосой метрах в ста.
Жаловаться на неподходящие бытовые условия никому и в голову не приходило. Впереди маячили шесть недель развеселой самостоятельной оторванности от родителей при наличии небольшого количества "преподов". Всего каких-то восемь часов поизображав из себя пейзанина - дураков нет надрываться за половинную ставку сезонного рабочего - и отравившись в колхозной столовке несъедобным питанием, можно было квасить "что добыли" в близлежащих укромных уголках, драться с местными сверстниками, до одури (до 22:00) скакать на ежевечерней дискотеке с однокурсницами, и до утра тискать тех же самых однокурсниц, не боясь неожиданного возвращения родителей. И не обращая внимания, что справа и слева за кустами твои  друзья занимаются тем же самым.
Вот оно – счастье по имени Трудовой Семестр!
В моем случае не было никаких корнеплодов. Вокруг города и в соседних прибрежных районах раскинулись бескрайние виноградные карты. И убирать - вернее, "биться за урожай" - нам предстояло не капусту, само собой. Особо удачливым, при условии достижения ими совершеннолетия, сиречь - алкогольного возраста, выпадало еще одно счастье - не выгибать хрип на "винорудниках", а спокойно и с достоинством трудиться на местном винзаводе.
Граждан, считающих, что сбор винограда не идет ни в какое сравнение с уборкой, например, картофеля, спешу разочаровать. Это довольно тяжкий труд, как, впрочем, и любая крестьянская работа.
Утренники в последних числах сентября и первых октября достаточно прохладные. Посему приходится утепляться – свитер, куртка. Рукава теплой одежды оказываются мокрыми по локоть уже через пятнадцать минут работы: роса на виноградных листьях исключительно обильна. А через час с небольшим солнце начинает выходить на рабочий режим и все "утеплители" стаскиваются. Но это только первая часть "марлезонского балета". Роса высыхает не сразу, и руки - до того же локтя - становятся зелеными от ядохимикатов, которыми в течение лета щедро опрыскивались виноградные карты. Помимо этого ягоды лопаются, сахарный сок течет по рукам. Пальцы слипаются, слипается также секатор: разжимная пружина застывает в сжатом положении и свою основную функцию выполнять отказывается. Непостижимым образом на руки попадает земля, и через полчаса работы на кистях образуется слой удивительно липкого пластилина, состоящего из химикатов, сока и почвы. Стоит ли говорить, что засахаренный секатор к тому времени превращается в кистевой тренажер. Приходится бежать к бочке с водой, чтоб отмыть руки, "рассахарить" секатор и попить.
Пить хочется постоянно. Во-первых, "сушняк" после вчерашнего, во-вторых, солнце, блин, шпарит под "тридцатку". Сок течет уже и из корзины, в которую ты собираешь урожай, будь он неладен. Пока ты тащишь корзину к контейнеру-лодочке, сок попадает на штаны. После пятой-шестой корзины штаны надежно прилипают к ногам. Да, и не забывайте про землю, теперь она и на штанах. А постираться и помыться можно только вечером… К тому же от постоянного стояния раком и сидения на корточках, а именно в таких позах происходит уборка винограда, начинает болеть спина и затекают ноги.
И вот ты - грязный и мокрый - со стоном распрямляешь спину, дрожащими липкими руками закуриваешь полувысыпавшуюся "Приму", а в этот момент тебе в ухо прилетает грОнка (кисть винограда), пущенная дружеской рукой сокурсника. Он вовсе не в тебя метил, а так – на кого Бог пошлет, и сам стрелок уже надежно укрылся рядкАх в десяти от тебя. Но твоя морда уделана ошметками винограда, в твоем ухе застряла ягода, дефицитнейшая сигарета загублена безвозвратно, и в твоей душе закипает праведный гнев. И тогда ты глазами выискиваешь хоть чью-нибудь голову, а руками нащупываешь гронку поплотнее - плотная гронка улучшает точность стрельбы. Гневный возглас неприличного содержания подтверждает, что ты не промазал. А через мгновенье воздух наполняется виноградными снарядами и идиоматическими выражениями мажорных и минорных окрасок. Преподаватели (они же бригадиры по совместительству) при помощи угроз и пинков с трудом наводят порядок.
 Отмыв рожу и волосы, выковырнув из ушей посторонние предметы и приняв рабочую позу, ты сосредоточенно режешь воздух. Это не итальянская забастовка, просто очень хочется хоть какое-то время побыть чистым. Начхать на дневную норму - все мысли только об одном: скорей бы конец рабочего дня. Тогда можно будет отмыться, натянуть нелипкие штаны, накатить стаканчик-другой "сухенького", целоваться с Алкой до опухания губ, мять ее упругую попку, а если она сегодня в настроении…
Вот такая неприглядная и неприкрытая правда об уборке винограда. И если кто-то думает по-другому…

А ведь думали!

Иногда на виноградниках обнаруживались бригады из "северных" ВУЗов. Правды ради следует сказать, что тогда для нас любая местность, расположенная чуть севернее Ростовской губернии, казалась Заполярьем.
Радостные куйбышевцы, пензяки, липчане…
Ну, еще бы – трудовой семестр на море, да к тому же халявный виноград без ограничения! Но радость от винограда в первый же день сменялась для бедолаг горьким разочарованием. Нет, дело вовсе не в описанных выше трудностях. Просто в этот день, ошалев от свалившегося на них южного счастья, северяне съедали винограда чуть больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Набивали животы с беспредельным энтузиазмом, с горящим взором. Вместо того, чтобы не торопясь пройтись по карте, отыскать средь виноградного плебейства случайно затесавшийся куст "дамского пальчика" или "кардинала" (почти на каждой карте такие кусты попадались), выбрать самую достойную гронку килограмма на полтора весом, тщательнейшим образом отмыть ее от химикатов и прочей дряни, а после с безразличным выражением лица есть… вкушать благородную ягоду… Нет же! Наивные мальчики и девочки изо всех сил тромбились всяким фуфлом типа "траминера". Мелкоягодный винный сорт, на стол такой не подают. Ко всему прочему, они напрочь забывали помыть его. Ну, конечно – до бочки еще идти надо, а халявы хочется прямо сейчас!
Непривычное в таких количествах для северных желудков лакомство, да еще обильно сдобренное выдержками из таблицы Менделеева, напоминало о себе довольно скоро… Даже вечером очередь в лагерный сортир занимать было бесполезно. Ближайшие лесопосадки так же были забиты страдальцами, от души угостившимися немытой вкуснятиной.

А к чему это я?! Ах, да!
В тот год я попал в число счастливчиков, определенных на винзавод. И на второй день познакомился с Балбесом и Пряником. А в первый – с моим непосредственным начальником, оператором "давильной механизмы" Владиславом Паникаровым, человеком 33-х годов от роду, который говорил о себе исключительно в третьем лице, называя при этом не иначе как Владя.
Владя небрежно пожал мне руку и сразу же объяснил мои служебные права и обязанности. Обязанностей у меня было всего две: четко выполнять указания Влади и ни в коем случае ему не перечить. Зато прав… Я имел право включать и выключать "механизму", следить за правильностью протекания процесса давления, содержать в чистоте рабочее место, самостоятельно производить ремонт "механизмы" в случае незначительной механической поломки, любыми способами доставлять электрика при поломке электрического характера, вовремя будить Владю при появлении на горизонте одного из двоих Главных – механика и технолога, а также директора завода…
Да стоит ли все перечислять? Правами я обладал практически безграничными.
Еще Владя в совершенстве знал все тонкости и нюансы выживания в экстремальных условиях винзавода, но этому он обучал меня постепенно.
- Спиться тут можно за один сезон. Быстрее не получится, даже не старайся, - сообщил мне Владя, громыхая оцинкованным ведром с двумя черными полосами на внутренней стороне.
Он сложными путями провел меня в огромное полуподвальное помещение с десятком цистерн.
- Бери только из этой, - Владя похлопал рукой по четвертой от края емкости. – В других полный "шмурдяк". Изжога потом замучает.
Я с видом знатока согласно закивал, а он подставил ведро под врезанный в бок цистерны обычный водопроводный кран.
- Выше второй метки не набирай, - Владя сделал строгое лицо, - придется потом излишки выливать, а это грех!
Я снова кивнул, но уже не так уверенно.
- А что это?
- По-моему, "Рислинг", - Владя подумал и добавил. – А, вообще, хрен его знает.
- И на фига нам столько "Рислинга"? – удивился я.
- Вот те раз! – теперь удивился Владя. – А ты что – воду собираешься пить?! Запомни: воду по такой жаре пьют только язвенники и наш директор. А вот эта кислятина в самый раз.
- Упьемся, - засомневался я, мысленно прикидывая литраж.
- Владя не упился и ты не помрешь. Я так думаю, - он поднял палец вверх, явно изображая кадр из "Мимино".
"Давильная механизма", а попросту пресс, огромная железная дура, размещалась на задворках завода. Площадка на самом солнцепеке, но ни тента, ни "козырька", никакого другого укрытия не наблюдалось, зато имелась раскидистая шелковица и старое засаленное кресло под ней – Владино рабочее место.
Надо отдать должное Владе, если он рассказывал о чем-либо, то делал это очень доступным языком. Именно так он донес до моего сознания принцип действия монстрического агрегата и инструкцию по управлению им, не позволив при этом мне нажать ни на одну кнопку.
- Владя не намерен допускать всякую "шантразвиздУцию" в первый день работы к управлению сложной техникой, - мотивировал он свои запреты.
Впрочем, часа через три "шантразвиздуция" к управлению сложной техникой допущена была и оправдала оказанное ей высокое доверие.
Я нажимал разнообразные кнопки (а их было аж четыре штуки!), переводил регулировочный рычаг в верхнее и нижнее положение, следил за правильностью протекания процесса, вовремя наполнял алюминиевую кружку – сначала Владе, потом себе, и зорко поглядывал в длинный проход между кривоватым зданием и бетонным забором на предмет появления главных специалистов и директора, которых, кстати, за все время работы я так ни разу и не увидел.
С "Рислингом" Владя оказался прав. Жажду кислятина утоляла никак не хуже воды. Хотя потреблялось вино кружками, упиться так и не удалось – "сухарь" выходил пОтом, лишь слегка ударяя в голову, вызывая состояние легкой эйфории и энтузиазма. Едва только энтузиазм начинал угасать, немедленно появлялось желание смочить пересохшее горло, а, следовательно, вновь наполнить кружку. Каково же было мое удивление… нет, скорее потрясение, когда, по завершении последнего отжима, в ведре оставалось вина ровно на две порции.
- У Влади знаешь какой опыт! – скромно заметил мой начальник.
Я смотрел на него восхищенными глазами.
Мы выпили за успешное окончание моего первого рабочего дня. Миновав проходную, нежно попрощались. По ходу прощания Владя сообщил мне, что, хотя я и произвожу впечатление человека образованного, но на самом деле "судак заслуженный", раз не умыкнул ни капли продукции завода.
- И что ты теперь вечером будешь делать? – грустно вздохнул он.
- Да ничего, перебьюсь, - я попытался так его подбодрить.
- Это ненадолго, - констатировал Владя.
На том и расстались.

Второй день ознаменовался моим знакомством с Балбесом и Пряником.
Во время процесса очередного наполнения кружки около нас появились две небольшие собачонки, обе подозрительной черной масти. Уж больно странно их шерстка поблескивала на солнце. Маслянисто как-то. Собачки деликатно уселись неподалеку и выжидательно уставились на нас.
- Пошли прочь! Мы "шмурдяка" не пьем! – не совсем понятно шуганул их Владя, и в собак полетела его "вьетнамка".
Песики состроили обиженно-удивленные физиономии и неспешно ретировались.
Факт неприятия нами "шмурдяка" вызывал во мне гордость, но какое он имел отношение к маслянистым собачкам? Пытаясь прояснить этот вопрос, я в осторожных выражениях попенял Владе за нетактичное отношение к братьям нашим меньшим.
- Не хрен им тут делать! – дал справку Владя. – У нас сухое, а им сухое – по боку. Так чего зря глаза выпучивать?
Что и говорить, запутал он меня еще больше. И это все на фоне таких понятных и доступных инструкций.
После четвертой кружки Владю посетило вдохновение, и он исполнил песню про "Люба-люба-люба-любовь, где мы, где мы встретимся вновь", весьма удачно заменяя куски текста крепкими фразами. Благосклонно выслушав мои восторженные похвалы, поведал, что когда он поет "Степь да степь кругом", его Надюся нередко утирает слезу. Потом посоветовал мне не ходить на обед, потому как Надюся "лОжит" ему столько жратвы, что он в одиночку не управляется.
Поедая умопомрачительную котлету с белым хлебом и помидором, я плавно перевел разговор к собакам. Хотелось бы, так сказать, в общих чертах, понять связь песиков и "шмурдяка".
Владя, пребывая в благодушном настроении, тут же сообщил мне, что здешние слесаря твари конченые. Такая уж была манера у Влади, если он кого-то характеризовал, то характеризовал развернуто, не ограничиваясь одним словом.
Так вот, твари конченые, слесаря, то бишь, в середине лета обнаружили на территории завода, обнесенной высокой бетонной оградой и охраняемой бдительно дремлющей вахтершей, двух симпатичных собачат. Песики оказались ласковые и очень голодные. Но твари-слесаря, вместо того, чтоб накормить голодных существ, дали им неприличные клички Балбес и Пряник, по мнению Влади, унижающие собачье достоинство, и принялись их подпаивать. Собаки пристрастились к "шмурдяку" – дешевому крепленому вину, очень быстро. И стоило кому-нибудь из слесарей позвать Пряника или Балбеса, оба пса радостно неслись на зов, в надежде получить порцию сладкой веселящей жидкости.
Гадкие кудесники молотка и отвертки, осознав управляемость собак, принялись использовать их в корыстных целях.
Ветошь для протирки замасленных рук всегда была в дефиците на любом производстве. Винзаводские слесаря, у которых по причине безостановочного пьянства ветошь и вовсе отсутствовала, и потому вытиравшиеся чем придется, теперь стали звать собак, и при появлении песиков вытирали о них испачканные руки. Вот откуда у собак такой необычный окрас!
- Ну и кто они после этого?! – негодующе вопросил у меня Владя.
- Твари! – подтвердил я, потрясенный до глубины души подлостью местных слесарей, не забывая при этом наворачивать крутое яйцо.
Но история бедных собачек оказалась на этом не оконченной. Пристроив животных на должность ветоши, слесаря совершенно перестали заботиться об их здоровье. Свое-то здоровье "твари" исправно поправляли, обходя при этом собак и оставляя их мучиться с похмелья.
Владя как-то по доброте душевной попытался угостить похмельных барбосов миской "Рислинга" и едой из своих запасов, но собаки проигнорировали "Рислинг" и от еды отказались. Даже от Надюсиных котлет!
Я в ужасе покачал головой. От Надюсиных котлет отказаться невозможно! В подтверждение я взял еще одну и откусил сразу половину. Владя оценил мой поступок и предложил выпить за Надюсю и ее восхитительную стряпню. Мне не терпелось дослушать до конца историю собак, но на ящике, заменявшем нам стол, имелись еще две котлеты, пяток яиц, хлеб и помидоры без счета, да нарезанный сыр "Российский", так что я горячо поддержал Владину инициативу.
И правильно сделал. Утерев губы, Владя пообещал дать мне во временное пользование пластиковую трехлитровую канистру для ежедневных хищений продукции завода, и продолжил повествование о содержательной жизни собак-алкоголиков.
Сердобольная "старушка предпенсионного возраста", сотрудница цеха брожения Антонина Арминаковна Азарян не смогла спокойно наблюдать за страданиями несчастных животных и решила заменить им родную мать. Но ее попытки хоть как-то подкормить барбосов потерпели фиаско (здесь Владя улыбнулся снисходительно-мудрой улыбкой), и тогда ААА принялась каждое утро выставлять перед цехом тарелочку с трогательной каемкой из ромашек, наполненную популярным портвейном "Кавказ".
Я тут же проникся к Антонине Арминаковне симпатией, но Владя, с его привычкой излагать доступно и подробно, подкинул-таки свою ложку дегтя в им же нарисованную благостную картину. ААА, оказывается, не учла одну вещь – барбосы были не просто пьяницами. Они были алкаши. А для алкашей день утренней порцией не ограничивается. Первый "похмельтон" – это что-то вроде физзарядки перед тяжелым рабочим днем. Вылакав тарелочку, собаки дремали какое-то время, а проспавшись, требовали продолжения банкета. То есть, приступали к осаде "бродильного" цеха, норовя при каждом удобном случае прошмыгнуть внутрь и отыскать свою благодетельницу. Беспардонное поведение собак крайне не понравилось главному технологу и он распорядился прикрыть халявную распивочную. Азарян, хоть и без энтузиазма, подчинилась приказу начальства, но собаки… То ли до них не довели распоряжение, то ли они его не совсем верно поняли, но после первого же утра без "Кавказа" осада продолжилась с удвоенной энергией. Технолог не одобрил такое неуважение к своим приказам и в подтверждение привел аргумент  в виде большой совковой лопаты. Кому из псов досталось, сказать сложно. Но досталось только одному. Второй моментально осознал весомость выдвинутого аргумента, задал стрекача вслед за собутыльником, и с той поры собаки в поисках людей, готовых проявить милосердие, стали сторониться цеха брожения. 
Владина попытка "переключить" страдальцев на сухое вино, как он сообщил ранее, потерпела фиаско, а прикасаться к "шмурдяку", и тем более угощать им кого-либо, ему не позволяют моральные убеждения и твердая жизненная позиция.
Собаки после конфликта с главным технологом сделали для себя соответствующие выводы. Теперь, угостившись у кого-нибудь винцом, они в течение дня своему благодетелю не досаждали. Да и вообще теперь никому не досаждали. Раз погнали, надо уходить. Иначе можно огрести. Совковые лопаты не только в "бродильном" цехе имеются. А еще умные собаки старались не попадаться на глаза главенствующей заводской "клике", непостижимым образом распознав в них своих основных недоброжелателей.

Потрясенный кошмарной историей, ночью я нещадно скрипел панцирной сеткой кровати, ворочаясь с боку на бок, и выслушал несколько нелицеприятных замечаний от товарищей по двенадцатиместной палате. Выслушал и, увы, не проникся состраданием к уставшим людям. Голова была занята другим. На моих глазах спивались замечательные существа, и спивались не по собственной инициативе. Виной тому были гадкие представители человечества. К этому человечеству принадлежал и я, а значит, часть вины лежала на мне.
Какими же сволочными бывают люди! Вот так, шутки ради, забавы для, взять и пристрастить бессловесную животинку к спиртному. Пристрастить и бросить на произвол судьбы. Обречь на физические страдания.
Несмотря на сопливый возраст, мне случалось несколько раз побывать в жутком состоянии, именуемым мягким шелестящим словом "похмелье". Когда голова разваливалась на отдельные фрагменты, каждый удар пульса отдавался болью во всем организме, а осознание пустоты карманов вызывало малодушные мысли о суициде. Да если б и имелись деньги: толку от них чуть. До 11:00 это были совершенно бесполезные бумажки. Ни минералка, ни чай не помогали, от сигарет становилось только хуже через две-три затяжки. Лежать было плохо, ходить еще хуже, да и незачем.
Но я-то человек! Я мог стащить у бабушки какую-нибудь настойку, ими целая полка в нише заставлена. Пропажа, конечно же, обнаружится, но потом. И справедливые упреки – тоже потом. Зато этой настоечкой, вот прямо сейчас, можно голову склеить. Да, на крайний случай, имелся еще один вариант: доползти до соседнего подъезда. Василихин гонит самогонку отвратительного качества, но он мужик пьющий, потому полстакана "за так" нальет. А за пол-литра возьмет всего два рубля!
А что могут сделать собаки? Ну вот что?! Ни спросить, ни попросить, ни пожаловаться!
Посадить бы этих слесарей под замок с похмела! А где-нибудь в середине дня, поковырявшись в этом самом замке ключом минут десять, предложить на выбор – буханку вчерашнего "серого" хлеба или пачку печенья "Салям". Без компотика, пепси-колки и, уж конечно, без чего-либо покрепче. Чтоб знали, твари!
Прилетевший откуда-то из темноты сапог дал понять, что я своим скрипением задолбал людей окончательно: до подъема меньше двух часов осталось, утихни, гнида! Я не обиделся, но сапог все же спрятал – завтра выяснится, кто это такой невежливый.
Проснувшись под истошные крики преподов: "Подъем!", я про сапог поначалу даже и не вспомнил. Как ни странно, его никто и не разыскивал… Кроме меня. Моим сапог оказался. Сокурсники улыбались, дружески хлопали по плечу и величали бакланом.
Но мне было плевать с высокой колокольни! Перед самым подъемом в полусне ко мне явился гениальный план спасения спившихся бобиков. Практически повторилась история создания периодической таблицы химических элементов. Ну что ж! Это вполне объяснимо. Ведь мы с Великим Бородачом полные тезки, да и фамилии созвучные, рифмуются на раз-два!

После первой кружки еще холодного рислинга я осторожно поинтересовался у Влади, какова возможность появления сегодня на наших задворках Балбеса и Пряника. Владя зевнул, достал из сумки складную пластиковую канистру, протянул мне и посоветовал раньше "второй" не забивать голову всякими глупостями.
- Ты лучше подумай, как выносить будешь! – Владя продемонстрировал методу раскладывания и складывания канистры и предупредил: "Без нужды не раскладывай, она не вечная!"
- А ты-то как выносишь? – я всем своим видом демонстрировал полное доверие Владиному опыту.
- Владя личные тайны не разглашает даже жене!  - Владя нахмурился и добавил: "Такие сведения заслужить надо, а ты норовишь дуриком проскочить!"
После "второй" Владя решил обдумать "ценное" рационализаторское предложение, которое он давно вынашивал в своей голове. По словам Влади, внедрение этого предложения могло произвести революцию в пищепроме вообще, и в виноделии – в частности.
Обдумывал он почти беззвучно, еле слышно посапывая, иногда чмокая губами и не меняя в кресле отработанной позы. Только-только загруженная "механизма" гудела равномерно, не издавая никаких пугающих звуков.
И тогда я решил ненадолго отвлечься от бдительного слежения за производственным процессом. Прогулялся по проходу до конца здания, высунулся за угол, и обозрел доступную взгляду территорию завода. Ни собак, ни руководящего состава не наблюдалось. А прочая живность на тот момент меня не интересовала.
Я посвистел на всякий случай, крикнул несколько раз: "Балбес!", чем здорово задел усатого дядьку, подкачивающего колесо желтого "каблучка" с оригинальной надписью "Без жен" на борту, очевидно, бывшей когда-то банальной "Безопасностью движения".
Дядька распрямился, презрительно сплюнул и уставился на меня в ожидании новых провокаций. На "Пряника" он обиделся еще больше.
"Безженец" взял насос в руку и направился ко мне. Я решил больше не искушать судьбу и ретировался.
И не поверил своим глазам! Возле "механизмы" в классической позе пограничной собаки сидели чумазые барбосы.
Площадка, на которой размещалась "механизма", с двух сторон ограничивалась глухим бетонным забором, еще с одной – длинным бараком, а с четвертой был тот самый проход, по которому я только что прошелся дважды. Проход шириной не более двух с половиной метров, незамеченными собаки не могли прошмыгнуть. Можно было предположить, что они укрылись где-то до нашего появления, вот только где? В огромном железном ящике для инструментов с навесным замком? В чахлом кустике, росшем прямо из-под забора? Или сидели на ветвях шелковицы?!
Забор, барак и асфальт прилегали друг к другу плотнее, чем плиты египетских пирамид, а в учебнике истории за пятый класс сказано, что в щель между плитами невозможно просунуть даже бритвенное лезвие. Но ведь откуда-то эти чумазики появились! Приехали на конвейерах подачи винограда и удаления отжимок? Или через забор сиганули? Я подошел к забору, поднял руку, и не смог дотянуться даже до колючей проволоки, ржавым орнаментом украшавшей ограждение.
Собаки, не меняя позы, спокойно следили за моими манипуляциями – раз не гоню, значит, я не опасен. Резонно решив, что непонятку с загадочным появлением собак можно разгадать и позже, я достал из кармана заготовленный моток веревки.
- Эй, пионер, что за хрень! – подал голос не вовремя проснувшийся Владя. – Никак повеситься решил?
- Новый метод избавления от алкогольной зависимости, - я принялся разматывать веревку. – Не ори, собак спугнешь.
- Привязать хочешь? – зевнул Владя.
Я утвердительно кивнул.
- Дебил и есть дебил, - мой начальник презрительно сморщился. – Ты им миску "Кавказа" принеси, а там можешь хоть привязывать, хоть хвосты купировать. Они пока не вылакают, с места не двинутся!
Мысль показалась мне дельной. Было, правда, опасение, что Балбес с Пряником отвалят куда-нибудь в мое отсутствие. Но Владя успокоил, сказал, что ради благого дела он и за "механизмой" приглядит, и собакам уйти воспрепятствует. Даже подсказал, где можно разжиться тарой для "шмурдяка".
Я так торопился, что, выскочив из-за угла, едва не угодил под колеса давешнего "каблучка".
- …удило! – под визг тормозов дал мне характеристику "безженец".
Возражать я не стал.

- Маловато, - засомневался Владя, разглядывая мятую алюминиевую миску, злодейски упертую мною из разливочного цеха.
- Это для затравки, - я поставил на асфальт тару, наполовину заполненную потрвейновой бурдой.
Собаки вопросительно посматривали то на меня, то на Владю, то на миску, очевидно не веря свалившемуся на них счастью.
- Фигли вылупились? – милостиво разрешил Владя.
- Фас! – ляпнул я.
Дважды повторять не пришлось.
- Вот теперь можно, - Владя ловко и быстро завязал петли на шеях похмеляющихся барбосов.
- Лихо у тебя выходит! – восхитился я и забеспокоился: "А не туго?"
- Владя что, зря Клуб юных моряков посещал? – скромно заметил мой начальник. – Ты лучше, пионер, поведай, что дальше?
А дальше, согласно моей задумке, требовалось "перевести" собак с бормоты на рислинг.
- Тухлый номер, - скептически заключил Владя.
Я с умным видом сообщил, что менять собачий вкус собираюсь постепенно, от порции к порции разбавляя "шмурдяк" сухим вином. День ото дня меняя пропорцию.
- Логично! – Владя одобрительно кивнул.
Тут пришлось на время прервать беседу: собаки добили портвейн, а у "механизмы" закончился цикл отжима. Выполнили все необходимые процедуры.
Честно говоря, собак можно было и не привязывать. Уходить они, вроде, не собирались, да и веревка им совсем не мешала. Владя, переведя приводной рычаг пресса, плюхнулся в свое кресло и дозволительно махнул рукой. Я немедленно продолжил излагать свою гениальную методу, чем вызвал у начальства крайнюю степень недоумения.
Паникаров приложил палец к губам и глазами указал на ведро.
Прав Владя, после трудов праведных и перед серьезной беседой непременно следует "освежить" мозги. Я ухватился за кружку, а Паникаров показал сведенные большой и указательный пальцы, по чуть-чуть, мол.
И снова верно, именно по чуть-чуть! Иначе серьезный разговор мог перетечь в несерьезный.
Собаки, понаблюдав за нашей пантомимой, завалились спать рядом с шелковицей. Мы промочили горло и я поэтапно, в тезисах, изложил свой план.
- Гениально! – Владя поднял вверх большой палец. – Хотя и жестоко! Кстати, на ночь отпускать их с привязи нельзя.
- Боишься, что подпоит кто-нибудь? – предположил я.
- Естественно! – кивнул Паникаров. – Владя не инквизитор, просто он к каждому делу вдумчиво относится! Вот что, будешь на ночь чистый рислинг оставлять. Захотят – выхлебают, а нет – рыдать никто не станет. А знаешь, не такой уж ты и дебил!
Внеся коррективы в мой план и повысив мой личный статус, Паникаров задремал, а я приступил к смешиванию первой порции чудодейственного эликсира. Познания в фармацевтике у меня были крайне поверхностные, и потому, не мудрствуя, я выбрал вариант "фифти-фифти". По цвету коктейль получился вполне удобоваримым, по запаху – больше бормотуха. Оценить букет напитка, в смысле попробовать эту гадость, я не решился. Псы, кстати, тоже. Они, поскуливая, прострадали до конца рабочего дня, и проводили нас укоризненными взглядами. Владя хранил на лице печать спокойствия, у меня получалось значительно хуже.

Вечером на танцульках сокурсники поинтересовались, не собираюсь ли я в ближайшее время приступить к снабжению их халявной выпивкой. Поинтересовались весьма строго. Причиной тому стали чувак и чувиха из параллельных групп, именно сегодня обрадовавшие своих "сокамерников" соответственно тремя "огнетушителями" и грелкой какого-то крепленого говна. Но ведь на халяву-то…
Я честно признался, что халява напрямую зависит от доверия моего начальства. А снабжать собратьев выпивкой я не отказываюсь, отнюдь. И вот как раз над завоеванием доверия я работаю и уже добился серьезных успехов. То есть, прошел во Владиной табели о рангах от "шантра****уции" до "несовсемдебила", остался шажок-другой, вы уж потерпите чуть-чуть, други дорогие!
Аллочка тоже поинтересовалась… Нет, не бесплатным рислингом, ее больше волновало мое мрачное настроение, но к истории спивающихся собак Аллочка отчего-то осталась равнодушной.
- Дались тебе эти "кабыздохи"! – фыркнула она. – Не кисни! И руки не особенно распускай!
Ну, насчет рук, это она меня раззадорить хотела.
 
Утром настроение мое ухудшилось еще больше. Миска осталась нетронутой, псы при виде меня и Паникарова поднялись с земли, завиляли хвостами, но взгляды их говорили: "Люди, вы сволочи! И ты, бесконечно заливающий глотку кислятиной знакомый нам Владя Паникаров, и ты, глупый, только начинающий жить неизвестный студент, так гордящийся тем, что его больше не называют дебилом, и потому идущий на поводу у взрослого пьяницы со стажем! Мы, бедные бессловесные животные, неспособные даже плюнуть в ваши мерзкие рожи, доверились вам. Мы даже не сопротивлялись, когда вы надевали на нас свои хитроумные путы, мы верили вам, как себе, о люди! И что же мы получили взамен?! Вы, негодяи из негодяев, коварно лишили нас свободы и сладкого веселящего питья. Вы бросили нас на всю ночь мучиться от состояния, столь знакомого вам, и столь ненавидимого вами! Мало того, как издевательство, вы подсунули нам какую-то бурду, к которой не прикоснется ни одна уважающая себя собака. Слышишь ты, гадкий некрасивый студент, исчадие ада! Ведь это ты придумал избавить нас от алкоголизма, забыв спросить, нужно ли нам это избавление! Это ты, никчемный троечник и злостный прогульщик, не обладая даже минимальными барменскими навыками, смешал ужасающий коктейль, который, по дурости своей, назвал чудодейственным эликсиром! И по своему же идиотизму решил, что запах божественной бормотухи забьет зловонный дух сухой кислятины! Если бы ты прилежно учился, а не пустил учебник естествознания на самокрутки, то знал бы, что обоняние собаки в десятки тысяч раз лучше, чем у людей! И уж учуять рислинг… Эх ты! Эх вы! Люди-люди, куда вы катитесь, отчего вы стали столь жестоки!"

Я готов был провалиться сквозь землю.
Или немедленно бежать за шмурдяком.
Миску бормоты, две миски, ведро! Сейчас же!

- Стоять! – остудил меня Владин окрик. – Куда собрался?
- За "шмурдяком", - я потупился, стыдясь собственной слабохарктерности.
- Совсем ты охренел, - удивился Паникаров, - сдался никак?
- Собаки ведь страдают, - заоправдывался я.
- Раненые солдаты тоже страдали. И раковые больные. Их, что ж, по-твоему, лечить не надо было? Эх ты, айболит доморощенный! – Владя презрительно сплюнул. – Отвязывай собак, вали за своей бормотухой, и мне на глаза больше не попадайся!
Я застыл на месте, закусил губу. Владя, конечно же, был прав, но и собак было жалко!
- Ну, че застыл? – ледяным тоном поинтересовался Паникаров. – Забыл, куда шел?
- А че делать-то? – я пребывал в растерянности.
- То, что и положено, - голос Влади слегка потеплел. – Схватил ведро, и ускакал! А я пока "механизму" запущу. Да! – крикнул он мне уже во след. - Никаких "Кавказов" или "Молдавских" там! Вернешься – поговорим.
 
- Ты больше в столовку на завтрак не ходи! – Паникаров в довесок к кружке выдал мне бутерброд с маслом и сыром. – Надюська как вчера прознала, что у меня помощник появился, обрадовалась. Сказала, что будет тебе завтраки лОжить. Как в нашей столовке кормят, она получше тебя знает. Завтра тебе яичницу с салом обещала… Ты с салом любишь?
- Люблю, - кивнул я . – Только не надо этого, чего я буду вас объедать!
- Дурак ты! – засмеялся Владя. – Размечтался нас обожрать! Хочешь, всей группой приходите столоваться! Надюське только в радость, любит готовить!
"Механизма" исправно гудела, я пережевывал бутерброд, собаки лежали в тени шелковицы, прикрыв глаза.
- Ты богатый, что ли? – я облизал замасленные пальцы.
- Не бедный, не волнуйся, - теперь Владя выудил из сумки колбасный бутерброд. – Бери, не брыкайся! Они с маслом, нужно сейчас сожрать. Жарче станет – растечется масло по всей сумке.
- И как это у тебя остальная жратва не тухнет? – я с удовольствием вонзил зубы в колбасу. В столовке и в самом деле кормили отвратно.
- С чего это ей тухнуть, когда Надюська прямо со сковородки к самому обеду приносит! – Владя вдруг озабоченно прислушался к гулу "механизмы". – Показалось, вроде.
- Что показалось?
- Да звучок какой-то, - он пощелкал пальцами, подбирая подходящее слово. – Лишний! Ты не слышал, будто хрустнуло что-то?
Я замотал головой. Ну не прислушивался я в тот момент к "механизме". Напрочь забыл о своих правах из-за бутерброда!
- Еще будешь? – прищурился Владя.
Я только сглотнул слюну.
- Как раз осталось, - Паникаров достал два бутерброда с колбасой.
- Так, значит, это ты за едой на проходную бегаешь? – спросил я, когда мы прикончили Надюсины гостинцы.
- Приблизительно, - Владя с хрустом зевнул.
- Так, погоди, - удивился я, - а на фига ты с сумкой с утра приходишь? Ну, в смысле, всегда приходил? Меня-то до этого не было, а ты можешь и дома позавтракать.
- Владя так и делает! – хмыкнул он.
- Так на хрена…
- Много вопросов! – Паникаров перевел рычаг на реверс.
- Чего-то ты не договариваешь! – продолжал допытываться я. – Сумка тебе с утра на фиг не нужна. До проходной тут ходу три минуты. Туда-обратно, плюс ожидание Надюськи… Ну максимум, минут пятнадцать, а ты не меньше получаса…
- Цыц! – нахмурился Владя и запустил сброс отжимок.

Полный цикл работы "механизмы" выглядел несложно. Включить конвейер подачи, выходящий из стены здания, по нему в недра "механизмы" поступает виноград, проследить, чтобы не было переполнения или "недовала". "Недовал", то есть недостаточное количество винограда, грозил неполным отжимом, избыток сырья – поломкой агрегата. Затем перевести рычаг в нижнее положение, нажать кнопку "Пуск", процесс отжима пошел. По окончании отжима следовало нажать "Стоп", перевести рычаг в верхнее положение, тот самый реверс, снова на "Пуск", и включить второй конвейер, по которому отжимки уползали в ту же стену, откуда появлялся виноград. Удалив отходы производства, можно было загружать "механизму" по-новой. Вот и вся сложность. Полный цикл занимал около часа. Рабочий день укладывался в пять-шесть циклов. Будет больше, разъяснил Владя, начнут хвалить и повышать план. Меньше – ругать и повышать план. Потому, пять-шесть – золотая середина.

Итак, Паникаров запустил сброс отжимок, и, не желая отвечать на мой вопрос, подчеркнуто внимательно смотрел, как из специального отверстия "механизмы" на черную ленту конвейера шлепались малоаппетитные останки винограда.
Я, от нечего делать, пялился туда же. Ох ты! Меня едва не стошнило. Вместе с ошметками винограда на ленту шлепнулась…
- Че задергался? – ухмыльнулся Владя.
- Так это же крыса была! – я едва сдерживал тошноту.
- Бывает! – пожал плечами Паникаров.
- Да откуда она взялась?!
- Запрыгнула во время загрузки, а ты не заметил, - объяснил Владя.
- Так загружал ты! – я аж задохнулся от возмущения.
- Загружал Владя, - кивнул начальник, - а не заметил ты! И не спорь!
- Значит, все в вино пошло?
- Значит, пошло. А что тебя смущает?
- Смущает, что мы это пьем! – разозлился я.
- Мы "шмурдяка" не пьем, - спокойно парировал Владя. – Я тебе что, зря показывал, из какой бочки надо наливать. Там, пионер, рислинг не для магазинов. Да успокойся ты! Крыса одна, винограда – тонны. Пока перебродит, отфильтруется, осядет… Короче, не думай об этом.
Ага, сказал тоже, не думать! Теперь, когда с первого конвейера в "механизму" посыпались влажные гронки, я следил за загрузкой с удвоенным вниманием. Даже мух пытался отгонять!
- Ну, давай теперь о собаках поговорим, – предложил Паникаров, запустив отжим.
- Давай! – согласился я.
Собаки, лежавшие в теньке, навострили уши, будто прочмакав, что разговор о них пойдет.
- Послушай опытного человека, - Владя плюхнулся в кресло. – Раз ты тут из себя спасителя-благодетеля изображаешь, то изволь (у меня отвисла челюсть!) держать характер. А если ты такой чувствительный, то отпусти собак. А лучше, убей их сразу, они, один фиг, сдохнут!
- С чего ты так решил? – удивился я.
- Так они же не жрут ничего, долго не протянут.
- А почему это ты…
- А потому, что это я! – потерял терпение Паникаров. – И только поэтому хоть чуть-чуть представляю, что такое есть АЛКАШ?
- Кто такой, - машинально поправил я.
- Болт тебе в одно место, чтоб голова не болталась, - рявкнул Владя. – Алкаш – настоящий алкаш – уже не КТО! Ни человек, ни животное. Амеба бесхребетная, инфузория расплывчатая. Живет одним только страхом. Все поступки его страхом продиктованы. Страхом перед смертью. Алкаш готов пресмыкаться, в грязи распластываться, говно жрать за полстакана такого же говна только с градусами. А почему? Молчишь. Думаешь, так сильно башка болит? Так, что перетерпеть нельзя?! Ага, щас! Он сдохнуть боится! Вот не примет "похмельтон", сердечко тикнет раз-другой и фигак - остановится насовсем. Ему страшно!
Да, алкаш, если хочешь знать, даже ест из страха. Когда ты в "штопоре" вторую неделю, жратва в глотку уже не лезет. Бухло, впрочем, тоже. Организм уже так алкоголем пересыщен, что отторгает любое вмешательство в него. Вольешь в себя сто пятьдесят, сырка плавленого закинешь, а оно внутри таким ежиком метаться начинает, так на свободу рвется… Попробуй удержи! А перестанешь жрать – неделя, максимум полторы и сляжешь без сил. И не поможет никто!
- А собутыльники? – не удержался я.
- А, к чему ты им такой сдался! – поморщился Паникаров. – Ни бухло, ни деньги ты уже добывать не способен. Так что лежи, родной. Выкарабкаешься - приходи. А сдохнешь – выпьем за упокой души твоей безгрешной, если, конечно, вспомним. И это люди, они башкой понимают, что жрать надо. А у собаки страха нет. Отключился рефлекс, она и не ест. Только пьет, на том и держится…
- Страх, значит, - пробормотал я, потрясенный не столько ужасной картиной действительности, сколько складной и правильной речью Паникарова.
- Страх, пионер, страх, - подтвердил Владя. – Даже когда алкаш стоит перед выбором, выбором его страх управляет.
- Это как такое может быть? – не въехал я.
- А ты прикинь картинку, - судя по голосу, Владя немного успокоился, - крючит тебя с бодуна, да так, что выть больно. Тот крайний случай, когда руки на себя готов наложить. Ни друзей, ни магазинов, ни аптек, ни "скорой помощи". Зато имеется фанфур неопознанной жидкости. То бишь, этикетка отсутствует, запах незнакомый. Но она, блин, прозрачная и спиртовой дух в общем букете присутствует, вроде бы. Если не выпьешь – сдохнешь точно. А выпьешь? Тут уже два варианта на выбор. Либо сдохнешь быстрее, либо там действительно что-то неопасное спиртосодержащее окажется. Вот и выбираешь в пользу меньшей опасности…
- Ну и как? – выдохнул я.
- А! – махнул рукой Владя. – Чаще травятся.
- И что? Пьют?
- Еще как! – Владя улыбнулся и подмигнул мне.
- А откуда ты… Неужели...? – я не решался полностью озвучить вопрос.
- Ужели, - вздохнул Владя. – Каждый день "в лохмуты", а то и два раза на день. Все перепробовал. И палитуру, и "дихлик".
- Хорош заливать! – не поверил я.
- Ну и не верь, - Паникаров поморщился. – Больно хотелось тут перед всякой "шантра****уцией" душу выворачивать.
- Ты, Владя, не злись, - я испугался столь резкого понижения своего статуса. – Просто это все так неожиданно. Мы тут с тобой каждый день почти полведра выкушиваем, а ты ни разу ни "в усмерть", ни "в дупель", ни "в лохмуты".
- Глупый ты еще, пионер, - снова заулыбался Владя. – Мы не бухаем, а утоляем жажду. И потом это временно. На сезон.
- В смысле? – я вопросительно покосился на ведро – не пора ли?
- Рано, - не позволил Паникаров. – Ты что же думаешь: я на этом заводе круглый год надрываюсь?
Только сейчас я заметил, что Владя перестал говорить о себе в третьем лице.
- Нет, пионер, - продолжал Владя. – Я такой же сезонный рабочий, как и ты. Урожай соберут, мы его передавим и свободны оба. Ты в гимназию свою пойдешь двойки получать, и у меня на остаток года дел полно. Хозяйство большое: куры, два поросенка, огород. Виноградник свой был, да забросил я его. Не нужен ста-а-а… Апчхи!
- Будь здоров! – отбарабанил я.
- Всегда здоров! – отозвался Паникаров. – Так что, пионер, отработаю сезон и на хозяйство. И весь год, заметь, только компоты да кефиры. Даже в праздни…
В этот момент раздался металлический хруст.
- Ну вот! – отчего-то обрадовался мой начальник. – Говорил же Владя – шум лишний был. Вот тебе подтверждение.
"Механизма" продолжала гудеть электродвигателем, но ее подвижная часть теперь была неподвижной.
- За слесарями бежать? – я нажал кнопку "Стоп".
- Хочешь – беги, - Владя пожал плечами, - а хочешь – на коне скачи, если заняться больше нечем.
- С чего такой пессимизм? – поинтересовался я.
- Из личного опыта, - Паникаров назидательно поднял вверх палец. – Слесаря раньше обеда в себя не придут. У них сейчас по расписанию "похмел" и домино. Вечный турнир на первенство завода. Можешь сходить, полюбопытствовать. Откровенно, конечно, не пошлют, но и с места не сдвинутся – список дадут почитать.
- Список? Какой еще список?
- А чего первоочередного на заводе не фунциклирует, - Владя досадливо сплюнул. – Там четырнадцать наименований.
- Ты и это знаешь, - съязвил я.
- Так они этим списком всегда до обеда отбиваются. Третий год уже. А оборудование как не работало, так и не работает. …Может, сам посмотришь?
- Легко, - согласился я, радуясь возможности поправить свой пошатнувшийся статус.

- Ну, что там? – Владя наполнил кружку, пока я выискивал неисправности в "механизме".
- Сухарь лопнул, - констатировал я, - случай не смертельный.
- Поменять сможешь? – он протянул мне "поилку", когда я спрыгнул с агрегата. – Или будем дожидаться…
Начальство само наполняло мне кружку – это дорогого стоило!
- Да поменять не сложно, - авторитетно заявил я, принимая емкость, - только инструмент требуется. Кувалда или молоток килограммовый, два ключа на девятнадцать, плоскогубцы, еще домкрат, а лучше лебедка ручная. Ну и сухарь новый, ясен пень.
- Молодец, пионер! Соображаешь, - Владя посмотрел на меня почти уважительно.
Он отпер железный шкаф и выложил передо мной требуемый инструмент.
- Если еще что понадобится – милости прошу, - Паникаров кивнул на железный шкаф.
Судя по наличию лебедки, шкаф являлся настоящей мини-инструменталкой.
- Это что – все твое? – полюбопытствовал я.
- А как же, - Владя принял горделивую позу. – Тут, брат, на слесарей рассчитывать не приходится.
Спалился Владя. Экзамен это. Инструмент-то у него имеется не просто так. Значит, поломки исправлять он и сам умеет. А сейчас вот дурака включил – поменять сможешь? Проверяет. Ну и ладно.
В душе порадовавшись переходу с "пионера" на "брата", я принялся закреплять лебедку.

- Отдохни, - Владя вручил мне недопитую кружку.
Я только-только бросил кувалду, выбив с четвертого удара остатки сухаря из пазов. Бедные собаки дергались и взвизгивали при каждом стуке. А ну-ка, по больным мозгам…
Работа, в принципе, была не сложная, но, как всегда, не хватало третьей руки. Владя, соблюдая правила игры, продолжал изображать неумеху и не помогал мне. А я и не просил помощи. Похоже это самая важная проверка, последняя. Справлюсь, завоюю полное доверие начальства. Что это мне сулило? Честно говоря, лично мне почти ничего, но уж очень хотелось угостить сокурсников "халявой". Так что нужно сдать этот экзамен на "отлично". Другая оценка Паникарова, наверное, не устроит.
- На фига ты здесь свой инструмент держишь? – я благодарно допил теплый рислинг. – Ты же сезонщик.
- Не расслабляйся, - Владя вместо ответа отобрал у меня кружку.
Я пристроил новый сухарь и осторожными ударами через латунную надставку принялся вколачивать его на место. Сухарь чугунный и, значит, очень хрупкий, так что без надставки нельзя. Врежешь по нему напрямую – лопнет на раз-два. Ну, вот и все. Тяжелая и громкая работа закончена. Осталось так, по мелочи: несколько болтов закрутить, да кожух защитный навесить. Владя как бы невзначай достал из своей "инструменталки" банку с графитной смазкой и поставил на асфальт. Опять проверяет! Ладно, мы тоже не пальцем деланные: я пододвинул банку к себе и макнул болт в "графитку". Паникаров одобрительно хмыкнул и вдруг принялся негромко рассказывать.
О том, что родился он где-то у черта на рогах: якутский поселок с невыговариваемым названием Ыйилы. И как батя однажды спросил его: "Хочешь на Черном море жить?" Они с отцом, как раз, карту страны изучали. Вот батя задал вопрос и ткнул пальцем в город Новороссийск.
Ну ни фига себе! Кто ж не хочет! И тогда батя с него слово взял – переедем, если обещаешь хорошо учиться. Вот и учился, пыхтел, из кожи лез. Батя свое обещание выполнил и Владя свое не нарушал.
Да как же его нарушить можно, когда в такую благодать попал. После минус пятидесяти зимой и лета в один месяц! А тут… Полгода можно из моря не вылезать! Абрикосы с жерделями прямо на улице растут! Арбузов он вообще ни разу в жизни не видел, только на картинках. А виноград! Разве мог он представить, что вместо снега и темноты может быть солнце и виноград до горизонта. И плевать, что не сам город, а пригородный поселок… Да  Владя готов был бате руки целовать. Учился честно, не отлынивал, не прогуливал. А когда одноклассники подкалывать начинали – дрался. Только не в школе, а после уроков на пляже. В общем, был почти отличником, но и хулиганы поселковые его за своего признавали.
После школы в Армавирский педагогический поступил. Общага, свобода, студенческое братство, девчонки и вино! Но Владя помнил про слово отцу данное. Учился хорошо, в вечеринках изредка участвовал, к спиртному не притрагивался.
Как-то, по окончании четвертого курса, каникулы дома проводил. Поехал в город, в кино, и встретил там девчонку. Встретил, и до конца каникул не отходил от нее. После защиты диплома поженились. Паникарову, как "краснодипломнику", свободное распределение полагалось, а поселковой школе как раз химик требовался. Вот Владя и вернулся в ставший родным поселок. Он даже в институте всем говорил – я черноморец.
Паникаров трудился в школе, сеял разумное-доброе-вечное, и ему это очень нравилось. Надюська после отъезда из города кошеварила в совхозной столовке. Отъезд! Смешно говорить. От поселка до Новороссийска пять минут на автобусе. Того и гляди, троллейбус начнет в поселок ходить.
Через год поставили с батей пристройку к родительскому дому, у молодых стало целых две комнаты. А еще через год Надюська двойнят родила – Сашку и Генку. Сашка – это девочка. Александра.

Я слушал внимательно, стараясь особо не греметь железяками.

А потом бати с мамой не стало. Поехали к маминому дядьке в Варениковскую на автобусе и не вернулись. Из тридцати семи человек в автобусе тридцать пять остались живы. Даже водитель.
Похоронив родителей, Владя впервые попробовал спиртное на поминках. А после частенько по вечерам стал прикладываться к винцу. Боль притуплял. Потом привык. И пошло-поехало. Сначала просто пил, потом начал похмеляться, потом началось похмелье с продолжением. После очередного пьяного урока вежливо попросили из школы. Чуть позже – из местной лаборатории, химик все-таки. Когда его поперли из магазинных грузчиков, он уже не просыхал.

Я навесил кожух, врубил реверс и запустил агрегат. Работает. Подвижная часть поползла вверх. Сейчас недра "механизмы" откроются, надо будет проверить, отчего лопнул сухарь. Сухарь, он навроде как предохранителя. Ежели что-то жесткое попадается, ломается сухарь, а "механизма" остается в целости и сохранности.
Владя моих манипуляций даже не заметил, лицом не дрогнул, продолжал говорить.

Когда денег не стало хватать не то что на "плодово-выгодное", даже на "палитуру", а доверие знакомых было напрочь подорвано невозвращенными или забытыми долгами, он начал приворовывать.

Подвижная часть поднялась вверх, и даже без проверки стало ясно, что ничего лишнего в утробу "механизмы" не попало. Скорее всего, сухарь лопнул от старости. Я на всякий случай потыкал палкой туда-сюда в полураздавленный виноград, ничего жесткого не обнаружил.

Владя поначалу таскал из дома, потом за чужое взялся. Несколько раз его ловили, выбили часть зубов, сломали пару ребер. До милиции дело не доходило, но это был лишь вопрос времени.

Я запустил "механизму" на рабочий режим, убрал инструмент, а Паникаров грустным голосом продолжал повествовать о том, как он скатывался в алкогольную трясину.

В день, когда двойнята стали первоклашками, Владя спер у соседки два трехлитровых баллона самогонки. Домой вернулся через неделю, облеванный и обосанный завалился спать на чистые простыни.
Проснулся на полу возле батареи, с наручниками на левой руке. На подоконнике в пределах досягаемости стояла банка огуречного рассола.
Вернулась Надюська – отводила двойнят в школу. Показала ключи от тестевых наручников и предложила на выбор – либо отстегивает его от батареи сейчас же, а вечером ни ее, ни Сашки, ни Генки в доме уже не будет, либо Паникаров сидит на привязи сутки, а там как Бог на душу положит.
Это были самые кошмарные сутки в его жизни! Владю крючило и ломало, он отчаянно матерился и грохотал кулаком по полу, грыз подоконник, пил рассол и тут же блевал какой-то чернотой, кусал батарею, готовый расшибить башку об эту самую железяку, дабы прекратить мучения.
Детей Надюся в комнату не пускала, щадила Паникаровское самолюбие.
На другой день жена, ни слова не говоря, отомкнула наручники, поставила на тумбочку бутылку водки и ушла на работу. И непонятно, что было хуже, сидеть на привязи или привязывать самого себя. Как же хотелось Владе сорвать "бескозырку" и присосаться к горлышку! Чтоб жгучая жидкость прокатилась по горлу, помучила изнасилованный желудок и с кровью добралась до мозга, состоящего из боли и неистребимого желания. Добралась, обволокла, успокоила. Чтоб опять стало все по барабану!
Он долго оттирался под душем и постирал одежду. Вечером за ужином удивился, как выросли дети. Сашка и Генка тоже с удивлением разглядывали такого непривычного отца.
Через два дня, когда нормализовалось давление и иссяк постпохмельный понос, Владя устроился сезонником на уборку винограда. Убирал так, будто это последний сезон в его жизни. В следующем году его уже позвали на завод.

- Не боишься, что инструмент сопрут? – только и смог выдавить из себя я.
- Говорю же тебе, на сезон! – Паникаров запер навесной замок на железном шкафу. – Владя не дурак, чтоб ценные вещи оставлять без присмотра.

Прискакала почти симпатичная девица в белом халате. При ярком солнечном освещении было видно, что под халатом, кроме белых трусов, другой одежды на ней не было.
- Какого ляда! – тон у девушки был почти дружелюбный. – Палыч велел узнать, почему простаиваете.
- Ты передай Палычу, что у нас сухарь полетел. А также скажи, что мы не стали Самоделкиных дожидаться и произвели ремонт своими силами, - оттарабанил Владя, разглядывая девицин халат  где-то в районе сисек. – И заходи почаще!
- От-то мне заняться больше нечем! – хохотнула она и усвистела восвояси.
- Кто это? – спросил я, явственно ощущая, что "обнаженка" произвела на мой организм впечатление.
- Любаня, - вздохнул Владя, провожая девчонку грустным взглядом. – Зам главного технолога. Виноград, наверное, на складе начал скапливаться, вот он ее и прислал, - и снова вздохнул.
- Что, не дала? – догадался я.
- Она Надюськина подруга, - оправдался Владя, - и вообще…
Он не успел договорить. За нашими спинами послышались характерные звуки. Не веря своим ушам, мы обернулись. Балбес и Пряник прилежно лакали из миски мой чудодейственный эликсир…

Вечером я не замечал презрительных взглядов сокурсников, меня переполняла радость. Меж тем атмосфера неприязни сгущалась. Все заводские студенты этим вечером умудрились принести в лагерь хоть какую-то толику продукции завода. Все, кроме одного придурка, которому никчемные собачонки важнее собратьев по альма-матер.
Я бы, наверное, испытывал угрызения совести, будь менее счастлив от удачного сдвига с мертвой точки моей миссии. Да и Аллочка была в этот вечер в хорошем расположении духа…

Миска с чистым рислингом - Паникаров настоял - на утро оказалась наполовину пустой. Первая часть моего плана претворялась в жизнь семимильными шагами. А ближе к обеду собаки прикончили кислятину.
- Ну, что Владя говорил! – настоятельно произнес Паникаров, убывая на проходную за обедом.
Вроде бы он на этот счет ничего не говорил. Ну, да теперь это было не важно!

Плотно подзаправившись, мы приняли решение покормить собак. Вернее, попытаться покормить. После двадцати минут моих уговоров и просьб, Паникаров зажал меж колен Балбеса и практически затолкал в него половину котлеты. Балбес визжал и сопротивлялся, но Владя был неумолим. Пряник, потрясенный зрелищем принудительного кормления, слопал свою порцию добровольно.
Мы потирали руки и праздновали победу! Правда, через несколько минут Пряника вырвало.
- Бывает! Алкогольный токсикоз, - заметил Владя, и своевременно напомнил мне о моих правах на предмет уборки рабочего места.
Спустя где-то час с Балбесом произошла почти такая же неприятность. Только не спереди, а с другой стороны. Напоминание об уборке уже не потребовалось.
- Слушай, Владя, - я запустил последний на сегодня цикл, - а как собаки оказались здесь… Ну, помнишь, я за угол ходил, а когда вернулся, они уже тут были?
- Эт-точно! – согласился Паникаров.
- Ну и?
- А ты сам-то как думаешь? – хохотнул Владя.
- Прятались в шкафу, приехали со склада на конвейере, по воздуху прилетели! – выпалил я свои версии. – Я тут все осмотрел, ни щелочки, ни дырочки…
- Так не бывает! – видок у Паникарова был прехитрющий. – Либо ты невнимательно смотрел, либо собаки тебе просто привиделись.
- Ха-ха, насмешил.
- Владя и сам своим глазам поначалу не поверил, но факт есть факт, - Паникаров прищелкнул языком. – Супротив фактов не попрешь! Поищи еще, а то Владя начинает сомневаться в твоих умственных способностях.
Ну ладно! Еще, так еще. Я скептически обозрел территорию: "механизма", шкаф, шелковица, кусты, стена, забор. На всякий случай приподнял Владино кресло. Подземного хода не обнаружил. Подергал шкаф, чем черт не шутит - с тем же успехом можно было попытаться сдвинуть забор. Похоже, Паникаров просто издевается надо мной.
Блина-малина, мать-перемать, разитить твою ити… Ну что я еще не проверил! А кусты?
Теперь я не поверил своим глазам – за чахлой растительностью обнаружился довольно просторный лаз под забором. И вырыли его точно не собаки. Собаки лопатой пользоваться не умеют, а лаз этот имел почти ровные стены и дно.
- Орел! – снова прищелкнул языком Владя.
- Твоя работа?
- Где это ты видел Владю с лопатой? – ухмыльнулся Паникаров. – Это еще покойный Сидорыч расстарался. Мне дырка по наследству досталась.
- От Сидорыча? – уточнил я.
- Не! После Сидорыча тут Саня Чих управлял два года. Потом – Дымарченко. А этот четыре года продержался. Ну, а уж после – я.
- Понятно! – протянул я, пытаясь понять, за каким лешим неведомому покойному Сидорычу понадобился этот лаз. – А что там, за забором?
- Лесопосадка. Метров эдак пятьдесят, - прищурился Владя. - А дальше дорожка от вашего лагеря к столовке.
- Зашибись! – меня осенило. – Ставишь в лаз канистру, а вечером с другой стороны забираешь.
- Две канистры помещаются, - подтвердил Владя. – Бери ведро и дуй за рислингом!
- Может, сразу в канистру? – предложил я.
- Опять дурак! - не одобрил Паникаров. – С канистрой враз внимание привлечешь.
- А с ведром нет? – съязвил я.
- Нет! – кивнул Владя. – Ведро, в крайнем случае, уронить можно. Ну а потом иди доказывай, что ты там из него разлил. По такой жаре все за три минуты испарится.

Я через воронку наполнил доселе валявшуюся без дела в ящике канистру, выделенную мне Владей в аренду. И вторую, лежавшую там же, с Владиного разрешения, само собой.
- А теперь дай мне обещание! – потребовал Владя.
- Смотря какое, - засомневался я, ожидая подвоха.
- Там рядом с дыркой из земли труба торчит. Труба не простая. Повернешь краник – и из нее "шмурдяк" течет.
- Ох ты! – обрадовался я.
- Не вижу повода для радости, - нахмурился Паникаров. – Обещай мне немедленно, что никогда, ни под каким предлогом ты этот краник открывать не будешь и друзей своих, сопляков неразумных "шмурдяком" поить не станешь.
- Вот это да! – опечалился я. – А на фига же тогда труба?!
- Я "шмурдяк" продаю личностям спившимся и безнадежным. По рублю литр! – рявкнул Владя.
- Крайне милосердно, - одобрил я. – И главное, для себя выгоды никакой.
- А ты меня не подъеживай! – еще больше разозлился Паникаров. – Стал бы я тут за сто сорок рублей высиживать без выгоды!
- Ну и на фига… – начал было я.
- Поставил канистры, о дырке забыл! – перебил меня Владя.
Собаки вдруг разом залаяли. Видимо, мы здорово орали, так что они залаяли на нас. Но не злобно, а как-то… Опомнитесь, люди, не ругайтесь по пустякам!
Мы замолчали разом, глядя на собак.
- В общем, так, студент! – нарушил тишину Владя. – Только сухое, и только три литра в день. Сегодня не считается. "Шмурдяком" поить друзей не вздумай! Ни к чему алкашей плодить! Тебе-то сейчас все до задницы! А я уже через это прошел и совсем не хочу, чтоб по моей милости пацанва сопливая спиваться начала. Усек?
- Усек! – огорченно буркнул я.
- Обещаешь? – потребовал Владя.
- Будто у меня выбор есть, - я вздохнул. – Слушай-ка, а трубу тоже, это… Сидорыч провел?
- Он! – подтвердил Владя. – Жаль, помер. Большого ума человек был.
- Жаль, - согласился я. – А эти двое тоже померли? Ну как их там…, Чих-Пых и Дымченко.
- Дымарченко, - поправил Паникаров. – Нет, брат, эти живы пока.
- Так какого хрена они уволились отсюда? – удивился я. – Работа не бей лежачего, да еще труба с деньгами, практически…
- Я ж тебе говорил, тут за сезон спиться можно, - напомнил Владя. – Этих бойцов на подольше хватило, но один фиг, спились. Их теперь даже сезонниками не берут, только труба спасает.
- В смысле?
- Из трубы бухают, из трубы торгуют, - Владя почесал плечо. – На еду-то денюжка нужна.
- Не боишься, что растрезвонят по пьяни? Сам знаешь, что у трезвого на уме…
- Не-а! Страх, брат. Боятся они единственную кормушку потерять. Так что молчат, соблюдают конспирацию, и бухают только друг с другом. Ну, а на случай, если растрезвонят…, у трубы еще один кран имеется. На территории завода.

Я все же нарушил обещание. Правда, один раз и ненадолго. Не сразу разыскав дырку с обратной стороны забора, я не удержался и проверил в действии торчащую из склона оцинкованную полдюймовую трубу. При повороте барашка на землю потекла струя с таким знакомым запахом недорогого портвешка.
Немного погрустив из-за данного Владе обещания, а, соответственно, и упущенных почти безграничных возможностей, я подцепил канистры и направился в лагерь, зорко следя окрест и держась лесопосадки. Преподаватели, нежелательные свидетели и "хвостопады" могли появиться в любой момент, а делиться, и уж тем более выбрасывать долгожданную добычу отнюдь не входило в мои планы.

Что и говорить, я был прощен и амнистирован по всем статьям! Мне трясли руку, хлопали по плечу и говорили добрые слова типа: "Ну, уважил, едренать!" Даже периодически пытались угостить жутчайшим лагерным дефицитом – сигаретой! Напрочь позабыв, что я первого сентября сего года, призвав в свидетели всю группу, торжественно бросил курить.
Было ужасно приятно, но все же мысли мои большей частью находились там, на заводе, где возле давильной "механизмы" остались ночевать привязанные к дереву барбосы. Владя вспомнил из курса истории, что древние греки потребляли вино, предварительно разбавив его водой. Собаки наши на древних греков, равно как и на современных, не тянули. Но Владя настоял, и я, по уходу с работы, разбавил рислинг водой где-то один к трем. Самая что ни на есть древнегреческая пропорция, в чем мне удалось убедить Паникарова. Короче, волновался я, как Балбес и Пряник перенесут очередную подляну от своих лечителей-мучителей.

Аллочка, грустно стоящая посреди скачущей под "Арабески" толпы, высказала обиженно, что мне, похоже, мои пьянки с друзьями-даунами дороже, и что она больше не намерена вот так дура-дурой топтаться в одиночку и дожидаться, когда я осчастливлю ее своим появлением. После чего развернулась и с независимым видом умчалась в свой барак. Мчалась она, честно говоря, не очень старательно… Слегка притормаживая…
Я шлепнулся на лавочку, прикрыл глаза, попытался обдумать сказанное и пришел к выводу – она права!
Пьянки с даунами, увы, мне дороже. Наши отношения являли собой некий спорт, даст или не даст. Мои думы и чаяния она не понимала, я тоже все ее рассуждения считал полной ахинеей. Так что разговаривать-то мы разговаривали, но как-то каждый сам по себе - диалога не получалось. Это не любовь, однозначно!
Значит, быть посему! Вы свободны, Алла Николаевна! Убеждать, что Вы не дура-дурой я не собираюсь. Все, точка! Что и говорить, извиняться и признавать себя неправым я тогда не умел. Приняв твердое решение расстаться со своей девушкой, я открыл глаза и обнаружил перед собой Аллочку с заплаканным лицом.
Ну, в общем, решение мое было поспешным, принятым сгоряча, впрочем, в юности редко бывает по-другому.

Собаки продолжали радовать меня. Миска с утра оказалась пустой, в глазах животных – ни намека на укор.
Я вытряс в миску из бумажного кулька пшенную кашу, захваченную из столовки. Пряник презрительно взглянул на несъедобное месиво и отвернулся. Балбес проявил больше интереса, он даже понюхал кашу и фыркнул.
Паникаров тоже фыркнул, хотя каши не нюхал.
- Ты что же, считаешь собак тупее себя? – сморщил физиономию он. – Эта лабуда для голодных студентов.
- Другой не было! – огрызнулся я. – Или ты предлагаешь их котлетами до полного выздоровления кормить?
- Щас! – Владя достал бутер с колбасой. – Надо просто запаху добавить. Для аппетита!
Он накрошил в кашу два кружка вареной колбасы, туда же соскоблил масло и тщательно размешал все это веткой шелковицы.
- Теперь понюхай, - он сунул мне под нос миску с малоаппетитной бурдой.
Запах, как ни странно, оказался вполне съедобным – колбасный дух и еле различимое столовское амбре.
- Приятного аппетита! – Паникаров сунул миску к собачьим мордам.
Балбес вновь обнюхал кашу, обстоятельней, чем в первый раз, и укоризненно посмотрел на Паникарова: ты что же это, добрый человек, дешевишь? Вчера, значит, котлетка из чистого мяса с яичком, а сегодня… нехорошо-с, батенька!
- Жрите, кабыздохи! – беззлобно посоветовал Владя. – Иначе без вина останетесь, лить-то некуда!
- Ты им еще про общество чистых тарелок расскажи, - я вспомнил рассказик про дедушку Ленина из курса литературы.
- Расскажу, если потребуется, - проворчал Владя. – Ну, будете жрать?!
Балбес вздохнул, лизнул разок-другой месиво и старательно зачавкал. Пряник, осознав, что может остаться без жратвы, зашел с другой стороны, деликатно подвинул морду собрата и тоже приступил к трапезе.
- Говорят, один мужик повесился за компанию, - обрадовался Паникаров и распорядился. - Отвяжи их!
Насытившиеся псы благодарно вылакали рислинг с водой в пропорции "фифти-фифти" и, похоже, собрались подремать.
- Сбегут! – засомневался я.
- Никогда! – заявил Владя безапелляционно. – Ну, а сбегут, и болт бы на них! Да не бзди ты, никуда они не денутся.
Я освободил собак от веревки, ожидая, что они на радостях рванут куда-нибудь в поисках "шмурдяка". Рывков не последовало. Пряник неторопливо отошел от дерева, будто проверяя наличие ограничений, обошел вокруг "механизмы", чихнул и замотал хвостом. Балбес вообще не двинулся с места – улегся в тенечке и прикрыл глаза.
- А Владя что говорил! – Паникаров даже выпятил грудь.
Мы выпили по полной кружке. Вернее, утолили жажду за удачное течение эксперимента, за быстрейшее избавление животин от пагубного пристрастия и за себя, как за людей, положительных во всех отношениях, после чего Владя достал из шкафа моток резинового шланга и подробно рассказал, где находится поливочный кран.
Видя недоумение на моем лице, пояснил, что атриум наш пора хорошенько промыть, истребив тем самым неприятный запах собачьей мочи. И что помывка является одним из моих неотъемлемых прав.
Протестовать против прибавки в моих правах я не стал, но потребовал дополнительных сведений на предмет места нахождения этого самого таинственного атриума.
- Так в Древнем Риме называли небольшие уютные дворики, - блеснул эрудицией Паникаров и, на всякий случай, обвел пальцем пространство вокруг "механизмы".
Собаки с интересом проследили за моими манипуляциями, некоторое время с удовольствием погонялись за струей воды, похлебали по очереди из подставленного шланга, и так же по очереди нырнули в дырку под забором.
- Ну вот! – огорченно произнес я. – Что и требовалось доказать.
- За забором шмурдяка не выдают! – парировал Владя. – Рислинга, кстати, тоже. Побегают, нужду справят, и вернутся. Собачки-то умные. Владя им завтра костей из дому прихватит.

Удивительный человек был Владя Паникаров!  Многоплановый. Он, как мозаика, состоял из разноцветных стеклышек, и стекляшки эти никогда не вступали в противоречие в его широкой душе. Человек с высшим образованием, бывший учитель химии, коверкающий слова и говорящий о себе в третьем лице. Иногда вдруг переходящий на язык нормальный, почти научный, изобилующий архаизмами и риторическими изысками. Завязавший алкаш, не брезговавший в свое время одеколоном и воровством, продолжающий хлестать рислинг в грандиозных количествах, оправдывая это утолением жажды (а там, за забором, ни-ни…)!
И я ему верил! Отец, обожающий своих детей, из тех же отцовских чувств оберегающий молодое поколение от потребления бормоты, спокойно ворующий эту самую бурду для дальнейшей продажи, но для продажи личностям конченым. Учитель в прошлом, призванный нести "мудрое-доброе-вечное", но, меж тем, тип, расхищающий социалистическое имущество, и сподвигающий на подобные действия безголового студента с неустоявшейся жизненной позицией.
Добрый и заботливый, порой трогательный, циничный, жесткий, попирающий каноны поведения советского человека…
Он мне нравился!

Собаки до конца смены так и не появились. Терзаемый нехорошими предчувствиями, я утратил бдительность и, доставляя халявное угощение сокамерникам, едва не нарвался на засаду, устроенную преподами на предмет пресечения несанкционированного проноса спиртного в трудовой лагерь.
Выгода от таких мероприятий для наших кураторов была очевидна. Во-первых, это несколько несостоявшихся студенческих пьянок… Нет, это во-вторых, конечно! А во-первых - это конфискат, который уничтожался преподавателями этим же вечером путем приема внутрь. Так что ближе к танцам в дни засад преподавательский состав находился в косоватеньком состоянии.
Выручила меня голубая кепка Пал Палыча, так здорово демаскировавшая его на фоне зеленых зарослей. Я укрылся в орешнике, метрах в сорока от преподавателя теоретической механики, уселся на землю и затаил дыхание. На всякий случай.
Ждать пришлось недолго, около получаса. На большее терпения преподавателя не хватило. Ну не рыбак Пал Палыч! Впрочем, если бы даже я и попался, был шанс остаться при рислинге и не схлопотать заметку в кондуитный журнал. Пал Палыч в студенческой среде слыл человеком справедливым и лояльным, хотя и носил жутковатое погоняло Пол Пот.

Памятуя об обещании Паникарова принести костей для собак, в столовку я не пошел. Уселся на лавочку перед проходной завода и, в ожидании Влади, размышлял о своих отношениях с Аллочкой. Вернее, пытался в который раз поставить диагноз – похоть это или же просто любовь. Сопоставив некоторые факты, и прикинув "это самое" к носу, пришел к очередному неутешительному выводу. Это любовь, будь она неладна! Но с элементами похоти.
- О чем задумался, детина? – выдернул меня из раздумий Паникаровский голос.
- Да так! – я поднялся со скамейки.
- Значит, о бабах! – хохотнул Владя, пожимая мне руку.
- Ты-то откуда знаешь? – улыбнулся в ответ я.
- А Владя в твоем возрасте о другом и не думал! Ладно, мыслитель, пойдем трудовые подвиги совершать!

От самого начала прохода было видно, что дворик наш… извините, атриум… пуст. Но в тот момент, когда, как говорится, сердце оборвалось, псы выскочили из-за "механизмы" и приветственно замахали хвостами.
- Красавчики! – умилился я.
- А что тебе Владя говорил! – Паникаров выудил из сумки полиэтиленовый пакет с разномастными костями.
Собаки разом присели, внимательно наблюдая за Владиными действиями. Удивительно, но ничего просительного в их позах не было. Обычно псы, завидя еду, едва не на животе ползают, выклянчивая подачку. Балбес же с Пряником вели себя достойно, поглядывая на пакет исподволь, как бы пытаясь определить, какая судьба ожидает вкусные кости. Вполне возможно, что эти странные люди сейчас сами примутся аппетитно хрустеть и сожрут все содержимое пакета, не оставив таким хорошим и таким голодным собачкам ни единой косточки. Даже самой малюсенькой. Так зачем же без толку унижаться, раз ничего не светит!
- Завтрак! – заорал Владя, ссыпая кости прямо на асфальт. – Налетай, подешевело!
Псы не заставили себя упрашивать и шустро управились с налетай-подешевевшим завтраком. Я даже "механизму" до конца не успел загрузить.
Владя наполнил питьевую миску водой, плеснув туда совсем чуть-чуть рислинга, меньше четверти кружки.
- Для иллюзии, - пояснил он. – Согласно методу Карабанова-Ван Креппа.
- Это что еще за хрень? – заинтересовался я, нажимая кнопку "Пуск".
- Это, брат, потрясающий метод! – важно произнес Владя, сунув мне бутер с паштетом. – Печеночный, Надюська сама делает. Такого паштета в магазине не купишь.
- В наших магазинах никакого паштета не купишь! – я потянул носом обалденный запах Надюськиного творения. – Ты мне про метод… этого… как его… Карабанова с этим, с другим, расскажешь, или это государственная тайна?
Паникаров кивнул, но сначала съел бутерброд и помидор, сполоснул руки, принял полкружки рислинга, комфортно расположился в кресле и принялся повествовать.
 
Оказывается, 12 сентября 1838 года в городе Роттердаме Нидерландского королевства в семье угольщика Ван Креппа родился мальчик Йохан, что в переводе на русский язык значит просто Ваня. Семья Ван Креппов жила почти в нищете, трапезничая не чаще одного раза в сутки, да и то не каждый день. Хлеб, картофель, иногда кое-какие овощи. Мясо, а уж тем более сладости - раз в год, на Рождество. В общем, ужасы капиталистического строя. А растущий организм Ивана Ван Креппа требовал жратвы, и требовал постоянно.
Когда Йохану исполнилось одиннадцать лет, маманя его приказала долго жить. Папаша Крепп, дабы пацан не болтался без дела, решил приобщить его к своему малоприбыльному бизнесу. Теперь тщедушный Йохан с утра до вечера был вынужден нагружать повозку углем и развозить его заказчикам.

- Вот в каких кошмарных условиях приходилось выживать детям капиталистической Голландии! – Паникаров изобразил на лице глубокое сочувствие нидерландским подросткам. – А вам все на блюдечке: и детский сад с добрейшими нянечками, и бесплатное образование с оплачиваемыми сельхозработами. А все благодаря своевременной победе партии большевиков и ее…
- Слышь, агитатор! – перебил я. – Завязывай! Меня эти песни на комсомольских сборищах задолбали.
- Несознательный ты, - вздохнул Владя. – И невоспитанный. Надо же, старших перебивать!
Паникаров еще немного посокрушался по поводу моей невоспитанности, однако рассказ продолжил.

В числе заказчиков папаши Ван Креппа была харчевня "Волк и барсук". Выгружая уголь, маленький Йохан вдыхал умопомрачительные запахи, доносящиеся из кухни роттердамской столовки, представляя, как вонзает зубы в сочащийся жиром бифштекс или откусывает без ограничений от огромного свиного окорока. Его фантазии были настолько реальны, что с мальчишкой как-то раз приключился голодный обморок. Сердитая хозяйка харчевни неожиданно проявила милосердие и дала сиротке приличный ломоть хлеба, предварительно вымокав его в огромной сковороде. Поистине королевское угощение. С того дня Йохан Ван Крепп стал ежедневно получать краюху хлеба, пропитанную свиным или бараньим жиром.
Но, несмотря на ежедневную прибавку в рационе, тяжелая, совершенно не детская работа (тут Паникаров укоризненно взглянул на меня) здоровья Йохану не прибавляла. Угольная пыль оседала в легких и парень начал кашлять и отхаркиваться чернотой. Возможно, Йохан так бы и остался угольщиком и сгинул, как множество ребятишек того времени, кабы счастливый случай не свел его с французским алхимиком Полем Одьё.
Владя всех подробностей не знает, но француз приметил мальчишку, взял к себе в услужение, предложив папаше Ван Креппу небольшую плату за аренду мальца. Так Йохан поселился в доме алхимика и приобщился к наукам. И не страшно, что спать приходилось под лестницей, зато кормили вполне сносно, два раза в день. Йохан мыл полы, таскал воду, кипятил ее, колол дрова, толок в красивой бронзовой ступке разную вонючую дрянь. А вечерами Одьё учил его буквам, французскому и немецкому языкам, заставлял запоминать названия порошков в склянках.
Мальчишка проявил недюжинные способности и к четырнадцати годам стал достойным помощником Одьё в его деятельности. Как и все алхимики того времени, основной задачей француз считал открытие рецепта философского камня. В отличие от своего доброго учителя, Ван Крепп идеей философского камня не увлекся. Он был человеком практичным и жить мечтами и предположениями не желал. Памятуя о том, как ел пропитанный жиром хлеб, представляя, что это мясо, Йоханн пришел к мысли, что было бы очень неплохо создать недорогой, весьма питательный продукт, не обладающий собственным запахом и вкусом, а также синтезировать вкусовые и ароматические добавки, посредством которых и придавать продукту разнообразные вкусы и запахи…

- За загрузкой следи, балда! – Паникаров вернул меня в реальность.
Что верно, то верно! Балда и есть! Увлекшись Паникаровским рассказом, я едва не перегрузил "механизму" ягодным сырьем.

Итак, в случае успеха перед Ван Креппом открывались такие перспективы, что и подумать страшно. Искусственное мясо, рыба, картофель… И все это за сущие гроши. Ну, конечно, тот, кто может позволить себе настоящих рябчиков, на искусственных размениваться не станет. Да и пес ними, их никто в расчет не берет. Большинство-то голландцев, франков, германцев и прочих европейцев даже обычную курицу вкушают только по праздникам, да и то не по всем.
Ну что ж, идея великолепная! Дело осталось за малым. Знания! И Йохан с удвоенным старанием принялся познавать химию, алхимию, биологию и прочие известные Одьё науки. Получив дозволение учителя, стал по ночам осваивать его библиотеку, а утром заваливал француза таким количеством вопросов, что алхимик только диву давался.
В девятнадцать лет Ван Крепп приступил к первым опытам. Правда, пришлось раскрыть тайну Одьё. Добрейший француз идеей не проникся, но лабораторией по ночам пользоваться позволил, истребовав себе процент от прибыли в случае удачного исхода.
На двадцать втором году жизни, во время эпидемии чумы, Йохан Ван Крепп скончался, оставив после себя четыре тома описаний опытов, каталогов, таблиц, выводов, записок, пометок и прочее…

Владя вздохнул, явно переживая за столь раннюю кончину талантливого химика. Я протянул ему кружку. Для утоления жажды, само собой. Собаки, развалившиеся на асфальте, недовольно заворчали. История их тоже заинтересовала, и они требовали продолжения. А вот рассказчик отвлекается на принятие алкогольного напитка. Какая безнравственность!
- А со вторым что? – спросил я, когда Паникаров опорожнил кружку.
- С каким вторым? – удивился тот.
- Ну, про Ван Креппа ты рассказал, а второй автор метода…
- А-а! – хлопнул себя по лбу Паникаров. – Кабанов!
- Ты вроде сказал Карабанов, - поправил я.
- Точно! Карабанов! – согласился мой наставник. – Ну, брат, с этим все более-менее прозаически…

Антон Ильич Карабанов родился восьмого марта тысяча девятьсот двадцатого года в городе Туапсе (наш, значит, черноморец – утвердительный кивок). Оба родителя Андрея (Антона – ну да!) были преподавателями музыки, так что Анд… Антон до двенадцати лет безмерно страдал за огромным родительским роялем.
В стране меж тем невиданными темпами происходила индустриализация. И развитие химической промышленности у Советского правительства находилось на особом счету. Очевидно, этот факт оказал особое влияние на юного Антона Иваныча (Ильича – а я так и сказал!). Забил Ильич на музыку и принялся активно увлекаться химией. После окончания школы отправился в Москву поступать в химико-технологический. И поступил. А в сорок втором, будучи студентом пятого курса, ушел добровольцем на фронт. Победу встретил в Дрездене, в звании майора. Волею судеб оказался в Дрезденском университете и, естественно, не удержался, чтобы не осмотреть научную библиотеку. Где и наткнулся на наследие Ван Креппа. Каким образом работы голландского химика попали в Дрезден, науке, как говорится, не известно. Ну, да это и не так важно. Язык рукописи немного напоминал немецкий, но все же был Кабанову не знаком (да-да, Карабанову!). Но некоторые рисунки и формулы показались Антону Ильичу Карабанову (что, съел!) интересными, и он совершил нехороший поступок – присвоил все четыре тома рукописи в качестве трофея.
Вернувшись в Москву, женился, закончил институт, поступил в аспирантуру. Фолианты на неизвестном языке все это время бесцельно лежали, бережно обернутые вощеной бумагой. Кабы мог знать Карабанов, какое сокровище он маринует, то не стал бы терять впустую столько лет!
По окончании аспирантуры, Антон получил приглашение в лабораторию самого профессора Белоногова и с головой окунулся в научную деятельность. Вот тут-то и пришло время распаковывать трофейные рукописи. Для начала Карабанов обзавелся в магазине всеми имеющимися в продаже словарями. Тщательно сравнивая хорошо прописанные слова (почерк у товарища Ван Креппа был, к сожалению, премерзостный), аспирант пришел к выводу, что это не английский, не французский и не итальянский языки. Ну и, конечно, не немецкий, которым он владел вполне сносно.
Следующим шагом в освоении рукописи был визит на кафедру иностранных языков в МГУ. Вот тут-то его ожидало настоящее потрясение: первый попавшийся аспирант, его ровесник, едва взглянув в фолиант, ахнул, возопил нечленораздельно и исполнил какой-то первобытный танец, вызывая искренние недоумения Карабанова и студентов. По окончании веселья Антон был препровожден аспирантом в кабинет сухонького профессора с бодрящей фамилией Хахин. Плясать Валентин Степанович - а именно так звали профессора - не стал. Но, полистав рукопись, пришел в крайнее волнение. Оказалось, что автор Ван Крепп Йоханн писал не просто на голландском языке, а на одном из давно утраченных его диалектов. Так называемом, фламандском языке. Хахин предложил Антону чаю с сахаром и черными сухариками, а сам, вооружившись лупой размером с велосипедное колесо, погрузился в чтение, цокая языком и качая головой. Внимательно изучив несколько листов, Валентин Степанович далее просто пролистал рукопись до конца. Антон, робея от присутствия столь большого ученого, прихлебывал маленькими глоточками крепкий чай, не смея прикоснуться ни к сахару, ни к сухарикам, выжидательно посматривая на профессора.
Наконец Хахин закрыл фолиант, восхищенно всплеснул руками и принялся выкладывать Карабанову первые умозаключения. Что авторство и временную принадлежность книги он уже может назвать точно, что начальные страницы заняты краткой автобиографией автора. А вот далее идет подробное описание его научных опытов, связанных, очевидно, с вкусовыми изменениями пищи для человека. Точнее Ханин сказать не может, так как от современного голландского и нынешних его диалектов фламандский отличается настолько… И тут профессор перешел на профессиональный язык, пересыпая речь незнакомыми для Карабанова терминами, постоянно извиняясь, что так подробно раскладывает прописные истины знающему человеку, но в контексте данного разговора он считает необходимым не пропускать ни единой мелочи… (еще раз извиняюсь!).
О! Профессура МГУ всегда славилась своей воспитанностью и полным отсутствием высокомерия, умудряясь беседовать на равных с сопливыми первокурсниками и не перебивая выслушивать их наивные мнения.
Итак, профессор Хахин испросил дозволение у аспиранта Карабанова получить на руки все четыре фолианта для досконального изучения, дав взамен обещание каждую субботу посвящать исключительно любезнейшему Антону Ильичу для более точного перевода изысканий голландского химика.
На том и сговорились. Хахин получил четыре тома на редкостном фламандском диалекте, Карабанов ежесубботние потрясения от смелости и гения Йохана Ван Креппа. Месяца через четыре Антон имел подробнейшее описание опытов и стойкое желание довести работы Ван Креппа до задуманной цели. Рукописи же он презентовал из благодарности прослезившемуся Валентину Степановичу.
Они и по сей день хранятся в библиотеке МГУ имени Ломоносова.

Владя умолк, задумавшись о чем-то, я же занялся подоспевшим процессом разгрузки "механизмы". Собаки, лежа на асфальте, переваривали кости и увлекательный рассказ.
- Ну и что там дальше произошло? – не выдержал я, когда "механизма" вновь загудела, выполняя такую необходимую для советского народа работу.
- Ты о чем? – удивленно уставился на меня Владя, вываливаясь из размышлений.
- Я о Карабанове и Ван Креппе, - я пощелкал пальцами перед носом у Паникарова. – Ау, очнись!
- Ах, да! – сказал Владя.
Сказал он это преждевременно, видимо все еще находясь в своих мыслях.
- Карабанов доделал начатое? – подсказал я.
- Карабанов.., - Владя примолк на мгновение, и затарахтел. – А как же! Продукты из сои. Во, брат, как!
- Что-то я про такие и не слышал.
- Лопух! – презрительно сморщился Владя. – Продукты из сои – очень перспективная тема. Правда, она отчего-то не вписалась в плановое хозяйство…
- А что вписалось? – перебил я.
- Крабовые палочки, например, ежели ты про них слышал.
- Че ж не слышал, - пожал плечами я.
- Карабановская работа, - Паникаров поднял вверх указательный палец. – Обыкновенная треска, а вкус и запах дефицитнейшего крабового мяса.
- Дефицитнейшего! – я презрительно сплюнул.
- Чувак! Не плюйся! – Владя посмотрел на меня укоризненно. – Не в каждом городе море с крабами под окном плещется… Ты вот бананы, например, часто в пищу употребляешь?
- Да я их только на картинке и видел! – усмехнулся я.
- Ну вот, а в Азии ими домашний скот кормят. Слонов. И тоже, поди, сплевывают…
- Сдаюсь! – я задрал лапы в гору. – Слушай-ка, а ты, небось, эту историю и ученикам своим рассказывал, ну когда в школе работал?
- Не-а! – Владя зевнул. – Ни разу не рассказывал, сто процентов! С чего это ты взял?
- Да больно складно у тебя получается. Будто артист на радио. Я и подумал, что ты ее не в первый раз рассказываешь. Даже Балбес с Пряником заслушались.
Псы, услыхав свои клички, дружно заколотили хвостами по асфальту.
- Ну уж, складно! – пробормотал Владя.
- Очень здорово рассказываешь! – подтвердил я. – И подробностей столько… Про детство, про эту хозяйку ресторана, про алхимика. И откуда тебе только это известно?
- Ты Владю, похоже, невнимательно слушал. В записках сначала автобиография была.
- А что Ван Крепп во время эпидемии чумы умер тоже в автобиографии написано? – съехидничал я.
- Это Владя, по-моему, в какой-то национальной энциклопедии прочитал, - глаза у Паникарова странно заблестели.
- Какой-то энциклопедии? – я начал что-то подозревать. – Никому не известный ученик алхимика попал в энциклопедию?! Так-так, погоди-ка! Ведь до того, как Карабанов нашел рукопись, никто про Ван Креппа и слыхом не слыхивал? Так что сведений о его смерти нигде и быть не должно. Стоп! Когда, ты говоришь, он родился? Двенадцатого сентября тысяча восемьсот тридцать восьмого года? То-то, смотрю, дата знакомая! Это ж день и год основания Новороссийска… Ну, так считается, по крайней мере.
- Вот, блин! – притворно огорчился Паникаров. – Лоханулся с датами Владя!
- Ты что, все это придумал? – пробормотал я ошеломленно.
- Ага! – Владя довольно закивал. – Только что!
- Охренеть! – только и смог выдохнуть я.
- Это еще что! – засмеялся Паникаров. – Я, когда бухал, целые романы сочинял! Алкаши – самые благодарные слушатели. До третьего стакана. Дальше нить теряют, вопросы начинаются. А после четвертого – вообще забывают, о чем речь. Но если две на троих – то в самый раз! На небольшой рассказик без вопросов времени хватает.
- Записывать не пробовал? – уже без тени ехидства спросил я.
- Пока нет, - пожал плечами Владя. – Но только пока, может, еще и сподоблюсь. И тогда мир узнает гениального писателя Владислава Паникарова. А ты поймешь, что знакомство со мной было единственным светлым пятном в твоей серой и бездарной жизни.
Собаки, сообразив, что их надули самым бессовестным образом, поднялись с асфальта и собрались ретироваться в дырку под забором. Я попытался их удержать, схватив Пряника за холку и вновь ощутив под рукой подзасохшую замасленную шерсть.
- Владя! – я отпустил Пряника. – А не помыть ли нам собачек?
- Молоток! – одобрил Паникаров. – Помывка собак как раз является твоим неотъемлемым правом. Владя завтра хозяйственного мыла принесет и каустической соды.
- "Каустик" не стоит! – засомневался я.
- А ты надеешься их мылом отстирать? – хмыкнул Владя. – Наивный!

Вечером, быстренько приняв полстакана рислинга с сокамерниками, я усвистел на танцульки и проплясал с Аллочкой до отбоя. Оправдавшись таким образом за предыдущие вечера невнимательности. Но палка, как говорится, о двух концах. После отбоя приятель Андрюха поведал мне  том, как восприняли сокурсники мой быстрый уход. Загордился, мол. А "посидеть-попи…деть". Телки для него важнее корефанов. Думает, вина принес, мы его теперь в жопу целовать будем… В общем, слова благодарности сыпались как из рога изобилия. Ну ладно! Хрен вам завтра, а не рислинга!
Ой, не надо врать себе, все равно ведь принесу!

Собаки появились только около трех часов. Появились крадучись, остановились на безопасном расстоянии, осторожно поглядывая то на нас, то на миску, полную охренительных, с кусочками мяса, костей, явно ожидая какого-то подвоха. Если мне кто-нибудь скажет, что собаки не обладают даром предвидения, плюну тому в рожу, не задумываясь!
Итак, собаки топтались на месте, предчувствуя недоброе. Но голод, в конце концов, одержал верх, и Балбес с Пряником принялись аппетитно нахрустывать, поскуливая от удовольствия.
Выждав для притупления бдительности около минуты, мы пленили собак при помощи все той же веревки. Пряник на мгновение отвлекся от еды, взглянул на нас с укоризной – ну что, сволочи, добились-таки своего – и продолжил трапезу. Чего отказываться от вкусного, раз уж, все едино, сбежать шансов нет.
Процедуру мытья псы перенесли героически, ни визга, ни стона. Даже когда я, осознав бесполезность хозяйственного мыла, перестал деликатничать и перешел на каустическую соду.
Если кому-то приходилось отмываться "каустиком", - он сразу поймет о чем речь. Эта отрава отъедает практически все. Иногда вместе с кожей. Достаточно на отмываемой поверхности оказаться порезу, задиру, крохотной царапинке, как "каустик" тут же проникает в ранку и начинает печь так, что смесь зеленки, йода и спирта на фоне "каустика" выглядит детской присыпкой. 
Кстати, при помывке Балбеса выяснилось, что никакой он не Балбес, а… Балбеска, что ли. Я поделился своим открытием с Паникаровым.
- Бывает! – не удивился Владя. – Бабы, они везде проникнут!
А собачки получились на заглядение: цвета какао с молоком, белыми носочками, манишками и брюшком. Только у Пряника не хватало носочка на передней левой, а у Балбеса… Балбески белым был еще и кончик хвоста.
- Красавцы! – констатировал Паникаров.
Собаки долго нюхали друг у друга под хвостами, осмысливая свою новую ипостась, а потом хором зашлись в тоскливом бередящем душу вое.
- Когда царь Петр велел бороды боярам брить, тем тоже не понравилось! – разозлился Владя. – А ну, цыц, паскуды!
- Как бы не набухались с горя! – запереживал я.
- Собственными руками придушу! – пригрозил Паникаров, но не очень уверенно.
До окончания рабочего дня собаки так и не появились, но, судя по вою, доносившемуся со стороны склада готовой продукции, территорию завода они не покинули.
- … и не набухались еще! – убежденно сказал Владя. – Когда портвешок в желудке – расслабляешься, а воют только с напряга.

Вечером я попытался поделиться с Аллочкой переживаниями и соображениями по поводу привития собакам азов гигиены. Но она тут же заткнула мне рот поцелуем. Я воодушевился, но дальше поцелуев и ощупывания девичьих упругостей дело не пошло.
Как ни странно, я почти не расстроился.

Наутро возле "механизмы" вместо собак материализовался еле стоящий на ногах бригадир слесарей Свиржевский Алексей Юрьевич.
- Ме… ра… вот бл…, - сообщил Свиржевский. – Етить, соб…, ик, ки, бл... Ночью, бл.., их у-у-у…
В таком стиле он вещал минут пять. Потом, с трудом сохраняя равновесие, попытался уйти в забор, но был вовремя подрулен мною в нужное направление.
А что касается его речи, я распознал только два слова – ночь и собаки. Ну, и общеразговорные слова из русского фольклора, которые он выговаривал без запинки, несмотря на крайнюю степень коматоза.
Зато более искушенный Паникаров понял Свиржевского прекрасно и оказал мне любезность, переведя произнесенный спич. Оказывается, собаки выли до окончания смены, мешая тем самым слесарям выполнять их нелегкую и очень нужную работу. Собаки провыли также весь остаток вечера и всю ночь, не давая дежурному слесарю нести бессонную вахту. Собаки выли и рано утром, выдергивая слесарей из чуткого похмельного сна.
- Они что, на заводе спали? – удивился я.
- Ага! – кивнул Владя. – Нафигачатся до бесчувствия, попадают в слесарке, и дрыхнут до утра. Утречком похмелятся, и все по новой.
Итак, Свиржевский выдвинул ультиматум, или мы прекращаем издеваться над животными, или слесаря их вновь задействую в качестве ветоши, а нам набьют морды.
- Дебил заслуженный, - подвел итог Паникаров.
- Кто? – не въехал я.
- Свиржевский, кто ж еще, - дал справку Владя.
- Это ты из-за "набьют морды"?
- Не! – Паникаров сплюнул. - Просто Свиржевский – дебил по жизни. Дебилом родился, дебилом жил. И дебилом помрет, если не в этом году, то в следующем – точно.
Появление собак отвлекло нас от грустных мыслей. Животинки были трезвы, но на их прекрасных шкурах появились несанкционированные черные пятна.
- Нигрол, - определил Владя, потянув носом воздух. – Видать, кто-то из слесарей плесканул на них, а эти почувствовали знакомый запах, и угомонились. Ну, твари!
Наплевав на угрозы Свиржевского, мы вновь отмыли собак, причем на этот раз Паникаров мне помогал. Вернее, даже не помогал, а выполнил основную часть работы, периодически злобным шепотом матеря слесарей и поминая их ближайших родственников.
Наградой за терпение собакам стали миска костей и мой бутерброд с колбасой.
- Добрая ты душа, пионер! – похвалил Владя.
- Чего это я вдруг "пионер"? – обиделся я.
- Ну не октябренок же! – улыбнулся Паникаров.

Дни шли за днями, битва за урожай подходила к завершению и было приятно осознавать, что мы с Владей внесли посильную лепту во всенародное действо. Где-то рядом, на виноградных картах выгибали хрип мои сокурсники, я ежевечерне компенсировал нашу разницу в напряге тремя литрами рислинга.
За короткое время произошло несколько важных событий. Во-первых, я научил Пряника выполнять команды "дай лапу", "дай другую", "лежать" и "голос". Во-вторых, дважды добился от Аллочки полного взаимопонимания. В-третьих, дважды капитально поссорился с Аллочкой, как раз сразу после "взаимопониманий". В-четвертых, мне еще дважды посчастливилось ремонтировать "механизму". В-пятых, за мной окончательно закрепилось погоняло Пионер. И, наконец, в–шестых, Владя поведал, отчего он частенько здорово задерживается на проходной, забирая у Надюськи обед.
Мне была продемонстрирована секретная прорезь на сумке. Точно такая же прорезь имелась и на сумке Надюськи. Сумки ставились бок о бок на стол перед вахтером и пока через верх перекладывалась еда, сквозь прорезь в обратном направлении перекочевывали две бутылки выдержанного марочного вина, которые Владя секретным образом тырил с какого-то опечатанного, суперохраняемого склада.
- Стоило из-за бухла классные сумки портить? – скривился я.
- Э нет, Пионер! Не скажи. – возразил Владя. - Пузырь хорошего вина десятилетней выдержки стоит прилично. Уж дороже этих сумок – точно. Тем более, на складе еще продукция первого послевоенного урожая имеется. Да если хочешь знать, Пионерище, вино с этого склада прямо в Москву идет, членам Политбюро на стол!
Я скептически покивал: пой, ласточка, пой. Слыхали мы такие песни. Да любой винзавод может похвалиться складом, где продукция предназначена именно для Политбюро, Президиума Верховного Совета и Совета Министров Союза ССР. Это какое же здоровье надо иметь старичкам, трудящимся в вышеупомянутых конторах, чтоб вылакивать столько винища!
- А через дырку не проще? – полюбопытствовал я.
- Проще, конечно, - согласился Владя, - но опаска есть. Во-первых, эти два кренделя, Дымарченко с Чихом, упереть могут. А во-вторых, брат Пионер, если дырку рассекретят – кирдык мне. Канистра с рислингом – это выговор. Ну, увольнение, в крайнем случае. А две бутылки элитного вина с охраняемого склада – срок, и срок немаленький.

В прекрасное октябрьское утро я сидел на не накалившемся еще асфальте, чесал за ухом лежащую рядом Балбеску и слушал ровное гудение "механизмы", обновляющей замененный накануне вечером приводной ремень – почти на полтора часа пришлось задержаться после работы. Владя, умиротворенный царящей идиллией, собирался было задремать, как на горизонте образовалась Любаня. Та самая – зам. главного технолога. И в том самом прозрачном халате. Я поначалу глазам своим не поверил, но, присмотревшись, убедился – на этот раз на Любане имелся лифчик, но отсутствовали трусы. Вот так номер!
- Отдыхаете? – поздоровалась Любаня.
- Тебя дожидаемся, - обрадовался Владя. - Ты, похоже, к встрече готова.
- Не твое дело! – огрызнулась она. – Новости слышали?
Оказывается, вчера на проходной была устроена облава на несунов. Согласно повелению нового Генсека, претворялась в жизнь программа по наведению порядка в стране. Поселковый комитет партии требовал от руководства завода конкретных цифр о борьбе с расхищением социалистического имущества.
О предстоящем шмоне вахта была оповещена в последний момент, и посему предупредить никого не успели. Улов оказался более, чем удачным. Тридцать семь заводчан, трое сезонников и пятеро студентов. Заводчан отругали, попинали ногами, обещали лишить каких-то денег, и отпустили восвояси. Сезонников же и студентов было решено положить на плаху. Так что с завтрашнего дня договор со студентами утрачивает силу. Причем – со всеми: как с попавшимися, так и с невиновными. Залетчикам, правда, еще и телегу по месту учебы отправят.
- Так что, Пионер, сегодня последний день отдыхаешь, - подвела итог Любаня. – А завтра корзину с секатором в зубы – и на карты в позу зю.
- Ты-то откуда про Пионера знаешь? – расстроился я. – Видишь меня второй раз в жизни!
- Земля слухом полнится, - девушка указала глазами на Паникарова.
- Ну, я рассказал, - признался Владя, заворожено следя за темным треугольником, просвечивающим сквозь халатик.
- Трепло! – рассердился я.
- Ладно! – Любаня помахала ручкой. – Бывайте, мальчики!
- Чего это она без трусов? – спросил я, хотя по большому счету, бабушки старше двадцати пяти, типа Любани, меня мало интересовали.
- Да технолог наш дюже энергичный мужик! – Владя огорченно сплюнул. – Вот жучка! Подставляет всем подряд.
 Окончание совместной деятельности мы отметили все тем же рислингом. Я потрепал собак по спинам, Пряник трогательно лизнул меня в руку.
- Ты вот что, Пионер! – сказал на прощание Паникаров. – После работы к дырке наведывайся, а утром не забывай канистру пустую забрасывать. Вы здесь до какого числа?
- До шестнадцатого, - отрапортовал я.
- Вот, значит, шестнадцатого последнюю канистру и поставлю.
- Так я ж тогда не смогу тебе пустую тару вернуть, - удивился я.
- Вернешь при случае, - Владя пожал мне руку. – В конце концов, тут от Новороссийска пять минут на автобусе.
Я не сказал ему спасибо, горло перехватило. Развернулся и побрел в сторону лагеря.

Если не считать каторжного труда, то оставшаяся неделя прошла, в целом, неплохо.
- Ну что, кончилась халява? – посочувствовали мне однокурсники.
Халява не кончилась, я каждый вечер исправно поставлял канистру рислинга. Единственный в лагере. К окончанию работ подошли к концу и карманные деньги. Шмурдяк с куриным пометом у местных бабушек стало приобретать не на что. И мой статус взлетел до головокружительных высот
.
Шестнадцатого вечером я обнаружил в дырке, помимо канистры, две бутылки "Шардоне" пятьдесят шестого года и записку от Паникарова, написанную четким учительским почерком.
"Привет, Пионер! "Шардоне" – это тебе подарок. Выхлебывать его сразу не торопись, оставь до какой-нибудь важной даты. Только до очень важной. Каждая такая бутылка тянет сейчас никак не меньше 100 рублей. Соображаешь? Канистру тоже оставь себе, пользуйся и вспоминай Владю добрым словом. С пламенным пионерским приветом, Паникаров В.В."

Вино прожило у меня удивительно долго. Первую бутылку я открыл на свой четвертьвековой юбилей. Потрясающее было ощущение, когда я сделал первый глоток вина почти сорокалетней выдержки… А вот со второй бутылкой случилась промашка. Один мой приятель, проснувшись поутру после бурной попойки, обнаружил ее в баре раньше, чем добрался до пива в холодильнике. Ну, и вылакал драгоценную жидкость прямо из горлышка.
Скот!

С Аллочкой любовь у нас не сложилась, потому как в ноябре я познакомился с Юлечкой.
А с Владей Паникаровым мы повстречались после Нового Года, пятого января. Я как раз дожидался Юлечку в парке, и нос к носу столкнулся с семейством Паникаровых, в полном составе. Владя представил мне по очереди Надюську, Гешку и Саньку. А тут и Юлечка притопала. Отметили знакомство пломбиром в вафельных стаканчиках, побродили по парку, поболтали о том, о сем. Владя поведал, что на заводе установилась палочная дисциплина, так что сезонником он туда в этом году устраиваться не станет. Его снова пригласили работать в школу. Да и труба за забором по сию пору не рассекречена.
Надюська больше молчала и следила за не в меру шустрым Гешкой. Больше всех говорила Санька, о школе, о велосипедах, о цыплятах и поросятах, Новом Годе и Снегурочке.
У нас с Юлечкой были билеты в кино и время уже поджимало. Стали прощаться, а Санька, подпрыгивая от нетерпения, продолжала выпаливать свои новости, которых у нее, похоже, было нескончаемое количество. Уже напоследок, оглядываясь на свое уходящее семейство, Санька доложила, что у их собачек - Бали и Пряни – за две недели до Нового года родились три чудесных щеночка. Двоих она уже отдала подружкам, а вот третьего, очень красивого мальчика ну ни за что никому не отдаст.
- Как назвала песика-то?
- Пионер! – Санька махнула рукой и побежала догонять родителей.