Сколько он себя помнил, он всегда был один. Иногда ему казалось, что и матери-то у него, даже биологической не было. Так, намели по тёмным, пыльным сусекам, слепили кое как, обожгли в горниле несправедливой, жестокой жизни, и пинком отправили в мир – катись колбаской по Малой Спасской, точнее, колобком.
Ему не говорили, но став старше, он и сам догадался, что его бросили прямо в роддоме, оттуда прямиком в дом малютки, дальше детский дом, школа-интернат для сирот. Он, словно преступник, осуждённый на пожизненную каторгу, бредущий по этапу в далёкую Сибирь, двигался к неведомому будущему без надежды на сочувствие, на лучшую долю, на свет в оконце.
Вот только преступлений он никаких не совершал, разве что, родился на удивление неказистым. Может поэтому мать и отказалась от него? Хотя он слышал, что все младенцы рождаются одинаковыми. Или нет?
По причине отталкивающей внешности учителя и воспитатели не особо с ним нянчились, а сверстники жестоко, как это могут только дети, издевались над ним. Правда, недолго. За всю его жизнь ему не досталось даже той малости заботы и ласки, что перепадает сиротам в подобных заведениях. Понятие же любовь было для него просто странным словом. А если на всё это наложить атмосферу начала девяностых-нулевых годов, когда оскотинившийся от сволочной жизни персонал детдома, чуть ли не при питомцах, делил между собой иностранную гуманитарную помощь, можно попытаться представить себе леденящую картину его бытия, достойную пера Чарльза Диккенса, или даже «короля» ужасов Стивена Кинга.
Он раньше всех перестал надеяться, что его заберут приёмные родители. Кому нужен такой недоделок?
Сказки нечасто покидают страницы книг. Гадкие утята, за редким исключением, никогда не превращаются в прекрасных лебедей, вынужденные всю жизнь влачить свою незавидную долю.
С ним всё было ещё хуже. Он был альбиносом. Казалось бы, ничего страшного, но в купе с грубыми, будто вырезанными неумехой подмастерьем чертами лица, длинной сутулой спиной, с узкими плечами и тонкими жилистыми руками и ногами, он производил отталкивающее, даже пугающее впечатление. Конечно, у него не было красных глаз, как у кролика-альбиноса, но водянистые, почти прозрачные, чуть навыкате буркалы на бледном, в голубизну лице выглядели не краше.
Годы, проведённые в казённых заведениях, будто хлоркой, начисто вытравили заложенные в него с рождения, как и в каждого человека, зёрна бескорыстия, доброты, чуткости и сострадания.
Взгляд его бесчувственных холодных глаз даже у взрослого человека мог вызвать неконтролируемое желание отдать ему бумажник, ценности, сделать книксен, и бежать, как можно дальше от этой нежити.
Кто-то из ребят книгочеев прозвал его Урией Хипом, но кличка не прижилась по двум причинам. Во-первых, лишь немногие в интернате читали «Дэвида Копперфильда», а во-вторых, его можно было сравнить с бездушной рептилией, не отличающей добра от зла, но подлой и расчётливой мразью он не был. Он всегда открыто говорил то, что думал, и отвечал за свои слова. Не любя, и не уважая людей (а за что, в его случае?), он никогда и никого не унижал и не оскорблял из прихоти, или желания доминировать. С нанесшими же обиду ему, расправлялся без промедления, и самым безжалостным образом.
Хотя он и вправду внешне очень походил на диккенсовского героя, из глубин ассоциативных детских умов всплыла, как нельзя более всего подходящая ему кличка – Тайпан.
Узнав значение слова, он принял её, как должное. Времена Владленов и Джонридов давно канули в лету, но ему не нравилось своё обычное, без души, как порядковый номер, присвоенное в доме малютки, имя. Тайпан – то, что нужно.
Не бывает так, чтобы природа не уравновесила ущербность человека хоть какими-то достоинствами. Были они и у Тайпана. Он был необычайно силён и вынослив, а его нечеловеческая в своей стремительности реакция, как раз и направила мысли ребят на сравнение его с опасной змеёй.
Сложись его жизнь иначе, Тайпан, вне сомнения, смог бы добиться успеха в любом виде спорта, связанного с бойцовскими качествами. Впрочем, с малолетства кулаками отстаивая своё право на выживание, он и без специальной подготовки мог бы дать фору многим профессионалам.
После интерната судьба, видимо, устыдившись своей безжалостности, преподнесла Тайпану подарок. Выпускники школы-интерната попали под какую-то PR-программу, и он, в числе прочих, получил в собственность во вторичном жилье крохотную квартирку, в одном из отдалённых спальных районов.
Словно рецидивист, большую часть своей жизни проведший в удалённых от туристических маршрутов районах, Тайпан учился жить на свободе. Повестка в военкомат, самым беспардонным образом, прервала эти его не всегда удачные потуги.
Пройдя медицинскую комиссию, он оказался в кабинете занимаемом каким-то военным чином (в званиях Тайпан тогда ещё не разбирался).
Бросив брезгливый взгляд на убогую фигуру, напоминающую высохшего запечного таракана в жёваных сатиновых трусах, чин вознамерился было резюмировать увиденное записью в личном деле никчёмного призывника, когда злодейка судьба, решив, что чересчур расщедрилась в компенсации за чинимые ей безобразия, явилась в облике врача из комиссии. Тот положил на стол сломанный динамометр, и что-то прошептав чину в поросшее шерстью ухо, кивнул на Тайпана.
Военный покрутил в пальцах прибор, выдохнул, надув и без того круглые щеки, и спросил про другое:
- Сколько раз подтягиваешься?
- А сколько надо? – вопросом на вопрос ответил Тайпан.
Судьба осталась довольна. Парень попал служить в часть, где процент гибели личного состава на учебных занятиях немногим уступал проценту павших, случись такое, в реальном бою.
Тайпан, прибыв на место, почему-то не удивился тому, что личный состав подразделения поголовно состоял из выпускников школ-интернатов.
Два года срочной службы, три сверхсрочной. Сухое жилистое тело, будто свитое из стальных тросов, прочувствовавшее складки местности от северных широт, до тропического рая, пара дырок в шкуре и выжженные дотла остатки души – итог пятилетней армейской одиссеи.
Так и не научившись жить на свободе после интерната, Тайпан привыкал теперь к жизни на гражданке. Если честно, получалось не очень. Не имея никакой специальности, кроме военной, он, выстроив несложную логическую цепочку, попробовал себя в охранной деятельности. С «личкой», из-за внешних данных у него не получилось, рафинированные дети из богатых семейств его откровенно, до истерики боялись, а охрана разного рода объектов напоминала ему бесконечное несение наряда в карауле. Идея же поучаствовать в незаконных боях без правил тоже не увенчалась успехом. Тайпан не знал ни одного человека, который бы мог свести его с нужными людьми. Ну, а если совсем по «чесноку», у него в этом многомиллионном городе вообще не было знакомых. Соседи по подъезду робко с ним здоровались, и отводя глаза, мышками-норушками спешили проскользнуть мимо, не принимая во внимания тот факт, что неведомо откуда нарисовавшийся владелец «однушки» вел себя тихо, и не подал ни единого повода себя опасаться.
Единственной живой душой, с которой он общался, был облезлый бродячий кот, которым побрезговали бы даже сотрудники службы отлова, промышлявший на помойке. Высыпая в контейнер мусорное ведро, Тайпан заметил кота, а тот, в свою очередь, снизошёл вниманием до него. Решение взять кота домой ничего общего не имело с состраданием, или желанием скрасить своё одиночество. Просто Тайпан увидел в этом безобразном, искалеченном жизнью, никому не нужном в целом свете, но не сдавшемся существе себя. Кот, словно почувствовав родственную душу, не стал демонстрировать свою независимость, и приняв приглашение, побежал за своим новым компаньоном.
Тайпан не стал ограничивать свободу кота, тем более, что окно его квартиры на первом этаже, находилось над покрытой рубероидом крышей входа в подвал, а постоянно открытая форточка давала коту возможность самостоятельно выбирать время для прогулок. Первый и последний акт принуждения, который Тайпан позволил себе по отношению к своему жильцу, это «купание красного коня». Причём здесь конь? А при том, что после «стирки» вырывающегося и орущего во всё горло заср…ца, ванна выглядела так, будто в ней мыли лошадь. Ну, а красного… Кот в кровь расцарапал руки Тайпану, не догадавшемуся надеть резиновые хозяйственные перчатки. Сам же «купалец», впервые в жизни столкнувшись с процедурой омовения, получил стресс, и весь вечер медитировал под диваном, восстанавливая душевное равновесие. Это был единичный случай взаимного недопонимания в их дальнейших необременительных отношениях.
Всё же не оставляя надежду каким-то образом выйти на интересующих его личностей, Тайпан обходил пивные бары, пользующиеся дурной репутацией, где по его разумению можно было наткнуться на нужных людей.
Он только вышел из одного из таких заведений на улицу, как к нему прицепились три каких-то подвыпивших типа. Нужно пояснить, что в одежде Тайпан походил на терпилу задохлика, если не смотреть ему в глаза. Худой, узкоплечий, даже годы в армии не выпрямили его сутулую спину.
Вглядеться в глаза ему никто из компании не удосужился, да и темно уже было, а вот взять на гоп-стоп доходягу, соблазн возник.
Тайпан больше времени потратил на то, чтобы понять, чего от него хотят…
Из припаркованной у тротуара машины за происходящим наблюдали двое стильно одетых молодых людей.
- Ты это видел? – спросил тот, что сидел на пассажирском сиденье.
- Мгму… Я думал они его сейчас уроют…
- Жди здесь! – пассажир выскочил из машины, перескочил через одного из валяющихся на тротуаре гопников, и рысцой помчался за удаляющейся узкоплечей фигурой.
- Постойте! – услышал Тайпан за спиной, и резко развернулся всем корпусом на голос.
- Нет-нет! – окликнувший его парень миролюбиво вытянул руки ладонями вперёд.
- Тебе чего, мажор?
- Заработать хотите? Реальные бабки даю.
- Если хочешь папахена своего завалить, то не по адресу.
- Да нет, - засмеялся парень, - у меня отец классный мужик. Позвольте, я вам объясню…
По словам щенка, назавтра у них намечалась тусовка в одном ночном клубе. Соберутся в основном однокурсники, но могут подвалить и с других курсов. Там обязательно будет один тип, который прохода никому не даёт. Он какими-то единоборствами там занимается, совсем берега потерял. Чуть что не по его, сразу кого-нибудь мордой по столу начинает возить. Короче нужно с ним разобраться.
- Сколько?
- Штука зелени.
- Полторы. И вы надолго о нём забудете.
- Годится.
Тайпан назвал место, откуда его должны будут завтра забрать.
Опыт изменения внешности, приобретённый им за годы службы, пришёлся, как нельзя кстати. Заехавший за ним щенок не узнал его, пока тот с ним не заговорил.
- Предупреждаю сразу. Сдашь меня, убью, - обыденным голосом предупредил он заказчика.
Всё прошло со скучной предсказуемостью. Пацан провёл Тайпана в клуб, показал «объект» - рослого, спортивного вида парня. Тайпан обошёл площадку, на которой в мечущихся лучах софитов, под какую-то ритмичную дикую музыку, плотной толпой бесновался молодняк. На втором круге он приблизился к «объекту», и словно невзначай, но ощутимо, задел его плечом…
Мажор, маленький ублюдок, оказался предприимчивым бизнесменом. Заказы шли валом.
- Ну вот, Кот. Похоже, и на нашу с тобой улицу пришёл праздник, - Тайпан, развалившись на диване, поглаживал пристроившегося рядом, заметно располневшего компаньона, невидяще уставившись своими жутковатыми глазами в огромный экран телевизора.