В коридоре Суламифь покосилась на лифт с подозрением. Казалось, что под её тонкой кожей шарики энергии перекатывались как рассыпанные под шёлком жемчужинки.
- А давай-ка, Ваня, пешком, - бросила пожилая резвушка, и не успел я ответить, как она, словно бабочка с огненной головкой, запорхала над ступенями.
Подъём на несколько этажей при температуре, свойственной хорошей русской парной, меня не взбодрил.
- Вы дадите фору молодым! - я еле перевёл дух в конце восхождения.
- А... молодые все гнилые! - отрезала Суламифь. Перстни сверкнули красно-зелёными всполохами, напомнив о юле, которую любил я в детстве заводить, чтобы до тошноты следить за огоньками, сливавшимися от скорости в единый круг.
По сравнению с роскошным кабинетом Рахам-Лукутова её рабочая комната была довольно тесной, со столом, тумбочкой, облезлым сейфом, с дешёвыми котятами на стенах, вдоль которых высились в ожидании толмачей бессчётные тома документов. Бумаги, папки, конверты валялись и на подоконнике, и на стульях для посетителей, частично на полу и вообще повсюду. Разве что на люстре их не наблюдалось.
- Работы много, - подтвердила очевидное Суламифь, - но это позже, а теперь...
Катастрофа близилась. Так тучи сгущались над Амуром, когда самураи готовились к атаке трансгранично. Я помнил про экзамен и пребывал в уверенности, что в этом пункте приёма макулатуры подвергнусь интеллектуальному изнасилованию. Однако она вновь предприняла обходной манёвр.
- А давай-ка чайку за знакомство!
Тут Суламифь отворила сейф, и оттуда одно за другим полезли: электрический и заварочный чайники, чашки с фиалками, блюдца с пиалками, алюминиевые ложки, фарфоровые плошки, воздушные салфетки, аппетитные конфетки, микроскопические таблетки, чак-чак и ворох всякой женской чепухи, которую, к счастью, Суламифь впихнула обратно.
Я волновался как перед брачной ночью. Органам было тесно внутри. Уж поскорей бы... Желая выяснить, наконец, перспективы, я как можно твёрже и отчётливее произнёс:
- Суламифь Наумовна! А когда же...
- Ай! - вскрикнула она, чашки затряслись, зазвенели в руках, лепестки фиалок запереливались лилово-филолетовым. - Гы-гы-гы! гы-гы-гы!
Суламифь хохотала неожиданно низко. Я растерялся.
- Как ты назвал меня, дорогой? (Изнемогающее клокотание).
- Суламифь Нау..,
Я уже осознавал, что ляпнул не то, и уже видел себя вновь без работы в компании друзей: живых, варёных, жареных и консервированных рыб, кошки и батареи бутылок.
Она присела напротив и продолжала гоготать, то склоняя голову на грудь, то откидывая её назад, свешиваясь набок или прижимая руки к животу, а я в конце концов разглядел, что елозивший у неё на шее кулон изображает полумесяц.
- Меня зовут Газиля Султановна, - выговорила она перед тем, как её вновь скрутило гыканье.
- Простите?..
- Гы-гы-гы...
Бормоча это, я понимал, что невнятное, исковерканное акцентом, выплюнутое сквозь зубную боль, дорвавшееся до слуха через духоту и жар "Султановна" выродилось у меня в голове в "Суламифь Наумну".
- Простите, - повторно извинился я.
- Гы! - махнула рукой Газиля.
CURRICULUM VITAE* ГАЗИЛИ СУЛТАНОВНЫ. (* Жизнеописание)
С выбором имени родители не ошиблись.* (*Газиля по-татарски - бойкая, шустрая) Дочка, появившаяся на свет в татарской деревушке неподалёку от Казани, оказалась шебутной. Порой многодетная семья голодала, и тогда мать пекла лепешки из лебеды. В синей чаще рядом с деревней пряталось множество благородных грибов. Никто из татар их, однако, не собирал, так как этим занималось живущее по соседству чувашское население. "А чуваши - все колдуны! Да!" - твёрдым шепотком заверила Газиля.
Девочкой она играла на полуразбитом аккордеоне и пела, мечтая, как однажды в платье с блёстками и с начёсом на макушке выйдет на настоящую сцену. Но, разумеется, отец - ортодоксальных взглядов татарин - запретил дочери даже видеть сны на подобную тему.
Приехав в Москву, Газиля сразу поступила на работу во Всесоюзное Юридическое управление. Европейских языков она не знала, да в то время никто в них и не нуждался. Сначала от руки на бумаге, затем наговаривая на диктофон (а машинистки ругались и рыдали, разбирая её бормотанье), Газиля переводила с татарского, узбекского, таджикского, чувашского, казахского, азербайджанского, туркменского. По большому счёту я не ошибся, записав её в переводчики-полиглоты.
С замужеством ей повезло. Ненавидя самолёты, страдая в них от тошноты и страха, она подцепила где-то в гостях пилота международных линий. Жена вставала в пять утра, варила мужу свежий суп, потом вела в специальный детский сад дочь-инвалида и спешила на работу через весь город. Однажды она спросила: "А, может, мне того... лучше дома с ребёнком?" "Кто не работает, тот не ест!" - ответил бравый лётчик.
Как-то Газиле подарили сборник Есенина. Она раскрыла его и уже не могла оторваться. Забросив недотёртую морковь, сидела и плакала, читая все хрестоматийные стихи подряд. "Дура! - прокомментировал супруг, - пьяный русский мужик писал, а ты плачешь!"
"Как же всё это далёко от виденного в моей семье", - думал я.
Покоритель небес умер неожиданно. Июньским вечером он выпил литр водки, пошатавшись, сказал "нехорошо мне как-то" и лёг на диван, откуда уже не поднялся. Так и жила с тех пор Газиля с сорокалетней дочкой, которую безнадёжно мечтала выдать замуж.
После развала страны потоки документов, несущиеся со всех точек необъятной родины, постепенно мелели, сужались, укорачивались и под конец совсем почти пересохли. Лишь изредка махонький ручеек, а то и вовсе капли пробивались сквозь растрескавшийся грунт внутрисоюзных отношений.
В страхе оказаться на улице Газиля ютилась в каморке возле туалетов. Но вдруг... объявили перестройку, друзьями стали вчерашние враги, Россия вступила в Совет Европы, Всесоюзное юридическое управление спешно реорганизовали и переименовали в Международное. И ать-два - зашуганную, из жалости не выгнанную Газилю произвели в начальники ставшего позарез необходимым Отдела переводов, где я и застал её вполне удовлетворённой окружающим миром.
- А ведь родовое село отца всего в ста километрах от вашего! - заметил я.
- О, Аллах! - вскрикнула Газиля и чуть было не превратила чаепитие в посиделки мамаши с великовозрастным чадом, которого следует кормить и журить за отсутствие жены и детей.
Я не приветствовал обсуждение вопросов брака и деторождения и предпочёл переменить тему, чувствуя, что на правах татарского родственника могу спрашивать, что угодно.
- А что Магомет Исаевич, каков он на ваш взгляд?
- Ах, ты не знаешь, кто он? - всплеснула руками Газиля.
- Не-е, - боясь выронить изо рта чак-чак, я мотнул башкой.
Газиля придвинулась ближе и знаком велела наклонить к ней ухо.
- Так слушай...
Её рассказ, декорированный кровавыми деталями, открыл мне, что Магомет Исаевич жил на свете не зря.
КРАТКОЕ ПОРТФОЛИО МАГОМЕТА ИСАЕВИЧА
- четыре серийных маньяка союзного значения - пойманы;
- десяток убийц помельче - разоблачены;
- банда грабителей из кавказской республики - выведена на чистую воду;
- охапка безнадёжных "висяков" - пролит свет;
- должностные преступления высокого руководства правоохранительных органов - раскрыты;
- далее по списку.
Поражало то, что все громкие дела доставались Рахам-Лукутову не сразу. Поначалу иные пинкертоны годами бились над чудовищными загадками. И лишь когда дело окончательно запутывалось до состояния гордиева узла, на игровом поле словно запасной форвард, выпускаемый в финале безнадежно проигрываемого 3:1 матча, возникал Магомет Исаевич. Могучий интеллект его рвал путы неверных сведений, ломал оковы лжесвидетельств и капканы самооговоров. Словно рентгеновский луч просвечивал он нутро преступников, заставляя самых хладнокровных негодяев робеть и сдаваться. Рахам-Лукутов был героем статей, книг и документальных фильмов, где, подкручивая усы, расхаживал с сигаретой по кабинету, сидел с ней в кресле как Шерлок Холмс с трубкой или лежал всё с той же сигаретой на кушетке, а зрители обмирали у экранов.
Газиля исполнила цветистый панегирик великолепно, но я не мог уразуметь, что делает этот блестящий сыщик в Международном управлении, опутанном договорами, конвенциями, теоретическими семинарами и конференциями.
- На повышение пошёл! - просветила Газиля.
Зато я понял, зачем Магомет Исаевич научился трюкам с глазами, выдрессировав их так, что в какую бы сторону они не косили, он подмечал всё, в то время как собеседник даже не мог уловить их выражение.
Насладившись сплетнями о начальнике, Газиля продемонстрировала образец документов.
- Вот, взгляни, справишься?
Аккуратное, со строгим шрифтом письмо из Министерства юстиции США не содержало ничего пугающе-отталкивающего.
- Да... я думаю.
- Если что, есть ещё одна "англичанка" - Лусине. Она подскажет.
Я обрадовано закивал, Газиля же запустила новый фейерверк восхвалений: "Девочки в отделе - прелесть: Лусине - лапочка, Татьяна - как настоящая француженка, Зина (тут она завозилась, отряхивая крошки)... Зина.... в общем, все мы - одна семья!"
"Опять про семью... охо-хо-хо!" - внутренне взволновался я.
Старый дребезжащий телефон прервал нас.
- Иван, - щебетнула Газиля, выслушав шебуршание в трубке, - мне нужно в отдел кадров. Прошу, обожди здесь.
Волосы полыхнули как шаровая молния, и моя игривая газель ускакала, в очередной раз оправдывая своё имя.
Я отодрал от зубов полюбившие их остатки восточных сладостей, аккуратно отправил их (не зубы) в мусорную корзину и допил чай из чашки с фиалками. Телефон затренькал снова. От нечего делать трубка была поднята:
- Аллё!
На том конце с сомнением запыхтели, потом осторожно прошамкали:
- Галина Семёновна на месте?
- Вы, вероятно, ошиблись...
- Это отдел переводов?
- Да, и..?
- Галину Семёновну, будьте добры.
- Извините, я новенький, - оправдался я, - но, мне кажется, вас всё же неверно соединили...
Собеседник что-то промямлил как прожевал, и короткие гудки дали отбой разговору.
Газиля засуетилась по возращении:
- Кто-нибудь звонил?
- По ошибке. Просили Галину Семёновну.
Газиля вновь захихикала словно набедокурившая особь неважно какого пола.
- Ты молодой и не знаешь.., - мечтательно протянула она, вспомнив, как видно, нежные мгновения юности, - так звучало лучше при Союзе, уважительнее относились. Теперь-то (она потискала кулон-полумесяц) я уж как положено Газиля Султановна. Но иногда... кто-нибудь... по старой памяти... В следующий раз скажи: мол, вышла, скоро будет.
- То есть, Галина Семёновна - это тоже вы? - уточнил я, совершенно определённо обалдевая.
- Угу...
- А-а-а...
Стрелки подползли к шести, и наступил финал рандеву. Когда после победы над коридорами уличный кислород проник в лёгкие, соткалась из зыби туманная галлюцинация. Вдруг привиделось, что фонтан во дворе включился и в водяной пыли засмеялся кусочек радуги. Я едва не бросился к мнимой воде, однако хитрец-мираж мгновенно растворился, притащив за собой головокружение, усадившее меня на несколько минут на бордюр абсолютно немого и пыльного водного сооружения. Так сидел я грустный, как бедуин у пересохшего колодца, и не понимал, понравилось ли мне место, куда нужно будет приходить ежедневно и, торча там до вечера с перерывом на чай и банку салаки, переводить про законы, поправки к ним, борьбу с контрафактными товарами и наркотиками, экстрадицию и юрисдикцию и ещё про нечто неведомое, о чём не догадывается возможно сам Великий Сыщик Магомет Исаевич Рахам-Лукутов.
Переведя дух, я поплёлся домой. Воздух был столь вязок, насыщен влагой, что, казалось, ещё чуть-чуть и его придётся раздвигать руками. Капли этой влаги, соединяясь в комья, пролезали в горло, нос и уши. В витрине цветочного магазина весёлые щёточки араукарии зеленели так приветливо, что, завернув туда просто постоять рядом со свежей зеленью, я вышел с тяжеленным горшком, в котором эта самая араукария взволнованно колдыхалась, покалывая мне промокшие бока.
В прихожей валялась новая горка книг. На кухне отец, рыдая, воевал с переперчённым омлетом. ("Жаль выкидывать, сынок!"). Омлет походил на охру с киноварью, а отец на иконописца, промахнувшегося с дозировкой пигментов.
Я втащил араукарию в комнату и водрузил на журнальный столик. Ёлочка обрадовано помахала Уме, которая улеглась у горшка и, протягивая лапу, трогала игольчатые ветки. Вновь выйдя в коридор, я ногой пошевелил книги, нагнулся и извлёк ту, на обложке которой виднелось "Казан..." "Казанские турки" называлась она, и автор труда доказывал, что казанские татары и османские турки суть одно и то же. "Подарю Газиле", - тут же решил я, вынул из кучи ещё что-то наугад и, протяжно призывая "У-у-у-м-а-а", удалился на покой.
Я расположился в постели, презент - на тумбочке, а зверь свернулся на голове, зная, что это самое больное место хозяйского организма. И я раскрыл вторую книгу, оказавшуюся воспоминаниями внука расстрелянного режиссёра. При пролистывании прелестно было узнать, что крупнейшая личность двадцатого века - Фаина Раневская (попутно вскрылось, что отчество её не Георгиевна, а Гиршевна). А потом веки мои смежились сами собой, книжка прошелестела по простыни, замерла у ножки кровати, и передо мной словно тени в балете "Баядерка" стали по одной, тягуче и плавно, выступать из тьмы: Суламифь Наумовна, Газиля Султановна, Галина Семёновна и примкнувшая к ним Фаина Гиршевна, у которой внезапно поменялись местами буквы, и она, обернувшись Гиеной Фаршевной, оскалилась. Остальные же глядели на меня ласково и жевали рахат-лукум.
Продолжение http://proza.ru/2016/10/25/60