Нуар

Дмитрий Ценёв
надоело мне, типа, обрабатывать текст для ленивого читателя, хочу, чтоб он стал достоин прочтения Меня

Тем временем начались приготовления к ночному пиршеству. Всюду пылали огромные жаровни, из рук в руки передавались плетёнки с пивом. Негры пили, как слоны; они плясали, точно их всех покусали тарантулы.
Луи Буссенар. «Похитители бриллиантов» (Пер. В. Финка).




Я б ни за что в жизни не подошёл бы к нему, ибо самого случая знакомства мне хватило настолько, чтоб не забыть навсегда, а забыть это, знакомство само, так и его непосредственные последствия, хотелось больше всего на свете. Точнее не скажешь, пусть даже этот речьоборот заезжен, как настоящая довинильная, из углерода (мне даже довелось держать такие в руках, они нарезаны были с одной стороны и чень твеоды, хоть и весьма хрупки, они буквально крошились в прах угольный, которым можно было мазаться), пластинка. Я даже в такое-то заведение и не зашёл бы никогда, редко пользуясь, в основном, только ради женщин, за которыми ухаживаю (съём и любовь — всё-таки разные вещи), местами престижно-общественного питания и развлечения, а они тем паче в такую зловонную яму не пошли бы на вечернее свидание. Но ведь это и было не свидание, а скорее, деловая встреча. Его же мне рекомендовали единственного, притом, до смешного одинаково начиная оглядываться по сторонам и явно спеша закончить разговор и попрощаться со мной, не смотря на честно и щедро проставляемую мною выпивку.
Это отнюдь не радовало, но альтернативы на сей день мне так никто и не предложил. Так что пришлось пойти, не ропща, хоть и злясь на судьбу, вечером, точнее, поздно вечером — было полдвенадцатого, и ждать.


1.

Имени его уже тогда ничтожно никтошеньки уже не знал, обращаясь к нему и упоминая, как он сам завёл, как к Бобби — сокращённо для тех (для всех, впрочем) от Бобби Халла (на самом деле, Бобби Халлом его никто не звал, а Халлом — и подавно, он и не был Бобби Халлом, он был Бобби Орром), канадского форварда семидесятых с прямым, травмированным навсегда, пальцем, даже не наверное, а точно, потому что у него был такой же — на правой руке, с искривлённой первой фалангой.
— Здравствуй. — это сказал он настолько естественно вовремя, что я вздрогнул от неожиданности. — Твоё дело тогда было прикольным и… (я всё ещё не опомнился, ведь он даже не обернулся) ужасным. Я иногда и сейчас вспоминаю, прости, что не помню годовщины, не хочется теребить старое. Я тебя слушаю, возьми себе сам, у меня нет денег.
— Ты знал, что я приду! — это вырвалось у меня само собой.
— Слухами земля полнится, я просто имею обыкновение смотреть эти долбаные новости, а ты излишне долго и неосторожно расспрашивал обо мне.
— Знаешь, каким расстоянием ограничивается фраза в диалоге? — я оказался, наверное, всё-таки излишне зол на него в эту минуту, хоть и знал, за эту его привычную готовность ко всему.
— Минимум — слово, максимум — две строки. Всё, что больше — это уже монолог, и это не приветствуется в жизни, зато дозволено Шекспиру. — и он отпил из своего наполовину… (говоря по рекламе — выбери сам: полного или пустого) стакана. — Говори уже.
Просто по кивку получив от бармена стакан водки, я попытался сделать вид, что готов ко всему — предвиденьям и озареньям, припадкам и нападениям, но у меня не получилось, так что я просто ответил:
— Лену убили. — ударив не иначе, как на второе слово.
Само собой, зависла пауза, и мне на эту паузу было далеко не наплевать.
— Не факт. — ответил он, наконец-то решив прервать своё, й-о тэ мэ, глубокочувственное, й-об тэ в жэпэ, молчание.
— Если даже верить этим грёбаным новостям… — я всего лишь начал…
— А что-то есть, чтоб им не верить? — он всего лишь оборвал меня.
— Я люблю её и знаю… — я всего лишь сказал.
— И это не факт. — второй раз он оборвал меня, разговор вроде как не сложился.
Если бы было настроение насладиться классическим блюзом, зная друг друга с давным давна, мы бы сделали это, воспользовавшись возникшей благодаря моей растерянности паузе, но я замолчал, будучи вдруг невольно шокирован. Подонок, но кто — он или я?
— Я не **** твою жену. — только сейчас он повернулся ко мне по-человечески. — Хоть и вполне безумно любил её, мог… даже хотел убить тебя однажды ради этого. Она остановила меня, и я послушался.
— Её нет, понимаешь ты??? Понимаешь, бл(пс-с-сс), козёл?
— Я бросил комок земли в могилу, — он остался по-прежнему каменен. — как и ты, разве не помнишь?
— Её убили!
«Однажды»? Разве можно убить дважды, придурок?! Слово «однажды» должно стоять на три позиции раньше, чтобы сделать тебя невиновным.
— Да с чего ты взял? Это не факт. — а когда-то мы были друзьями, услышал я двойственно, как с его стороны, так и с моей.
«Я уже давно в пропасти», — я жду, когда он это скажет (да и она, наверное), потому что знаю, что если он не признается, то всё остальное — ложь. И он, и я — и всё, что есть кроме нас, всё — ложь. Даже Бог и дьявол. Всё ложь, только не она.
— Доза в три раза выше, чем надо для самоубийства. — я чуть не подавился, произнеся это, но это просто икота, да прости меня Господи, после семидневного запоя. — Это убийство со сверхубийственной гарантией.
Тут он впервые сделал резкое движение — развернулся ко мне всем туловищем. И спросил, увидев, как я испугался, вздрогнув, и, отпив из своего уже неполного, далеко не полного бокала, спросил:
— И чего ж ты хочешь?
— Правды. — мне не было сказать ничего кроме.
Он почти сразу отвернулся к стойке. А потом, подняв остатки в стакане в сторону барного иконостаса, видимо, демонстрируя презрение, усмехнулся:
— Ты что, меня нанимаешь?
Наверное, так не должно быть, чтоб нитка с грузом в виде перевязанной посредине авторучки болталась в сторону неба, ну… то есть вверх?! И раскачива-лась притом??? Но я-то это видел однажды (нет, или дважды?) во сне. Тот сон был мутный и липкий, очень прикольный, такой, что хочешь обязательно в него вернуться, и абсолютно абсурдный, но вернуться не в силах, он возникает однажды и исчезает навсегда. Эти сны видятся в похмелье, когда уже очень хочешь спать, но уже не можешь, реально могя только дрёмать всего лишь по нескольку минут зараз — очень реалистичные физиологически и суперосязаемые и суперобоняемые.
— Да.

Я влюбился в неё сразу, придя в новую для меня школу во впервые созданный, как будто специально для меня, физико-математичский, девятый класс. Моя п[ервопр]оходка на высоких скошенных (раза в два выше общественнопризнанных ныне «казаков»), ужасно модных тогда, каблуках, а я был отличником в школе бального танца, убила всех одноклассниц, кроме неё. И у неё уже был, как я узнал почти сразу, парень. Троечник, непонятно, каким образом просочившийся в столь элитный класс. Наверное, он был хорошим ОЧЕНЬ ХОРОШИМ спортсменом. Он был очень хорошим. Спортсменом. Мы вместе играли в волейбол на самом высшем в городе уровне. Однажды на тренировочной встрече с командой двенадцатой школы я, затопив, случайно на пару секунд мячом вырубил пацана в передней линии — мячом в лоб, а сей мудак подошёл ко мне и пожал руку, мол, это было О-ОЧЕ-ЕНЬ круто, чувак. На самом деле?! — почти вслух продумалось мне вдруг издевательски, ведь, на самом деле,  это была случайность. А у того бедолаги, минимум, сотрясение мозга.
Вопреки всем подряд голливудским популярным и, в большинстве, лживым сценариям про новичков, мне в новой школе было хорошо, а не плохо. Во-первых, я влюбился. В который раз, но — впервые. И она тоже звалась Ириной. К этому имени, видимо, приковал меня рок навсегда.


2.

Бобби ответил мне, как я услышал, изначально враждебно:
— Ладно. — взял из моей пачки сигарету и закурил. — Почему?!
— Я не знаю.
— Ты на подписке?
— В смысле?!. А-а… да, — как же он непоследователен. — конечно. Я первый подозреваемый, куда деваться, клише.
— Да никуда, и для меня ты, извини, такое же говно.
У меня упало сердце иль подскочил адреналин, и я просто спросил:
— Да с чего ж ты взял?
Он остался циничен по-прежнему:
— Я не взял — вставили, если хочешь. Я тебе не верю. И не могу верить.
— Да не гони, — мне ничего уже не оставалось, кроме как замолчать, и я застрял с междометьем на устах. — бе-ль-лядь!
— Сам посуди, ты никто по сравнению с ней. — он так и не посмотрел в мою сторону, звякнув пальцем два раза по наполненной посуде, получилось не-звонко и немузыкально. И невнятно, потому что — по наполненной, так что я промолчал, он даже в тональность не вписался, да и в ритм тоже, как, впрочем, всегда. — Она — тоже никто по сравнению с тобой. Идеальная пара… идеальная картинка для выжившего, только он проигрывает, потому что убийца. Зачем мне наниматься, минимум, к трупу, максимум — к осуждённому на пожизненку?!

Стоит задуматься о жизни… финальная строка из анекдота — та самая, по которой его запоминают — гэг, что-то из еврейского, с акцентом, непобедимого: и на чего мне всё это надо? Я сглотнул остатки своего из стакана, встал и пошёл домой по тёмным улицам мерцающего ныне рекламами города. И пришёл домой гораздо позже, чем планировал, уже изрядно напившись, покупая в ларьках, допиваясь.
Свет я не успел зажечь, он включился сам по себе.
— Я согласен. — почему-то я оказался готов к этому, но на этот всепоглощающий раз просто… или не просто?! — со снятой одеждой или рухнул, как был, — лёг спать. Поутру узнаю, как всегда, узнаю поутру. Нигметадзе, сволочь, ты должен это прочитать.


3.

И никогда не соглашусь, — это было на устах, когда я проснулся. Или очнулся. В одежде. Возможно, я не в себе, только окровавленные мальчики, слава Богу, не мерещатся в шары похмельны-икота-и-и… Я прошептал вслух: «Говно», — и, раз услышал себя, ласклыл глаза свои. Раскрыл, кажется, так будет правильней.
— Ты много выпил, извини, я вёл тебя до дома.
— Спасибо. — выдохнул я беспомощно. — Если не ты, то кто?
— Не я, тучева *** народа подтвердит моё алиби в пяти верстах в это время. Кафе, которое по иронии судьбы так и называется, «Алиби», как одна из неудачных групп девяностых, хорошая группа, но неудачная. Давай уже поговорим. На, — он протянул мне в руке нечто. — похмелись.
И стукнул на стол стопарь с водкой. Спустя пару минут мне стало немного лучше. Ладно, прости, подумалось, а сказалось по-другому:
— А это ведь ты, падла полицейская, во всём виноват!
Бобби медленно закрыл глаза, потом открыл так же медленно, ничего не говоря, мне стало плохо, когда я услышал:
— Не городи ***инни. Мы просто случайно встретились и разговорились, сам понимаешь, вспомнили школу и тот дурацкий вечер спустя год, когда ты у меня её отбил. Ещё раз повторюсь, чтоб ты усвоил навсегда, я не **** Иринку. Никогда, ни до тебя, ни при тебе. Вообще, придурок, как только ты появился, почти все пацаны в классе лишились каких бы то ни было шансов, а девки все почти пересрались между собой. Тогда я решил стать полицейским, Шурик тогда решил стать учёным, Серёга пошёл в гитаристы, а Митька — в писатели. Только ты никуда не пошёл, ****ь, артист хуев.
Я точно вставил ему фразу:
— Давай по делу.
Пауза зависла не шуточная.
— Давай. Что у тебя?
— Да ничего, кроме того, что все именно меня считают убийцей. Но я-то знаю, что это не я её убил, и я теперь просто хочу узнать, кто, ****ь, это сделал. Да, мы поссорились накануне, кстати, из-за этой вашей встречи, она сказала дрянь мне в лицо, и мне это, естественно, не понравилось. Я был пьян и сорвался, всё это видели прохожие и слышали соседи.
— Говори по сути, что ***ню-то городишь? — перебил он меня.
Я заступорил. Итак. Он добавил:
— Возьми себя в руки. Прямо сейчас. И успокойся. Адреналин нам с тобой, вот прямо сейчас, совсем ни к чему. Как и тестостерон.
Я не знаю, не знаю я ничего, когда всё так хорошо, не может быть ничего плохого, мне нечего было ответить ему, и я сказал:
— Давай, как в дрянном детективе, задавай вопросы, что ли.
— Когда перед ссорой вы виделись в последний раз?
— Она пошла на работу, всё как всегда, ничего странного.
— Хорошо, а до того что-нибудь странное было?
— Не-ет, блин, ничего, в том-то и дело. У нас случались шизухи, скажу честно, иногда казалось… мы говорили друг другу об этом, что мы не любим друг друга. Но это шизятина чистой воды. Понимаешь?
— Да, понимаю. И что? Мне нужны реальные подозренья, не нормальности, аномалии, если хочешь.
— Щас, дай подумаю, нужна теперь вот… вторая стопка. Я щас приду в себя, подожди, не уходи, менты обычно на этом месте уходят. С очень злыми глазами почему-то. Но ты ж не мент теперь, так что пока останься, ладно?
— Ладно.
На самом деле, в последнее время всё было очень хреново. Я нагрубил Михалишину прилюдно, и потерял всю работу, все контракты стёрлись, как будто и не было их никогда.