Глава шестнадцатая
Вдруг стали требовать у всех студентов, бумагу о “благонадежности”. Мане многих стоило хлопот
и волнений достать эту бумагу, потому что когда она ездила в Киев, то приписали ее на жительство
к сестре лишь через три дня. Вот и вышла неприятность с полицией: допрашивали, где она была
двое суток в военное время. Как ни доказывала юная студентка свою преданность Государю и Отечеству –
ничего не вышло. Пришлось пойти к губернатору на прием.
Длинный коридор, в котором толпились податели прошений разного рода, был полутемным и душным.
Жесткие скамьи вдоль стен пустовали, дамы в визитных платьях и мужчины разных сословий предпочитали
толпиться у дверей канцелярии. Периодически к ним выходил скучного вида дежурный секретарь и называл
фамилию счастливца, приглашенного на аудиенцию к губернатору.
Записавшись на прием заранее, Маня поначалу тоже стояла вместе со всеми, напряженная в томительном ожидании,
но потом поняла, что от этого ее не пригласят раньше назначенного часа. Впрочем, ей бросилось в глаза,
как какие-то неприятные типы незаметно совали в руки секретарю мелкие ассигнации и затем исчезали
за заветной дверью. Так прошло довольно много времени, часа три или четыре. Очевидно, настало обеденное время,
и секретарь, выйдя в последний раз в коридор, объявил:
– Господа, Его Высокопревосходительство сегодня больше не принимают. Расходитесь, господа.
– Но как же так, мне назначено… – сокрушалась девушка в скромном визитном платье.
– В следующий понедельник.
– Нет, нет, мне нельзя больше ждать! – Мария Мацкевич поднялась со скамьи, прижимая к груди руки. –
Меня отстранят от занятий. Пожалуйста, прошу вас…
– Сударыня, уходите отсюда. Я же сказал ясно: прием окончен.
Прогнувшись в пояснице так, что тощий живот его неестественно выпятился, а ноги и зад как бы оказались
на втором плане долговязого тела, секретарь обошел посетительницу вокруг, смерил сверху донизу пустым
равнодушным взглядом и процедил сквозь зубы:
– Хотите дополнительных неприятностей? Вы, мадемуазель Мацкевич, у нас на особом счету, я изучил ваше дело.
– Да кто вы такой? – вдруг громогласно возмутилась девушка. – Кто дал вам право вмешиваться в мои дела?
– Ах, да вы еще и скандалистка! – потирая костлявые руки, почему-то радостно отметил чинуша. – Хорошо-с!
Непременно так и будет доложено.
– Вы не смеете на меня клеветать! – вспылила упрямая посетительница. – Я отсюда никуда не уйду, покуда…
покуда Его Высокопревосходительство меня не примут.
– Как так? – опешил дежурный.
– А вот так. И взятки вы от меня не дождетесь.
Она снова уселась на скамью. Секретарь побагровел.
– Оскорбляете-с при исполнении?.. Так-с… Доказательства… доказательства где? Мне, что же,
городового приглашать к вашей милости?
– Лучше самого губернатора.
– Мадемуазель, я к вашим услугам, – неожиданно раздался бархатный бас, и в дверях показался
статный розовощекий старик в мундире с золотым позументом.
– Я… я… – юная девушка вскочила с места и, вдруг, залилась неподдельными слезами. –
Умоляю вас, выслушайте меня! Я ни в чем не виновата…
– Дитя мое, успокойтесь!
– Она неблагонадежна-с, – просипел в ухо губернатору изогнутый секретарь.
– Подайте мне бумаги! – рявкнул губернатор. – Идемте, деточка.
Секретарь, суетливо ретируясь задом, в мгновение ока метнулся к конторке и, согнувшись пополам,
подал серую папку.
Дрожа всем телом и едва сдерживая слезы, Маня перешагнула порог великолепного кабинета.
Никогда раньше она не бывала в таком. Огромный портрет Государя Императора в золоченой багетовой раме
висел на стене за массивным столом. Казалось, что Государь сам идет к ней навстречу по лакированному
паркету. Она вздрогнула и отвела глаза в сторону. Какое-то странное смешанное чувство любви, гордости,
боли и жалости вдруг овладело ею. Да, конечно же она благонадежна!
И вся эта смута ужасна, ужасные разговоры, ужасная война…
Его Высокопревосходительство не глядя бросил бумаги на стол и усадил посетительницу в кресло.
– Вы студентка Соболевского? – начал губернатор с улыбкой. – Я знавал Ивана Алексеевича еще смолоду.
Военный хирург, прекрасный доктор. Значит, вы готовы послужить Царю и Отечеству?
– Я готова служить медицинской науке. Разве служение науке во имя спасения жизней многих людей не то же самое?
Сверкающие глаза юной особы и возвышенный тон вызвали у губернатора невольную улыбку.
– Разумеется, деточка, каждый из нас должен исполнять свой долг, – согласился он, мельком
заглянув в бумаги, и внезапно брезгливо сморщился. – Что за ерунда… Сколько вам лет?
– Двадцать один год, Ваше Высокопревосходительство.
– Михаил Дмитриевич, называйте меня так, деточка. Что же вы за профессию выбрали себе такую?
А ежели на фронт отправим? Страшно, поди.
– Нет, – покачала головой Маня, – жалко раненых. Всех жалко.
И она сбивчиво стала рассказывать, что пришлось пережить в Киеве, и еще про братьев, за которых очень переживала…
Губернатор молча слушал и лишь изредка кивал головой. Трое его сыновей служили в действующей армии.
Маня замолчала, а Михаил Дмитриевич все сидел напротив и задумчиво глядел на нее грустным отцовским взглядом.
Потом встрепенулся, вызвал того самого долговязого секретаря и распорядился немедленно выдать девице Мацкевич
свидетельство о благонадежности.
Несколькими минутами позже, тут же, в канцелярии губернского ведомства,
она получила злосчастную бумагу.
*******************
Продолжение следует