ГЛАВА 4.
НАЕДИНЕ С ДЕМОНАМИ…
Ника опять захандрила.
Едва комнату покинул врач и медсестра, заскулила, зажимая рукой рот. И сама не могла объяснить, что мучает. Что-то острое и болезненное.
«С какого дуба рухнула, Никиш? Что отбила? Не мозги ли? – выговаривала себе сквозь слёзы. – Всё в порядке ведь? Муж спокоен и горд – родила ему сына; свёкор держится на расстоянии, сросся с Марком и Микеле, дядей своим. Поладили, какие-то развлечения общие появились. Это тебя должно радовать – не провоцирует, дистанцируется. Сынок под неусыпным наблюдение медиков, расшибутся в лепёшку, а выходят. Каждый день скайп, видишь его – здоров, растёт. Родичи милые, открытые, приняли вас, словно всю жизнь вместе жили. Что так царапает душу и сердце? Мама звонит через день, всё в гости напрашивается с папой».
Поворочалась на кровати, привстала на локоть, стала смотреть в огонь камина – прохладный вечер выдался. Покосилась на окно – темно уже. Поняв, что отвлечься не получается, продолжила «разбор полётов».
«Запретила им приезжать – скоро вернёмся сами. Ни к чему в Европе “светиться”, им важнее забвение. Сообщили, что вернулась Зоренька, девочку родила. Хорошо, теперь Дина перестанет так горевать по погибшей дочери, займётся внучкой. Пусть год, да поживут вместе, потом муж их заберёт – служба. Вот и с этой стороны благоприятные вести пришли… – медленно села, откинулась на подушку спиной. – Как у Ива с Ло дела? Молчат, как партизаны. Ладно, потом выяснится. Видно, пока тоже “шифруются”. К лучшему – Иву нужно меня забыть быстрее. Иннар? Марк намекнул, что к нему жену вернули с девочками, теперь и он семейный. Может, сумеет быть им отцом настоящим? Надеюсь…»
Кто-то тихо постучался в дверь.
– Войдите.
Вплыла Мария, неся круглый поднос с ужином.
– Не потревожила тебя, моя голубка?
Поставив поднос, налила чашку особого чая.
Аромат жасмина вызвал у Ники слёзы.
– Нет-нет… не нужно мокроты. Я тебя пришла порадовать, – тётя улыбнулась, подала платок и чашку одновременно. – Что выберешь?
Её карие глаза светились теплом и бесконечным христианским терпением.
Когда девушка с виноватым видом взяла чашку, облегчённо выдохнула.
– Хороший выбор, девочка. Так и поступай всегда. Ягод? – подала блюдце с клубникой и черешней в сахаре. – Пей, ешь, забудь всё плохое и страшное. Мы рядом. Кого-нибудь прислать для компании? – заметив смущение, решила сама. – Поговори с ним по душам. Ему это нужно.
Не успела Ника сообразить, Мария вышла, втолкнув вместо себя в комнату… Энтони.
Воззрившись друг на друга, помолчали, не в силах заговорить.
Лишь показала глазами на стул возле стола.
Прошёл и сел автоматически, не сводя взора.
Протянула чашку для добавки.
Очнулся, встал, взял небольшой фарфоровый чайничек, налил, но руки ощутимо трепетали, едва не расплескав жидкость.
– Разделишь трапезу? – просипела.
Стала пить ароматный чай, вдыхая рай и ад. Она помнила, кто её приучил к этому напитку.
– Найдёшь, с чем пить?
– Да. Тут зефир и лукум есть. В самый раз. Он похож на то желе, что наши мексиканцы варят из инжира. Мы с мамой ели в Саванне, помнится…
– Не звонили?
– Сообщили им сразу. Мессу стояли три дня – во здравие матери и младенца. Весь клан…
– Их молитвами… – говорила какие-то слова, понимая, что его мучает. – Попытаемся узнать?..
Понял, о чём она, побледнел, покачал головой.
– Забудь. Они настороже. Игры закончены. Хотел предупредить тебя. Очнись.
– Хорошо. Время есть – вся жизнь, – пожала плечами.
Отвернулась, едва успев зажать слёзы: «Тотальный контроль! Но я всё равно это сделаю. Хочу точно знать, чей ребёнок. Николина поможет». Решив, облегчённо вздохнула и посветлела лицом.
– Как ты, папа?
…Долго не могла уснуть.
Забылась на рассвете, когда слева над материком стало подниматься апельсиновое солнце, окрашивая корону и лёгкий туман в манговые оттенки.
Сон был коротким, но чётким до дрожи! Летала над заливом Дзагаре, садилась птицей на кекуры, слышала лёгкий шелест волн, когда они о скалы бились, потом устремилась куда-то на запад, видя под крыльями Манфредонию, потом Фоджу и что-то ещё…
Вздрогнув, проснулась, застонала от боли в руке – отлежала. Не потому ли видела во сне усталые крылья? Едва перевернулась на спину, заверещала от прибывшего молока. Рыкнув, дотянулась до отсоса, устроилась на боку и занялась сцеживанием. Потом молоко соберут и отвезут в клинику – кормить сына.
Через четверть часа в комнату неслышно вошла Личе, забрала баночку, улыбнулась.
– Чем поприветствуешь утро, милая? Бледная. Кушай ягоды. Сегодня тебя вынесут позагорать.
– Идея! Творожная запеканка с клубникой! И взбитые сливки! Ммм… – облизнулась.
– Скоро будет! – понимающе рассмеялась. – А сейчас постное – придёт Луиджи с сиделкой.
…Когда доедала завтрак, услышала во дворе детский многоголосый радостный крик.
Удивилась, осторожно сползла с кровати, подошла к окну, откинула шторы, рассмотрела: на площадке внизу что-то происходило…
– Это Банни придумал.
Дёрнулась от неожиданности, скосила глаза – за спиной стоял Тони. Держался на расстоянии.
– Собрал по округе мальчишек и принялся за них. Выходные – развлечение и польза. Сейчас устроит олимпиаду, – усмехнулся, гордясь неугомонным характером сына. – Хвала Мадонне – стариков не принуждает! Но женщины тайком припасли и себе обновки – вдруг ими заинтересуется, придётся отдуваться!
– Скучно ему здесь, – облегчённо выдохнула, поддержала разговор. – Просторы не те – там вся Америка! Да что там – две! И народу побольше. А тут полуостров и мелкота местная. Это не его десятипудовые двухметровые медведи – можно побороться на равных. Здесь парни тщедушные, тонкокостные, редко кто до метр восемьдесят дотягивается, – заговаривала и себя, и свёкра, смотрела с тёплой улыбкой на мужа, руководящего мальчишками с юным энтузиазмом. – Вот завяжет с игрой, станет тренером. У него получается.
– Ника…
Его странный тихий голос заставил её вновь обернуться. Покраснела лицом почему-то.
Передёрнулся от предчувствия угрозы и чего-то тёмного, попытался разобраться сразу, пока не она сорвалась.
– Ты о чём-то хотела спросить? Почувствовал вчера. Я слушаю.
Поднял её на руки и отнёс на кровать, накрыл одеялом. Сел рядом на стул, выпрямил спину, руки положил на колени.
– Сделаю, что в моих силах, клянусь.
Сначала удивилась до предела просьбе, потом задумалась крепко: «Да, что-то продолжает тревожить. Из прошлого грехи? Нет, там пока всё ясно. Тина? И с ней порядок. Обряд будет действовать три месяца – успокоится и привыкнет к своему новому положению и статусу. Ник?.. Да. Скорее всего. Он».
– Представляешь, Тони… – не знала, как сформулировать просьбу, – постоянно тревожусь о Никколо! Сильно. Не понимаю причины беспокойства, но не отпускает оно меня! Понимаешь?..
– Понял – чутьё проснулось. Поговорю с Марком. Посоветуюсь, что можно сделать в этом случае. Свидание исключено – монашеское братство закрытое. Может, получится на экскурсию попасть? Мне уж не побегать по скалам, а Марку это ещё по силам. Дай нам время, родная.
Разговор получился коротким.
– Что с Нико?
– В аббатстве. Пока в изоляции. Ника тревожится или Тина?
– Ника.
– Проконсультируюсь.
Через три дня в сторону аббатства из Монте-Сант-Анджело выехал минивен с небольшой группой экскурсантов. Им удалось получить разрешение на посещение монашеского скита в Пульсано. Среди четырёх мужчин-итальянцев был и американский журналист-историк Марк Пино.
«Легенда» была хорошим прикрытием для Марка. Ему пришлось трое суток штудировать материалы по теологии и истории католицизма в средней части Италии, Фоджи в частности. Теперь ехал в закрытую общину при аббатстве Санта-Мария-ди-Пульсано, где отныне служил послушником Никколо Скончерти, он же брат Нико.
…Никколо сидел на солнышке, отдыхая от утренней молитвы. Тело болело от долгого стояния в коленопреклоненной позе, мышцы ныли, голова не первый день раскалывалась от боли. Сказывалась высота плато над морем, сосуды с трудом приспосабливались к новому давлению. Но недомогание хорошо отвлекало от душевной и телесной боли, не позволяло думать о Тине.
Пришлось туго: когда увидел молодого красавца Винченцо и догадался, с какой целью его привезла с собой Ника, когда заметил во взоре парня восхищение семьёй, услышал, с каким восторгом отзывается об Альбертине – чуть не сошёл с ума от ревности! Справился только невероятным усилием воли, поражённо выдохнул: «Свершилось!»
Последующие дни почти не помнил, потому что они стали финальной дорогой к полному одиночеству.
Смотрел на домашних, радовался последним происшествиям и событиям и всё ждал возвращения из командировки любимой – её о чём-то попросила Вероника, и пришлось поездить по полуострову с фотоаппаратом. Родичи одобрили затею – Нике уже нельзя совершать далёкие вылазки в силу положения. Вот и ждал возвращения с волнением. Понимал: завершающие дни под одной крышей, за одним столом, в кругу семьи.
Когда вернулась вечером четвёртого дня, прилюдно отдала Веронике тяжёлый фотоаппарат, ворча, что руки оторвала, пока всё зафиксировала по списку художницы, все только посмеялись.
Порывались посмотреть, но Марк быстро конфисковал аппарат, боясь, что навредят ненароком или сотрут снимки.
Только Ник не пытался смотреть – глядел на девушку: изменилась, как-то по-особенному стали гореть глаза, что ли? Что-то неуловимое и незнакомое сквозило, не лукавое, а скрытое, опасное, хищное. С горечью тогда понял, что это может быть – Тина была с мужчиной. Не осуждал, лишь стиснул зубы от душевной боли. Понимал, что это неизбежно, что девочка живая и страстная, что пора замуж, рожать детей… Знал, сознавал, но не мог смириться.
Психанул сначала, а потом… сорвался. Оставшись наедине, улучил момент, подошёл к её окну и разрыдался в голос, утопив исступлённое, мятежное, багровое лицо в розы, оплетающие проём. С трудом опомнился.
Когда приехала съёмочная группа, зажал эмоции в кулак и постарался быть, как все – своим и родным. Едва киношники уехали, позвонил в аббатство и произнёс короткое: «Согласен».
Через три часа его встречал на пороге часовни духовник, назначенный в опекуны. Мирская жизнь для Никколо Скончерти закончилась навсегда.
Его назначили помощником библиотекаря. Смирился с должностью, понимая, что там его никто не найдёт и не увидит – этого и желал: умереть для мирского и грешного, похоронить не только тело в этих стенах, но и душу.
Брат Джакомо понял и нагружал новенького работой втройне, не отпуская от себя ни на миг! Даже ночью.
– …Что ещё могу сделать для тебя, брат Нико?
– Убей.
– С удовольствием, – хохотнул, сверкнул чёрными глазами. – Если уцелеешь после битвы со своими демонами – добью с любовью и истинным христианским милосердием!
– Договорились, брат, – пожал протянутую руку. – Не медли.
– …Я возвращаюсь.
Марк пытался прозондировать почву и настроение заблаговременно. Нике вредно нервничать.
– Куча фотографий, масса материала, диктофон. Что предпочтительнее?
– Будешь рассказывать, как заправский гид, а я – рассматривать фотографии. Жаль, что не в форме. Так мечтала сама всё увидеть, впитать ауру тех мест!.. Тебе повезло больше. Отдувайся.
– Хорошо. Скоро буду. Есть хочу! – прошептав, попрощался и отключил телефон.
«Что же она там хотела особенное увидеть? Скалы, пустыня, ветер, неуютно и холодно, летом – сушь и жара; аскетизм и какое-то исступление, а не служение. Только истинная вера способна это вынести», – покачал головой, постарался пока ни о чём не думать: экскурсия оказалась непростой.
В тот вечер не удалось им с Никой уединиться – все домашние скопом накинулись с торопливыми расспросами, забросали взрослого парня противоречивыми просьбами, требовали запрещённых подробностей из жизни скита и монахов, старались что-то выведать…
Отвечал, показывал, выложил на стол поделки монахов и сыр их производства – не понравился: сухой и безвкусный. Марк понимал, чего все от него ждут.
– Не виделся. Не позволили и рта раскрыть – только оговоренные темы и маршрут. И ему, так понимаю, не сказали. Правила жёсткие. Смиритесь, дорогие. Всему своё время, видимо. Ждите.
На следующее утро удалось укрыться от родни на верхней веранде с Вероникой.
Сделал, как договорились: рассказывал обстоятельно и неспешно, она рассматривала снимки и вещички из скита.
– Руины аббатства Санта-Мария-ди-Пульсано расположены на широком плато вблизи города Монте-Сант-Анджело, в девяти километрах, и, практически с той же горы, смотрят на лежащий внизу залив Манфредония. Про аббатство я знал давно и даже не раз советовал посмотреть друзьям, потому что живущие там монахи позволяют его посещать, лично сопровождая приезжих. Разрешают свободно говорить на английском, что не везде здесь приветствуется. Удивительно, но вполне объяснимо: хочешь погружения – получай и соответствуй.
Комплекс порадовал по-настоящему не туристической тишиной и покоем. Но еще больший, почти потусторонний покой, обрушился в аббатстве. Сооружение выполнено в романском стиле, часть его апсиды расположена в естественной пещере. Примечателен красивый портал овальной формы, украшенный зооморфными рельефами и древними гербами. Церковь имеет один неф со сводом с большими поперечными арками. Привлекают внимание фрагменты фресок, старинные картины и религиозные реликвии. История монастырского комплекса уходит в VI век. Аббатство было построено в 591 году на месте древнего языческого храма. Его максимальный расцвет пришелся на XII-XIII века. Это был один из самых мощных монастырей на юге Италии.
В 1806 году деятельность аббатства приостановили, монастырь опустел и пришел в упадок.
Созданная в 1997 году монашеская община латинского и византийского духовного выражения реконструировала полуразрушенную церковь, в которой возобновились богослужения и обряды.
В 2010-м году оно было также признано «Местом души» Итальянского фонда окружающей среды. Этот «титул» дается по итогам голосования путешествующей братии.
Кстати: когда дело дошло до договоренностей о посещении скита, связаться с монахами оказалось не так-то просто: на электронную почту они не реагировали, а ответа на телефонные звонки добиться удалось после настойчивых попыток и далеко не сразу. Но даже после этого в то утро нас никто не встретил: не ждали! Поэтому, войдя на территорию, я первым делом столкнулся с археологами, работавшими в одном из помещений, и лишь потом, после продолжительных переговоров по домофону, смог убедить выйти брата Ефрема.
Помолчал, дал время Нике усвоить материал, рассмотреть фотографии. Продолжил тихо, ясно:
– С моей подачи, брат Ефрем принялся рассказывать историю аббатства, долгую, с шестого века, крайне переменчивую: времена упадка сменялись моментами благоденствия, да и монашеские ордена не так уж долго задерживались здесь, так как судьбы их, особенно в средневековое время, были тоже подвержены взлетам и падениям. Рассказ был подробный, с большим количеством технических деталей, относящихся к различным орденам, их взаимоотношениям с Ватиканом. Кроме того, брат Ефрем не так часто называл конкретные даты или просто века: он предпочитал говорить «при таком-то папе». Честно признаюсь, иной раз приходилось уточнять, о каком времени идет речь, и тогда собеседник смотрел этаким ошарашенно-отрешённым взглядом, словно говоря: «Как же можно этого не знать?»
Хихикнули, покачали головами, неспешно выпили по чашке кофе. Лекция продолжалась.
– Тем временем, солнце ушло за облака, поднялся довольно свежий ветер – гора, как-никак. Приятно было зайти внутрь церкви, которая так много повидала на своем веку и теперь предстаёт неожиданно современной, хотя за современностью явно проступают, как ускользающие тени, следы ушедших времен.
Современная же история церкви и самого аббатства весьма печальна: упраздненные еще в эпоху Наполеона, они долго находились в управлении местной епархии, хотя земля официально принадлежала разным владельцам из числа местных жителей. Потом, после войны, оказались окончательно заброшены: именно тогда началось мародерство, и из аббатства было вынесено все, что можно было унести, включая даже камни из кладки стен. Резные каменные украшения, фрески, иконы, предметы церковной утвари – было утрачено практически всё!
Только в 90-е годы прошлого столетия аббатством заинтересовался один римский профессор, которому удалось с помощью местных активистов начать реставрацию, украсить церковь современным убранством и некоторыми возвращенными предметами прошлых эпох.
Сделали перерыв на полчаса, ответив на телефонные звонки, разговоры с домашними…
– В день нашего посещения работами на месте занималась горстка монахов и священник. Чтобы выжить, они возобновили древний пастушеский труд, который на склонах Гаргано практикуется тысячелетиями. Брат Ефрем сказал, что часто им помогают в этом местные пенсионеры, школьники, студенты, «особенно молодые, из карабинеров или военных».
Выйдя из церкви, мы направились к открытой площадке рядом с аббатством, откуда открывался потрясающий вид на ущелье и залив. С противоположной стороны ущелья в скале виднелись пещеры.
– Там, – показал брат Ефрем, – жили когда-то монахи-отшельники. Между их поселениями, которые, как ласточкины гнезда, просверливали почти отвесную скалу, существовала своего рода дорога, похожая на своеобразный каменный подоконник, идущий вдоль обрыва. Но однажды дорога эта ухнула в пропасть, и монахи были вынуждены выбираться, используя веревки. А, может, они так и остались жить там, на малюсеньком пятачке перед пещерными кельями.
Сам же Ефрем пришел в Пульсано меньше десяти лет назад на Богоявление. Дат, как ты понимаешь, он по своему принципу не называет, живёт по старинке и привычке – счёт по церковным канонам.
Ника долго рассматривала рисунки и карты, на которых кружочками были отмечены пещеры и их названия, схемы проходов к ним.
– Прежде чем пойти к обрыву, брат Ефрем остановился перекинуться парой слов с археологами. Они шептались о чем-то минут десять, археолог говорил слова «захоронение», «останки» и «неофициально». Потом он передал Ефрему завернутые в тряпицу какие-то кости, и тот понес их куда-то внутрь. Тем временем прибежала смешная собачонка по кличке Чернушка, которая решила сопровождать нас, весело бросаясь на монаха. Отрешенности на его лице чуть поубавилось. Не всё мирское ему чуждо, как оказалось! Вот и дворняга порадовала до слёз.
Показал девушке несколько снимков с собакой.
– Напоследок мы оказались в библиотеке и мастерской по иконописи. Брат Ефрем, сокрушаясь, рассказал, что каталогизировать книги, оставшиеся от скончавшегося профессора, не так просто: волонтеров на это дело нет, так как темы все больше теологические и людям попросту скучно. Сейчас в аббатстве всего два монаха-отшельника, даже священника перевели, поэтому служить в церкви не могут и ограничиваются семью молебнами в день. Больше персонал в самой базилике на холме, там и праздники проводят. Там же трудится Нико, – прошептал, мельком оглянувшись.
Смолкли, вздохнули, думая о своём, полюбовались заливом и аквамариновыми водами.
Встрепенулся, стал закругляться с лекцией: Ника явно устала.
– Присмотрись: на фотографиях чётко бросается в глаза православный стиль иконописи, что произошло под влиянием одного из монахов, который начинал реставрацию. Тот самый случай, когда историю меняет один единственный человек! В аббатстве же соблюдается византийский католический ритуал, молитвы свершаются в строгости по укладу и принятым нормам.
Летом аббатство организует курсы по иконописи с приезжим преподавателем. За месяц желающим успевают объяснить иконографию: композиционное построение и символику, и дать попробовать написать свою икону. Мы, конечно же, спросили у брата Ефрема, могут ли писать иконы «обычные люди»: в православии к этому отношение строгое, насколько я знаю.
– Конечно, могут, – ответил монах. – Тут ведь дело не в художественном мастерстве и, главное, не в личности. Икона – это от Бога, это через молитву. Это значит, требуется уничтожить свое личное «я», растворить его в божественном, стать лишь посредником. Возьмите иконы Рублёва – как же на них видно, что он растворился!
– Он не просто растворился – потерялся, – хмыкнула, покраснела, виновато перекрестилась.
Марк же постарался не задерживаться с беседой.
– Пока мы фотографировались в мастерской, брат Ефрем уже листал какую-то подвернувшуюся книжку и сам себе делал восклицательные комментарии, вроде: «Ба, да это же арамейский!» Проводил нас до ворот, и пока я благодарил, говоря, что буду рад вернуться, что такая беседа содержательная и т. п., он уже смотрел куда-то мимо меня, то ли в недостижимую даль, то ли вглубь себя, то ли в минувшее, что всё ещё живо здесь…
По дороге обратно, любуясь холмами и морем внизу, я всё думал: «Как это – жить в таком месте, где богатое прошлое практически уничтожено безжалостным настоящим; где не осталось никакого престижа настолько, что нет даже священника; где совершенно неизвестно, что с тобой будет завтра или через год! Какую духовную силу нужно иметь, чтобы просто просыпаться, читать молебны, пасти свиней, коз и овец, ездить в базилику на осле, читать книги на арамейском и получать древние кости от археологов под расписку…» Не сразу понял, что это и есть – жить тем, что приносит день. Вот где истина: в высшей степени доверять себя Богу. Растворяться. И еще подумал: «Как все-таки удивительно и неожиданно, что в 2010-м году почти 35 тысяч человек проголосовали за аббатство, присудив ему титул “Места души”. Это значит, что многие нашли сокровенное, отозвавшееся в сердце – тишину ли, пейзаж, иконы ли в византийском стиле, брата Ефрема, – что-то глубоко свое, личное, что, собственно, и ищешь в любом путешествии – чудо».
Смолк, как-то затих душой, потянулся к фотоаппарату, стал пересматривать снимки. Рассматривая, покачивал поражённо головой, словно говоря: «Нет. Мне этого не постичь и не понять. Видимо, недостоин».
Ника тоже всё всматривалась, что-то отмечала для себя, помечала в блокноте номера слайдов, о чём-то спрашивала, прося дополнений, уточнений, личного мнения, видения.
Остановила взгляд на снимке с пещерой: чёрный провал, а над входом, смещённый немного вправо, высеченный «портик» – словно выбранная ложкой выемка, а на гладкой желтоватой стене изображена фреска Богородицы с младенцем. Грубый жёлтый песчаник и едва видная, побледневшая, вылинявшая, почти призрачная фигура Богоматери.
Что-то резануло душу девушки! Долго не могла понять и расшифровать сигналы разума. Едва сообразила: «Как наши души: стремимся к свету и вере, а за плечами мрак и демоны. Остаться возле иконы, под её охраной и сенью, или попытаться шагнуть в темноту и неизвестность? У каждого свой выбор и цели. Я оказалась слабее – останусь снаружи. Нико решил шагнуть в провал и принять бой. В добрый путь! Силы тебе, наш крестоносец…»
Октябрь 2016 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2016/10/31/1889