Дождь только-только закончился, что не добавило мне радости. Уже битых четыре часа я торчал на втором этаже заброшенного дома, находящегося напротив моего «Медицинского Бутика». Голографический проектор выводил на высоте полутора человеческих ростов ровные синие буквы названия моей лавочки. Наши плащи, взятые Дитрихом из своего убежища, через десять секунд приняли расцветку помещения, и обнаружить нас теперь было намного сложнее. Я сидел на старой кровати с резной спинкой и фигурными ножками, она была еще сделана из дерева, и потому поскрипывала, когда я шевелился. В этой квартире мебели было мало, потому Дитрих сидел на полу, и оптическая панель его шлема была как раз над подоконником. Стекла мы предварительно разбили, поэтому мои локти на подоконнике находились в луже. Руки, сцепленные вместе, служили подпоркой для моей тяжелеющей от сна головы. Сумерки покрывали своей мягкой тенью улицу, стыдливо прикрывая бездомных и мусор.
Я практически чувствовал невидимого, не больше ящерицы, полицейского робота-разведчика, сидящего где-то на стене. Конечно, я решил не упускать случая и поговорить с полицией, обследующей место массовой резни, устроенной киберпсихом. Они предложили гражданину экогорода помощь, и я согласился. Мы согласовали все особенности работы с Дитрихом, вернее – они согласовали, а я спать пошел. Я и сейчас засыпал. Момент сна всегда приходил ко мне вместе с каким-то оглушающим звуком и ощущением вращения. Так было и в этот раз, но я очень быстро пришел в себя – рядом со мной в тишине раздался стук – наемник встал на одно колено и поставил свой автомат на подоконник. Приклад уперт в плечо, и я понял – началось. Глаза сразу выловили главное – уродливое, занимавшее почти всю улицу нечто, со свистом спускающееся сверху. На вытянутом торсе даже при плохой видимости были заметны стекла кабины, напоминающие фасеточные глаза насекомого. Две длинные горизонтальные подпорки начинались около кабины и раскидывались на три метра в каждую сторону, на концах каждой было по два фенестрона. Чуть дальше из корпуса под углом выходили другие крылья-пилоны, на них были небольшие реактивные двигатели - такие же находились около кабины и в V-образном хвосте. Аэродайн, зависший прямо над улицей напротив входа, назывался Цикада - некое уродливое напоминание о войнах. Из-под брюха дайна медленно появились, раскрываясь, шесть лап - он мягко сел на дорогу. Бомбы Дитриха остались далеко позади.
- Уроды сраные, добыли где-то дайн. Я не рассчитывал, что у них есть «Цикада». – Наемник произнес, не оборачиваясь, а я подумал: «Действительно на цикаду похож. Длинный, с шестью лапами, с круглыми стеклами кабины пилотов». С шлепнувшейся на асфальт рампы посыпались на улицу боевики. Никакого единства формы – кто в чем. И оружие у каждого свое, одеты тоже как попало - явно недисциплинированный сброд. Они рассыпались под прикрытие «Цикады», присевшей на своих лапках так, что брюхо касалось земли. «Где же ты его добыл»? – думал про себя, отсчитывая время до прибытия полиции.
Откуда-то из-под брюха цикады раздался голос, прекрасно известный мне.
- Ты думал меня своими бомбами подорвать? Думаешь, я дебил, Док, только ты тут умный? Надеюсь, ты смог убраться из своего средоточия зла, потому что очищение пришло! Теперь никто не будет разбирать трупы, варить непонятную дрянь из наркотиков и выращивать органы! Наш Бог подарил нам этот прекрасный транспорт, чтобы мы могли обойти твои мерзкие ловушки. Очищение грядет!
Голос, вырывающийся из металлического монстра, грохотал эхом по улице. Я отстранился от оконного проема и сказал только одно слово: «Они психи», и упал на кровать. В следующий момент, вместе со словами «понеслась звезда по кочкам», произнесенными Дитрихом тихо, последовал такой грохот, что я инстинктивно завалился под кровать, закрыв уши руками. Я и не знал, что этот калибр настолько громко стреляет. Казалось, по голове беспрестанно лупят тяжелым молотком. Затем что-то загрохотало прямо надо мной, но звуки были слышны как сквозь большую толщу воды. Темнота комнаты, ватная тишина, языки пламени, отражающиеся в линзах шлема Дитриха. Далекий звон падающих на пол гильз, больших, с мой палец. «У него шлем, наверное, глушит звуки» - застряла в моей голове одна-единственная мысль. Кровать отлетает в сторону, зеленые доспехи подсвечены сполохами за окном. Дитрих держит меня и тащит куда-то, беспрестанно крича непонятно что. Тонкая деревянная дверь отлетает от удара бронированного ботинка. Комната за нами вспыхивает, огонь длинным языком вырывается в коридор с ревом, и тяжелый удар чуть не сбивает меня с ног. Темная лестница, бежим куда-то наверх. Затем пришел страх. Это был не просто абстрактный страх, или страх перед лицом бандита, а именно глубокий, панический ужас. Он поднялся из самых глубин преисподней, чтобы залить меня полностью, не оставив ничего от моей трепещущей оболочки.
- Док, очнись! – орет Дитрих, плеская мне водой в лицо.
- Ты где воду достал? – спрашиваю я, проводя по мокрому лицу рукой. Это была первая фраза, которая выскочила из меня без обдумывания, как будто она была загружена в некий речевой модуль. Ощущения такие, как будто я выпил слишком много – очень глухие ощущения, только обозначающие сам факт прикосновения руки к щетине.
- Вон в ведре.
Я так и не понял, в каком ведре, откуда она там. Я вообще соображал плохо.
- Еще раз будешь у меня над ухом стрелять из своей базуки, я тебя на запчасти разберу, - тихо бормочу я. – Ну как все прошло?
- Еще идет, - улыбнулся наемник, - но я же тебя охраняю. Я и так расстрелял кабину «Цикады» - она никуда не полетит теперь, а у тебя новые запчасти появятся. А я рассчитывал, что раз ты глаза себе заменил, то и ушной подавитель звука тоже вставил. Поэтому ты и среагировал на полицейское паническое оружие, но ничего – теперь все запомнят, как тебя трогать.
- Да, да, - я, наконец-то, стал ощущать шершавый пол и камешек под моей задницей - оказывается, я все это время лежал на спине. – Пошли, у нас куча дел, - сказал я, с трудом поднявшись с пола и опираясь на стену.
Заброшенный дом покидали не только мы. Пока мы спускались, я слышал в тенях шорохи, стучали двери квартир, раздавался топот. Кажется, никому с полицией встречаться не хотелось, или все были напуганы очередной разборкой, случившейся, на этот раз, у них под носом. Я открыл старую дверь в подъезд. Кто-то давным-давно вытащил электронный замок, домофон и даже провода.
Ночной тьмы не было: все освещали яркие прожектора полицейских - «Цикаду», присевшую на своих ножках (из-под нее вытекала лужа черной жидкости - кажется, Дитрих не только по кабине попал); несколько трупов бандитов; стоявших перед броней моих жалюзи полицейских. Предстояло много работы.
Я машинально провел рукой по двойному стеклу обзорного окна прогулочного этажа. Облака накрыли все серой предзакатной ватой - ничего не видно. Обзорная площадка экобашни была как раз на высоте облаков, поэтому хорошо видны были только капли воды, мгновенно налипшие на наружное стекло. На стекле от точки моего прикосновения до точки, где я убрал руку, нарисовался серый прямоугольник - я и забыл, что окна здесь являлись одновременно и сенсорным экраном. Прямоугольник выхватил что-то там, под облаками, из вечно залитой солнцем туристической интерактивной карты города. На стекле появился серый контур некогда величественного собора, построенного давно. Сейчас он, как и все другие исторические здания, был никому не нужен - люди очень мало интересовались историей.
- Добрый день, гражданин, не желаете напиток? - услышал я сзади нарочито механический голос передвижной тележки-продавца. Я даже обернулся, чтобы ответить:
- Нет, спасибо.
- Удачного дня. - Механизм отправился обратно в лес, который сейчас был передо мной. Эти несколько этажей занимала огромная оранжерея-парк. Пруды, лестницы между деревьями, балконы в кронах. Через несколько метров от меня начинались ступени вниз. Около них стоял Дитрих в своих неизменных штанах цвета хаки, кепке, футболке, армейских ботинках. Вокруг гуляли андрогинные парочки. Доступ к генетическим коррекциям стал слишком легким делом, и все матери на начальном этапе беременности стали просить врачей убрать изъяны у детей. Теперь красота стала банальностью, но к красоте неизбежно примешивалась мода, а сейчас модно было быть андрогинным. Мне это не очень нравилось, хотя я плохо мог сформулировать - почему. Поэтому Дитрих выделялся на фоне других еще и этим - такой уродливый кусок прошлого.
- Дарова, - сказал он, подходя, - пришлось включить службу «найди друга», чтобы тебя отыскать.
- Привет-привет. Разве я тебе что-то должен? - удивленно спросил я.
- При чем тут? Нет, - последнее слово он в задумчивости растянул, - Я получил работу в Синдикате, - гордо произнес он.
- Синдикат же не совсем легален? - спросил я.
- Ну да, а кто сейчас легально работает? Зато там много интересной работы, и она не на этой помойке, которая называется Земля.
- Земля не совсем помойка. Если муха сидит на говне, не значит, что кругом говно.
- Ну да, - повторил он, - ну так вот. Я хочу, чтобы ты пошел со мной - мне надо, чтобы кто-то мою жопу зашивал, кому я поверить могу.
- Придворный врач? Нет, спасибо, - сказал я, - я как-нибудь по-прежнему.
- Да ладно, - протянул наемник, - тебе не все ли равно, на кого работать? Ты там внизу в дерьме копаешься, работаешь с этим мусором…
- Это ты жителей назвал мусором? - оборвал я его.
- Ну да, они - шлак. Балласт, абсолютно бессмысленный и беспощадный - они ничего не производят, только убивают друг друга. Какая тебе разница?
- Один человек собирал медуз на пляже после шторма и выкидывал их в море. Его спросили проходящие люди: «Какой тебе с них прок? Всех не спасешь», на что он, подняв одну из медуз, задумчиво произнес: «Для меня смысла немного - для нее смысл ее жизнь». Вот так. Я делаю угодное Богу дело.
- Богу? Ты пилишь людей на части, мешаешь наркоту, выдираешь кибернетику из трупов - он округлил глаза, - И ты будешь говорить про Бога?
Я повернулся и пошел к лифту.
- Пока, Дитрих, - сказал я.
Я не услышал, как он сказал: «Ну и хер с тобой».
- Первый, - сказал я в белом лифте, отделанном пластиком. Зеркала напротив входа дали мне возможность поглядеть на свое лицо, немного приблизившееся к выхолощенному стандарту экобашен.
- Гражданин, напомню Вам, что первые десять этажей не патрулируются, потому находятся в плачевном состоянии, - раздался нарочито механический мужской голос сверху, - потому настоятельно рекомендую воспользоваться…
- Замолкни, - прервал я голос. В тот же момент магнитные замки кабины были ослаблены, и лифт стал быстро снижаться.
Передо мной проскакивает разрез муравейника - виды из прозрачной кабины лифта. Его прозрачная шахта специально сделана, кажется мне, чтобы люди видели, как оно тут все обустроено. Экобашня скользит вверх, а не лифт летит вниз - так мне кажется. Тихие чистые жилые коридоры, огромные прозрачные смотровые этажи-окна, зеленые пахнущие лесом гидропонические этажи-парки. И, как будто пораженные болезнью, почти не освещенные нижние этажи, заваленные мусором и заселенные совсем уж непонятными людьми: теми, кто не может платить за жизнь наверху, но и не хочет оказаться на улицах. Лифт останавливается. Темно, сыро, плохо пахнет, только в бесконечном хороводе далеко-далеко наверху насекомые кружатся около единственной лампы.
Я иду через старый холл, которым редко кто пользуется, оглядываюсь по сторонам. Пока мне виден только один бездомный, копошащийся в импровизированном домике из картонных коробок за широким кожаным диваном. Растения в кадках давно засохли, многие кадки стоят наполненными совсем другим. Я толкаю вращающиеся двери и выхожу на улицу, в запахи смога и мусора - уже привычные мне запахи. Рядом со мной, слева, завис маленький наблюдательный гексакоптер, и я помахал ему рукой. Неподалеку от входа стоит аэротакси с металлическими решетками на пуленепробиваемых окнах и с бронированным кенгурятником спереди, по бокам эмблемы Красного Кэба и девиз «Мы довезем Вас туда - живым, или мертвым». В любом городе по самым опасным закоулкам возят только КК. Я подхожу к водителю, называю адрес, и он в ответ называет цену. Я открываю дверь с паутиной трещин на старой краске и сажусь в пахнущий странной смесью запахов салон. Если подумать, тут можно выделить любой запах - растворители, пластик, курево - все. Мы поднимаемся на высоту десяти метров и летим, заглядывая в окна третьих этажей.
Я попросил водителя остановиться, когда мы пролетали над перекрестком, поворачивающим на мой тихий переулок. Я не узнал его: клон проспекта, он был полон торговцев, игорных столов, бездомных, вечных спутников торговцев едой. «Всего-то надо было открыть в трюме дайна ресторан», - подумал я, глядя из-за угла на светящиеся буквы «МЕРТВЫЙ ТИГР» голографической рекламы над дайном. Огромная летающая машина теперь стояла угрюмо, перекрывая улицу напротив моего «МЕДИЦИНСКОГО БУТИКА». Я воспринимал это как данность - такое заселение некогда безлюдного переулка. Это тоже относилось к понятию «дом». Оттолкнувшись рукой от кирпичной стены, я залез в такси, понесшее меня дальше над бесконечной толпой, в сторону собора.
Даже правильнее сказать - Собора, с большой буквы. Давно он тут стоял, наблюдая почти за всеми европейскими войнами за свою почти тысячелетнюю историю.
Собор находился рядом с рекой, поэтому я сейчас иду вдоль дамбы. Дамба справа, высотой больше большинства домов в округе и вся исписана граффити доверху, в три слоя. Справа, за дамбой, высотой ей примерно до середины, воды реки, мечтающей смыть город. Через каждые пять метров параллельно земле вдоль бетонной стены идут металлические балконы, пронизанные идущими снизу до самого верха стены лестницами-скобами. На каждом таком балконе, на протяжении многих сотен метров, домики, картонные коробки, жестяные крыши - это жилища бездомных. Слева от дамбы идет глубиной в метр сточный желоб, а сразу за ним - город бедноты. Бытовки, прицепы от грузовиков, маленькие бывшие торговые палатки - это для счастливых, это - первый ярус. На крышах еще в два, а то и в три ряда, громоздятся домики из материалов похуже, бесчисленные паутины проводов оплетают все эти постройки, косы пластиковых водопроводных труб свисают с каждого дома. Мимо по сточному желобу, брызгая водой и хохоча, пробежала галдящая толпа ребятишек. Много бездомных, много попрошаек, калек. Заработок тут прост - носи трехмерные рекламные татуировки известных фирм и получай два евродоллара в день, грабь, торгуй всем, чем придется. Самые счастливые попадали на работу уборщиками, рабочими низших категорий, разнорабочими - тут это были самые престижные профессии.
По скрипящей деревяшке я пересек желоб и втиснулся в узкий проход между двумя домиками, надеясь только, что он не превратится в тупик. Воняло нечистотами, что особенно сильно било по моему обонянию. Я еще не забыл запаха экобашен. Прикрыв лицо рукавом, я проскочил поскорее, опасаясь, как бы кто сверху не скинул что-нибудь, или вылил, или из переулка не выскочил бы желающий легких денег. В переулке мной был встречен только один мальчик, сидящий за кучей мусора и играющий, по-видимому, в прятки.
И я оказался на площади. Строения резко расступились, отошли запахи, шум - все осталось в джунглях нового века. Площадь, раньше забитая торговыми рядами до самых ступеней древнего строения, была пуста, не считая трех внушительных антигравов, расположившихся перед храмом. Эти были ВоенТеховские: не гражданские тонкие стройные машины, стремящиеся поразить покупателя своим прекрасным видом, а военные. Сглаженные только там, где это необходимо, однотонно-серые, с выпущенными спонсонами: два сверху и два снизу. На верхних - ракеты воздух-воздух, целая батарея красных конусов, хищно выглядывающих из серых гнезд. На нижних - серые напалмовые баки. Одного такого хватит, чтобы превратить такую площадь в ревущий ад. Рампы откинуты, люди в экзоскелетах таскают какие-то ящики. Люди в форме, явно намекающей на армию, или очень серьезную корпорацию. И, как и у любой серьезной корпорации, везде логотипы без названия - кто знает, догадается сам: католический крест, а позади него - четыре луча сверкающей звезды.
Я не торопясь подходил поближе. Один из бойцов, сидящий в камуфлирующемся костюме, и потому мной совершенно не замеченный, скинул капюшон и стал видим, вместе со своей длинной винтовкой. Ствол опущен в мостовую, но и не смотрит куда-то совсем в другую сторону.
- Кого ищем? - услышал я его слова.
- Во-первых, - я встал спокойно и говорил тоже без суеты. Мне бояться было нечего, - здравствуй. А во-вторых, я ищу отца Франциска, если он еще тут.
- Добрый день, - услышал я в ответ, - падре внизу. Иди, мы не помешаем. - Затем человек снова накинул капюшон на голову и слился с мостовой.
Он, видимо, что-то сообщил рабочим и охране, так как все стали усиленно делать вид, что не замечают меня, а я тем временем рассматривал людей. Наемники, и не какие-нибудь, а высококлассные: выправка военная, движения четкие и слаженные, разговоров минимум - профессионалы, одним словом. За одним таким, надевшим экзоскелет и несущим пластиковый ящик с продуктами, я шел по старой потрескавшейся лестнице наверх. Между камнями пробивались редкие растения, и если бы священник не выщипывал их время от времени, их было бы намного больше. Кладка стен кое-где выкрошилась, облицовка облупилась. Около огромных двустворчатых дверей с ржавой металлической обшивкой стояли справа и слева накрытые полиэтиленом ровные кирпичные кубы. Около них стояли два охранника, а из-за дверей раздался знакомый голос, отразившийся эхом от стен и свода: «Сюда, пожалуйста. Большое спасибо».
Рабочий вышел, слегка поскрипывая конструкцией, а за ним вышел падре Франциск. Как всегда, в своей рясе священника, борода аккуратно подстрижена, остатки седых волос причесаны и ровно лежат. Его морщинистое лицо расплылось в улыбке, когда он увидел меня.
- А, доктор пожаловал! Опять нет сил сдерживать зов Всевышнего? Пойдем, пройдем ко мне, эти ребята и без меня разберутся, что делать, - с этими словами он повернулся, и пошел в помещение.
- Dominus vobiscum, padre, - сказал я, войдя в полутемное помещение. Свет, лившийся из-за открытых дверей, освещал коробки, строительные материалы и пыль, блестевшую в косых лучах. Напротив входа виднелся огромный главный зал, потолок которого терялся во тьме.
Через некоторое время мы сидели в его небольшой комнате высоко над площадью, и я рассматривал город в одно из стрельчатых окон. Раздавалось только постукивание ложки священника в кружке с чаем - он размешивал сахар. На белом с тонкой паутиной трещин пластиковом столе рядом с окном стояло две кружки - моя и его. Он взял свою двумя руками: его кружка была без ручки. Сейчас было еще по-апрельски холодно, поэтому он об кружку грел руки. Его лицо слегка затуманивал пар, идущий от чая.
- Так зачем ты пришел, сын мой?
- Да так, поговорить захотелось. Я опять вернулся сверху, денег заработал. Говорил с человеком, который мне помог в той истории… ну, ты знаешь. Он посмеялся в ответ на мои слова о Боге и сказал, что не мне о Боге говорить с моими делами, представляешь?
- А ты идешь к демону, чтобы спросить его о существовании Бога? Неверно делаешь. О Боге надо спрашивать Бога, а то, что ты делаешь - плохо, конечно, но это меньшее зло. Если я понял, о чем опять у тебя мрачные помыслы.
- Да, об этом, padre, всегда об этом. В наш век вмешательства в генетический код зародыша с помощью вирусных агентов, век Банка Тел, век кибернетики, сложно уверить себя, что все это угодно Ему. А если нет, то есть ли он вообще? А насколько вообще все это плохо?
- Ты забыл о втором существе. Все его упускают из вида, а ему того и надо. Умер ребенок - Бог виноват, наводнение - Бог виноват, новый наркотик сделали - опять Он допустил. Да и не верит сейчас никто - так, видимость одна. И врагу это выгодно - пусть не верят, ему и лучше.
- Мы опять в теософию? Ты же знаешь, я в ней не силен…
- Нет-нет, тут не в этом дело! Смотри. У них, которые невидимые и всемогущие, есть сила только дать закон и свободу выбора, а делаем-то мы сами. Наши руки творят…
Этот разговор, как мне всегда казалось, в этой комнатке так и не кончался никогда. Он просто продолжался, когда мы вот так располагались за чаем. Потом, конечно, была и еда - все, чем мог угостить священник. Мы говорили, и это было единственным настоящим моментом. Возможно, ради этого я был здесь, а не сидел наверху и зарабатывал деньги. Мы говорили обо всем - о его гостях, которые внезапно стали ему помогать, о погоде, о трущобах. «Кстати, эти ребята еще и охрану выставляют, так что никто больше не посмеет мочиться на алтарь и избивать священника прямо в храме». Говорили о разделении миров - это была моя партия. Я рассказывал, как там, в экобашнях. И сам, на заднем плане своего потока мысли, осознавал, что в разделившихся мирах почти нет граней соприкосновения, эти миры уже живут сами по себе: задыхающийся мир ненужных людей и прекрасный мир избранных, построенный на фундаменте тел большинства. И я осознал, что такие, как Дитрих и я, и были редкими гранями соприкосновения миров, а моя грань очень тонка.