начало: http://www.proza.ru/2016/11/03/407
Женщина с огромной сумкой и обветренным лицом путешественницы преградила дорогу. Она вручает визитки туристической фирмы:
– Поезжайте с нами, – начала она телеграфным темпом, – мы вам обеспечим...
Страшный сотрясающий грохот, визг и лязг проезжавшей над головами громадины-поезда заглушил слова женщины. Наконец визг пропал.
– ... и только с нашей фирмой не прогадаете, звоните, приходите! – скороговоркой закончила она и уже протягивала свою визитку следующему прохожему: «Только с нами...»
Сбоку от тропинки на асфальте - газета. На ней разложено старьё: бинокль, туфли с узкими задранными носками, как у маленького Мука. Мятое пальто на плечиках, прикреплённых к столбу, платье, кофта с растянутыми рукавами. Старик и старуха торгуют. Он в одной руке держит андатровую и песцовую ушанки, в другой – пышный воротник. У неё – на чемоданчике - вязаные носки-варежки, колготки и мохеровые шапки. «Недорого... недорого...» – вежливо созывают покупателя. Ядрёная бабуленция потряхивает белым ажурным платком: «Оренбургский, берите в подарок – тёпленький...» Рукодельники! Но в такую-то жару о носках да шапках и думать неохота! А ведь красиво-то как – одно слово - ажур!
Полная, блондинистая леди в тёмных очках, похожая на артистку, с большим бантом на затылке, продаёт панацею от всех болезней: чайный гриб в банках, девясил и алоэ в горшках и горшочках, стоящих в ряд. Ёрзая на высокой табуретке, громко и подробно объясняет, как принимать «лекарство» и никогда не болеть.
«Лекарства-лекарства... русские лекарства! А кому лекарства...» – нервно поглядывают по сторонам лица мужского и женского рода – сыщики отлавливают. Лекарства с рук продавать нельзя К тому же... неизвестно, откуда они, может, подделка, яд, а, может, ворованные, а вдруг, там ещё и наркотики? Одну бабульку лет восьмидесяти судили за торговлю наркотой. Старушонка еле отревела себе условных пять лет. Все газеты бубнили тогда про русскую мафию!
– Пройдите в наш косметический салон! Дама, я к вам обращаюсь, – женщина крутит в руках расписную баночку, – вы с нами станете ещё краше! Я вам гарантирую! – тянет меня за локоток к двери аптеки, – там у нас салон...
– Да отстаньте!
Высоко у самой крыши на облупленной стене трёхэтажки играет на ветру жёлтым пляжем, роскошной виллой с белым парусником и голубым морем-океяном огромная цветастая вывеска. Вывеска горланит: «Во Флориде только мы построим дом вашей мечты! Только у нас вы обретёте своё американское счастье! Торопитесь!»
– Уже бегу! «Где деньги, Зин?» – Роза потрясла карманом, весело зазвенела мелочь, – Ага, «что нам стоит дом построить!» Всем – только «давай!» Все зовут, все норовят хватануть мои кровные, но хоть бы один из вас, блин, предложил: «а давай, Розетта, МЫ отвалим тебе кучу! и будешь ты её лопатой грести и... хватай-торопись - покупай живопИсь! - всё, что душеньке твоей угодно!»
– Ну! Щас... Навалим... кучу! – хохотнула я. – Ты чё разошлась-то?
– Да зло берёт!
*
– Вы - еврейка? – подкатил под ноги Розы пейсатый отрок в кудрях и шляпе. – Возьмите молитвенник. Там написано, как хорошо вам будет жить в Раю!
– Ага, молодой! А ты, видать, только что оттуда?
На другой стороне мимо банка, звеня колокольчиком, неровным строем маршируют семеро лысых в жёлтых длинных одеждах и поют. В руках барабаны, тарелки, транспаранты.
В рясе с большим крестом на огромном пузе мимо крупно прошагал поп – рыхлый человек лет пятидесяти, бородатый и рослый. Похоже, он готовится стать матерью.
Измятая нищенка с пропитой морделью и со свалявшейся метёлкой на голове потрясает стаканчиком: «подайте христа ради...» Весь вид её кричит о пережитых страданиях и лишениях. От неё густо несёт мочой. Бедняга смотрит виновато-моляще подбитым глазом, едва шевеля гнилым мокрым ртом с красными опухшими губами. Поодаль нетерпеливо топчется синюшный кавалер. Он поминутно вертит головой, видимо, караулит: нет ли где полицейского. Самому-то просить подаяние, наверное, не подобает.
– Да что же это такое-то! – восклицает Роза. – Ну хоть плачь вместе с ней...
Господи, помоги Ты этой бедолаге, если не Ты, то кто же ещё? – Сама подносит доллар, причитает:
– Ведь пропьёшь же!
– Знаешь, зачем даёшь... – глядя поверх нас, равнодушно и резонно промямлила горемычная.
– Какая же нечистая сила затянула-то тебя, за эти тридевять земель, а? – спросила Роза и тут же, меняя интонацию, попыталась взбодрить нищенку: – Здесь же полно всякой соцзащиты – да на этом же Брайтоне! Обратись! Церковь есть... община русская. В мэрию, наконец. Много же инстанций всяких – не дадут пропасть!
Женщина потупилась:
– Без тебя знаю. Приводили туда-сюда... но... ничё не хочу.
– Да ты же с ума сходишь, не понимаешь что ли?! И мужик вон... такой же. Наверно, ещё и детки есть?
Та вздрогнула, и вдруг... щёки её задрожали, рот закривился. Казалось, несчастная вот-вот заплачет. Но она сдержалась и, волком глянув на Розу, тихо рявкнула:
– Не хочу, поняла? И отвали от меня! Прицепилась... т-тоже мне... мать-Тер-реза нашлась...
– О, блин, – отходя, проворчала обруганная Роза, – да ей, похоже, нравится такая жизнь... собачья!
– Как пить дать, – согласилась Валюха, – только не обижай тутошних собачек.
– Слушай, мать Роза, откуда тебе известно про здешние соцслужбы-то?
– Интересуюсь-читаю. Во всех районах есть, чтоб ты знала.
*
«Подайте пятьдесят центов...» – это уже опрятная пожилая госпожа с кружечкой, закатывая глаза, на английском канючит подаяние. Я метнулась, было, подать.
– Да кончай ты! – дёрнула меня Валюха, – береги себе на обратную дорогу. Она сюда как на работу ходит, а ты... В своём-то районе ей, видать, стыдно просить, а здесь никто не знает да и подают бойко. Не поверишь, но, говорят, у неё свой дом есть и хорошая пенсия, плюс все бенефиты (льготы – Т.М.)
Подходим к остановке метро. На земле – коробка. В ней копошатся пушистые кошечка с собачкой. Около на ящичке – верзила с плакатиком: "Пожалуйста, пожалейте животных – подайте им на пропитание!"
– Девочки, афишку возьмите! – брюхатенький старичок-боровичок суёт фотографический листок с портретиками С. Ротару, – в школе в пятницу выступает, а в воскресенье – в колледже. Не пропустите!
– Хм, здесь в школах да в колледжах выступают. А там сообщают, что покорили всю Америку!
Мда... жизнь. Вот такой, как говорится, предметный мир «Брайтанской Одессы»
А людской поток неспешно и поспешно прохлаждается-торопится идёт и бежит по своим делам.
*
А мы остановились у двухэтажной халупы. Тени лопастого клёна покачивались на крупчатом асфальте. Блестела на солнце табличка «парики, шубы, пальто, шапки».
Обрюзгшая дама с чёрным бантом на затылке (бант – непременный атрибут наших щеголих), в кружевной сиреневой блузке на тёмной юбке и кедах – поверх белых носков (по брайтанской моде) толстыми губами жевала длинную сигарету и надтреснутым голосом на всю улицу раздражалась по телефону:
– Да-а. Ну и?.. А я знаю? Ага, щаз-таки бегу и падаю! – тетёха выпыхнула клуб дыма. – Ой, ну ты посмотри на этого патриёта за мой счёт!!
– Хозяйка магазина и апартаментов наверху, похоже, опять с бедным мужем на разборках. Она его уже съела! Мы у неё каморку снимаем, – шепчет нам Валюха. – Привет, Цилечка!
Хозяйка лениво мотнула пухлой рукой обсыпанной золотом-бриллиантами, не обращая на нас внимания, продолжала свой разговор:
– Я имею итальянские вещчи, Эммик, а это жеж твоё говно – гроб с музыкой! Не ведись на го... Ну шож это делается? Ну шож это делается-то,а?! Или я уже по-твоему, похожа на адиётку? Как я это говно продам, а? Ой, без ножа меня кромсаешь... Да не бери же, я тебе говору!
Мы вошли. Дверь направо – магазин, прямо – крутая с хрустом деревянная лестница. Поднимаемся... кажется, вот-вот эта ветхая схОдня рухнет.
Второй этаж. Так и обдало сильно нагретым и удушливым воздухом. Тесный коридор, как в вагоне поезда. Настежь открыты фанерные двери. Валюхина – дальше – последняя.
Проходим вглубь. Попутно заглядываю в чью-то клетушку – точно, как в купе. Здесь – худой голый старик в широких трусах. Скелет-скелетом. Лежит пластом на сером матрасе с откинутой простынёй. Из-за провалившихся небритых щёк торчит острый нос. Жарко и парно, и нечем дышать. Видно, старый варится, изнывает. Открытые окно и дверь не приносят прохлады. А вот и завизжала-загромыхала электричка - нате вам! Она совсем рядом и, кажется, сейчас ухнет в окно и разнесёт к чёртовой матери этот курятник вместе с его разжиревшей хозяйкой!
Разморенный страдалец не ответил на приветствие, он, со стоном отвернулся к измазанной кровяными пятнами стене, с раздавленными клопами ли тараканами.
– Валька, что это?.. Мразь какая! Ну хоть бы кондиционер включили человеку, а!
– Хозяйка не разрешает. Только вентилятор. А старик – хилый, может простыть. Ему через три дня на операцию с простатой.
– С кем он?
– Дочь привезла. Она на работе по уборкам, скоро прийти должна. Они, кстати, легально здесь. Вроде бы, отец не хотел сюда ехать и дочку отговаривал. Но здешние родственники отца убаюкали, что, дескать, Маришка будет хорошо устроена и так далее. Девчонка поздняя у него, росла без матери. Старик и подумал, что вот и оглянулась удача – выпал Маришке счастливый американский билет! А на деле-то оно, видишь, как... родственников-то самих бы не мешало пристраивать. Так что, расчёт только на себя. Денег у них пока нет на хорошее жильё. Но, дочка сказала, что вот-вот снимут, уже почти подкопили... Ну чё, пошли ко мне!
Валентина открыла свою дверь. – То же купе. Но чисто и, вроде, не так душно. Двуспальная кровать под покрывалом с подушками, тумбочка, стол, белая скатерть. В кувшине – живые ромашки. Две табуретки. На стене – цветастый календарь с лебедями. Валюха включила вентилятор, захлопотала.
А мне расхотелось сидеть, расхотелось и «окать». – Перед глазами стояла изляпанная кровью стена, измождённый старик и серый замызганный матрас...
* *