Гур-гур вместо музыки

               
памяти Леонида Гуревича -
драматурга
и хорошего человека



 
                ГУР-ГУР
                вместо музыки

                гур-гур - киношный сленг -
                фоновые шумы в кино.


                ГЛАЗА

1987 -ой.
На меня смотрели две пары тёплых глаз.
Остальные были безучастно-холодны, или откровенно враждебны.
Первый - в чёрном интеллигентском свитере под горло - водолазке,
с добродушным пузцом, круглолицый, с родинкой в надбровье.
Второй был похож на Джо Дассена, в безукоризненно выглаженной голубой рубашке с галстуком и  с трубкой в руке, из которой разливался ароматный, пьянящий яблочный дымок.
И было это на вступительных экзаменах
на Высших Режиссёрских Курсах.
*
А заведение-то было элитнейшее -
раз в два-три года набирали по 20-30 человек со всей страны -
конкурс чудовищный,
поступить туда было непросто.
Мне потом рассказывала директриса Курсов - Ирина Александровна Кокорева:
-  Из двадцати - семнадцать против тебя. За - только двое.  Я тебе честно скажу - как-то…  не очень ты мне. Но Гуревич встал и сказал - я хочу, чтобы этот парень учился у меня. Галантер его поддержал. А я поддержала Борю. Вот и вся твоя история.
*
Вот и вся моя история.
Что уж они во мне разглядели - не знаю,
но так я оказался на Высших Режиссёрских Курсах
мастерская авторского неигрового кино
двух уже тогда классиков -
Леонида Гуревича ( драматургия ) с пузцом и родинкой - первые  тёплые глаза
и Бориса Галантера ( режиссура) - вторые.
Галантер подключился позже и учил нас недолго - болезнь подкосила его.
Воз тянул один Гуревич.
*
Было молодо, было весело и всё казалось впереди.
И моложе всех был уже немолодой Гуревич -
это был второй набор, как ему разрешили преподавать.
В мастерской нашей - москвичка Олеся Фокина, Галя Руденко из Киева, московский грузин Миша Бакрадзе, Саша Виленский из Свердловска, Овез Вельмурадов из Туркмении, Женя Голынкин и я - из Ленинграда.
Думаю, остальное они напишут сами.   
Я - только про свою с Гуревичем историю.
*
Двери наши были открыты.
И часто у нас на мастерской сидели и Виктор Косаковский, и Александр Столяров, и покойный ныне Алексей Балабанов.
Гуревича хватало на всех.
*

                ПЕРВАЯ ТРЕЩИНКА

Первый курсовой сценарий.
Хочется сказать обо всём и сразу.
Видимо, так и рождаются глупости…
*
Сценарий был, естественно - сновиденческий
и, естественно, про судьбы мира -
на меньшее - я был никак не согласен.
И, конечно, там выкидывали Ленина из мавзолея.
Сейчас уж не вспомню кто и почему, но врывалась толпа и с криками - святой, не святой? - волокла чучело на Красную площадь… там, в буйстве разрывала -
а в чучеле оказывались опилки… 
Потом ветер гнал опилки по брусчатке, как позёмку…
Я считал, что это круто.
Судьбы мира теперь в надёжных сценарных руках.
Но то, что снять этот сценарий практически невозможно - я не понимал.
*
- Это - не моё, - сразу отрубил Гуревич, но отрубил как папа, - Понимаешь - не люблю символизма. Он мне не близок. Но ты имеешь полное право считать, что я в этом ничего не смыслю … я люблю жизнь, люблю живых людей… их боль, радость, страдания  - это для меня - суть кино… ну… -  пожал плечами, - … если тебе так хочется, если тебе снятся сны - решай сам. Только жизнь свою в сон не преврати… я твой сценарий буду поддерживать…  а Ленина - выкинь… - резко сменил тон, - Ты что - сдурел? Попрут с Курсов и тебя и меня.
*
Я шёл к метро оглушённый -
он, так много и бесстрашно говоривший о свободе - он боится?
Он предал меня…
Это стало первой трещинкой, через которую потянуло холодком.
*
И ещё я заметил, что Гуревич стал немного жалеть, что так горячо меня отстаивал.
*
Ленина я не выкинул.
С Курсов меня не выгнали.
Потому что - все сделали вид, что никакого Ленина там не было.
А трещинка затянулась.
*

                ДЕНЬГИ

- Ты не бесстрашен - ты упрям, как осёл. Но для режиссёра это не всегда плохо, - прокомментировал в итоге Гуревич.
И тут же:
- Как у тебя с деньгами?... есть?... если что - скажи. Подкину.
Я никогда не просил и не брал у него денег.
Но это - мне говорили только мама с папой.
И Гуревич.
*

                АДВОКАТ

88 -ой
Случилась драка.
Так себе драчка, больше криков, чем той драки - стыдно даже и рассказывать.
Но…
*
Следователь попался весёлый:
- Из ваших, из киношных - многие сидели. Вон - «Джентльмены удачи» который - мотал. А какой фильм! Оборжачка! Раз пять смотрел... Ерунда! Года три дадут! Это полезно.
Такой пользы как-то… не хотелось. 
*
- На морпеха ты не тянешь, - сделав по мне вертикальную панораму, сказал Гуревич.
- Ну, - ответил я.
- А адвокат у тебя есть?
- Не, - ответил я.
- А у меня есть - а я не дерусь. А у тебя нет - а ты  руки распускаешь.
- Вообще-то, их было трое, - напомнил я.
- Тем более, - сказал Гуревич, - А что папа у одного - чуть не генеральный прокурор одной из союзных республик - в курсе?
- Ну, - ответил я.
- А второй работал в журнале «Пограничник»  - в курсе?
- Ну, - ответил я.
- А журнальчик этот - орган Политуправления КГБ СССР - в курсе?
- Ну, - ответил я.
- Так что ж ты руки распускаешь!
*
Ситуация - идиотская.
Трое и один.
Но у них медицинские бумажки о побоях.
А  меня бумажки не было.
Я плёлся в ресторан Дома кино на встречу с адвокатом Гуревича.
*
Адвокат оказался известным, как актёр Хабенский, а сейчас и вовсе - легенда.
- Люблю это место. Да всё времени нет. Спасибо что вытащили,  - прожорливо оглядывая зал, бодро приветствовал меня адвокат, - Не возражаете,  если начнём с холодного шампанского с икоркой?
Я сделал вид, что всегда так начинаю.
*
- Был  у вашего судьи… - отправляя ложку с чёрной икрой в рот, стал рассказывать адвокат, - Она, правда, очень удивилась…
- Чему? - промычал я. 
Он стрельнул в меня взглядом:
- Тому - что у меня зверский аппетит.
*
И после шампанского он его и продемонстрировал -
меню пошло почти чуть не подряд.
Я пил коньяк и ковырял пельмень.
- Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь, - подбадривал он меня.
 Официанты почуяли крупный счёт и стало их аж четыре.
*
- Самое худшее - год условно, - очищая выносной мангал с шашлыком  из осетрины, успокоил меня адвокат, - Десертик?
- И сколько же я вам буду должен? - не выдержал я.
Он сыто откинулся, вытер рот салфеткой и посмотрел на меня так,
что я решил - лучше я сяду.
И пусть мне будет с этого польза.
- Дорогой мой! Помочь такому человеку как Лёня - для меня большая честь. И удовольствие, - и он расплатился с официантами так, что они потом чуть не год потом кланялись, едва завидев меня.
*
Так - я не сел.
- Я ваш должник, - сказал я Гуревичу.
- Меня не бей - и в расчёте, - ответил он.
*
               
                ПЕРВЫЙ ФИЛЬМ

Первый учебный год пролетел, я собрался на практику в Ленинград, на родную студию,
как Гуревич поймал меня:
- Первую девушку свою помнишь?
- Ну… так, - не понял я.
- А это - ты запомнишь навсегда.
- !
- Потому что - либо ты родишься, либо нет.
- ?
- Поедешь в Новосибирск. Пробил тебе фильм. Пора тебе снимать.
Знал ли он, что в Новосибирске я родился и прожил там аж семь месяцев в коляске - не знаю, но судьба моя накручивала какие-то круги.
Не без его участия.
*
Вынужден немного о фильме - но это вернётся к Гуревичу.
Сценарий назывался безнадёжно - «Инициатива наказуема?»
Героев был - калейдоскоп.
Я выбрал двоих - Марка и его бывшую жену Лилю.
Марк режиссер, которого КГБ выперло с телевидения непонятно за что,
он развёлся с женой, шил джинсы, продавал на толкучке и косил под диссидента.
Я схватился за них. Почему - не знаю.
Скандалы с главным редактором - хоть их и разруливал Гуревич - опускаю.
*
Драматургия была проста.
Тёплое цветное пятно - квартира Лили,
цветное пятно - съёмная однушка Марка, где он шил свои штаны.
И между ними - пропасть - огромный чёрно-белый город,
где уже закипало это дикое торжище и хаос перестройки.
Марк должен был шить штаны, потом ехать на толкучку их продавать
и раствориться в безликой толпе.
Лиля должна была печь торт в д.р. Марка и ехать к нему мириться, но никуда не доехать.
Но в жизни - я их решил помирить.
Гуревич всё это утвердил по телефону.
*
Я не помнил советского документального фильма,
где героиня переодевалась бы в кадре.
И я, как лис за курицей, ходил за Лилей и всё думал - как бы так её уболтать.
И неожиданно - получилось.
Эпизод вышел целомудренный - она сняла с себя спортивный костюм, осталась в белых трусиках и бюстгальтере, одела джинсы, свитер
и вышла с тортом из дома.
Я понимал - этот эпизод вызовет скандал, но мне очень хотелось это снять.
В паузе Гуревича по телефону, слышал, как он морщится.
*
Второй эпизод, который должен вызвать скандал,
я снял специально для отвлекающих целей -
это был какой-то митинг, где страшно полоскали КПСС.
*
И третий эпизод, который я снял ещё в Ленинграде, про запас -
в крематории горел человек.
Снимать это запрещено, но я просочился.
Разумеется, стоял малюсенький кусочек,
замедленно доведенный до, как мне казалось, образа.
А, может. даже и до символа. 
*
Гуревич обещал прилететь в Новосибирск, но не смог
и в Москву я привёз уже готовый фильм.
*
И, конечно, сначала показал его на Курсах Гуревичу.
Сразу после он утащил меня в какую-то аудиторию, закрыл дверь и обнял.
А что мне ещё было нужно?
Но он сделал три поправки…
*
По поводу переодевания героини:
- Если спал с ней - выкинь. Дешёвка… И вообще - это не метод.
- Я не спал с ней.
Как он обрадовался!
*
А ведь я мог и обмануть.
А он мне поверил.
А он был очень недоверчив.
Он был мнителен.
Как человек, которого много обманывали.
И я его не обманывал. Я не помню, чтобы я его обманывал.
И с какого-то момента я понял, что и он никогда не врёт мне.
И как было просто.
*
По поводу горящего человека в финале:
- Символятина. Опять за своё. Не трогай ты смерть. Когда-нибудь ты поймешь - нельзя, нельзя этого делать. Взял - и в самом конце хороший фильм обосрал.
*
Реакция на митинг был такая:
- Ты что - дурак?
- Скажут - убери, я и уберу.
- Соображаешь…  Но - переборщил. Можешь и сильно разозлить. Ещё пару лет назад за это можно было сесть… дави на то, что это не ты сказал - это народ говорит. Дух времени и всё такое…  если тебе интересно моё мнение - слабоватый эпизод. Прямолинейный. В лоб кувалдой. Это текст листовки. А листовки пишут демагоги. Сверху хорошая картинка, ничего фонограммка. Но не пахнет он кино.
Он был очень точен в оценке фильмов.
Это был не профессионал. Это был профессионалище.
*
Но его отношение ко мне изменилось -
оно стало теплее и доверительнее.
Он стал делиться со мной личным.
Казалось - Леня,  говорун, душа нараспашку - он был очень скрытным.
Как человек, которого много били.
*
 
                МИНИСТР

И пошёл я сдавать свой первый фильм…
*
Сейчас этого уже никто и не поймёт.
Госкино было два - РСФСР и СССР.
Фильм сначала надо было сдавать в первом, потом во втором.
*
Надев костюм и галстук, и взяв яуф - жестяное ведро с крышкой,
в котором лежал мой детёныш, которого я вынашивал пять месяцев,
я приехал в Госкино РСФСР.   
Начальником тогда был Проценко Александр Иванович -
по уровню - министр.
- Только на афишируй Проценке, что у меня учишься, - предупредил Гуревич, - Он меня сильно не любит.   
*
Но с собой я взял, кроме яуфа, ещё и свою подружку -
рослую, красивую девушку с длинными ногами,
попросив одеть юбку покороче. 
А, может, она и сама одела.
*
Это было нервно, долго, нудно - наконец просмотр.
- А это кто? - спросил Проценко про девушку
- Подружка моя, - нагло ответил я.
Наглость моя Проценке понравилась. Подружка больше.
*
Фильм кончился.
Обычно - говорили редактора, главный редактор. Последним министр.
Это и был приговор.
- А что - хороший фильм,  - удивлённо сказал  Проценко, нарушив все регламенты.
Редакторы сразу закивали.
- Пошли ко мне, - сказал Проценко и мы пошли в его кабинет.
Вместе с моей подружкой.
Наглость моя Проценке понравилась. Подружка - ещё больше.
*
Я должен был сдать фильм любой ценой.
Иначе - горел квартальный план студии, премии и пр.
Кто-то из редакторов подал голос про «голую бабу в кадре».
У Проценки было хорошее настроение:
- Никакая она не голая, - возразил Проценко, - Трусы, лифчик - всё так… деликатно.
Чудо - голую бабу проскочили.
* 
- А человек горит? Какое надругательство! - и так далее…
Тут начались самозабвенные монологи редакторов о смысле жизни, смерти, долге режиссёра перед жизнью и смертью и пр.
- Все помрём, - задумчиво сказал Проценко, -  Пусть останется.
Знал бы он - крепкий мужик - совсем немного ему  осталось.
Монологи закончились.
Второе чудо свершилось.
*
- Ну…  митинг этот - я не обсуждаю, - нахмурился Проценко, - Давай так - Партию нашу я никому трогать не позволю - выкидываешь митинг,  я подписываю бумаги.
Третье чудо свершилось.
*
Но какой чёрт меня дёрнул за язык сказать:
- Я ничего переделывать не буду.
*

                КУЛАК

Проценко удивился.
Министру - какой-то студентик говорит - нет.
- Ты что -  спорить что ли со мной тут собрался? - сильно удивился Проценко, - Как Курсы называются?... При Госкино. Это мои Курсы. Сейчас позвоню Кокоревой  -  она тебя выгонит.
- Ну…  звоните, - и земля поплыла под стулом.
- Да нет… - передумал Проценко, - … я не буду Кокоревой звонить. Я мастеру твоему позвоню. Чтоб фильм за тобой переделал, - он так и сказал - «за тобой» - как дерьмо убрал, - Кто там у тебя мастер?
- Гуревич, - сказал я.
И вспомнил, что говорить этого не следовало.
*
- Ах, этот!... Понятно всё! - откинулся в кресло Проценко, - Значит - диссидентский капитальчик себе зарабатываете? И потом - страдальцами - на историческую родину?… Значит - так! Бабу голую убрать! Гроб убрать! Митинга этого - чтоб духу не было!... Нет… - редакторам, - … завтра - ещё раз фильм просмотрите - и полный список поправок мне. Свободен! -  и занялся бумажками на столе.
*
Редактора ликовали. Подружка моя сидела пришибленная.
Всё геройство меня покинуло:
- На какую историческую родину? - зачем-то залепетал я.
- А-а! Не хотят они с Гуревичем на родину, - объяснил  Проценко редакторам, - В Америку хотят…. Наше государство их кормит, поит, обувает, учит. А они - на государственные же деньги - страну грязью обливают.
Я уже не сопротивлялся - так, вяло вякал:
- А где это я страну обливаю? Я про партию сказал.
- Рот закрой мне тут - про Партию!
- И то - не я сказал - народ. В народе зреет… - и тут я случайно попал в какую-то точку, видимо, созвучную идеям Проценко.
 - Это не твоего ума дело! Партия разберётся! - усмехнулся, - Гуревич, небось, надоумил? -  редактору - Иру Кокореву  вызови. Что она там смотрит? Гнездо какое-то диссидентское развели!
*
Космонавтом вместе со стулом  я плавал в тошной невесомости.
Мало - я сам утопал, так я ещё и Гуревича топил. И директора Курсов.
Которая ко мне очень хорошо относилась.
И это как-то придало мне сил:
- А при чём тут Гуревич?
- Что - скажешь, не он это делал?
- Он вообще к фильму не имеет отношения.
Проценко удивился.
- Он фильм видел?
- Видел. Вчера.
- Что сказал?
- Да то же, что и вы.
Это очень удивило Проценку.
И я повторил ему слово в слово Гуревича. И ещё раз повторил:
- Это - народ говорит. Нужны перемены. Время требует.
- Нагод, - передразнил меня Проценко.
Я разозлился.
Стул из невесомости брякнулся на пол.
- Вообще-то - я не картавлю.
*
Да Проценко и сам стал понимать, что я не еврей.
- А если ты не картавишь, что ж ты ходишь у них на поводу.
И тут, утопая, я стал огрызаться:
- У кого я хожу? Я - что считаю нужным, то и делаю. И ни у кого на поводу не хожу! А от Гуревича я не слышал за год вообще никаких диссидентских разговоров. И фильмы у него есть и о грузинах, и о русских, и об иконах… - со мной было кончено,
но я кинулся отмазывать Гуревича,
ибо всё, что происходило, было по моей вине.
Я был сбивчив, но видимо говорил горячо - говорил, что Гуревич мастер, Гуревич профи, Гуревич классик -  странно, но Проценко слушал. Я видел - он отходил от своей вспышки.
*
- Так! Все свободны, ты остался, - вдруг встал и  объявил Проценко, - И ты, девушка, иди, погуляй, - это моей перепуганной подружке с застывшей улыбкой.
Все вышли.
*
Когда все выходили, я тоже почему-то встал.
Мы стояли друг против друга.
Он был немного ниже меня ростом, но шире - крепкий мужик с казачьей чуть вьющейся чёлочкой-чубом …
*
Что было дальше - мало кто поверит.
Но, как это касается Гуревича, я всё же, дорасскажу.
В словах, может, и не точно - за смысл ручаюсь.
*
- Наглый ты… - как-то устало сказал Проценко, - … ни с кем не считаешься. Не люблю наглых… чёрт с тобой и твоим  Гуревичем. Квартальный план горит - я подписываю акт, едешь в свой Новосибирск…
- Я из Ленинграда…
- Не перебивай, бл*дь! … Едешь в Новосибирск, выкидываешь на*уй этот митинг. 
И какой чёрт меня опять дёрнул:
- Я ничего не буду выкидывать…
Пауза
- Ты что - оборзел, *ля?
*
Министр со мной говорил, как шпана из подворотни.
Просто он не привык, что бы ему говорили нет.
- Ну, почему оборзел? - возразил я.
- Выкинул на*уй этот эпизод, я сказал! - заорал Проценко.
Не зря у них в кабинетах двери были с обивкой.
- Не выкину.
Проценко присмотрелся ко мне.
- Не пойму - у тебя связи? … или ты дурак?
- Нету у меня связей, - голосом утопленника сказал я.
- Значит - дурак. Сам сказал, - усмехнулся Проценко - видно  было - он от меня уже устал, - Короче!…  зае*ал! Выбрасываешь этот ё*аный митинг, я подписываю - идёшь дальше, в Госкино СССР.
Что за черти дёргали меня в тот день за язык - не знаю, но я опять сказал:
- Да не буду я ничего выбрасывать.
*
Проценко побагровел.
И тут - я ушам своим не поверил:
- Ты что в еб*льник хочешь!
И тут повёлся я….
*
Я не люблю, когда со мной так разговаривают.
И хрен с ним - что министр.
Не гнев, не агрессия, а какое-то нехорошее безразличие посетило меня.
Я довольно усердно занимался восточными рукоприкладствами,
когда это было ещё подпольно…
Но тут - министр…
*
Справа была финская стенка,
соответствующая его рангу в советской иерархии -
призы, подарочные вазы, бюстик Ленина, тома Ленина…
Я повернулся к ней и…
всадил кулак в какую-то дверцу.
Смысл, как я помню, был таков -
ты, конечно, министр - можешь делать, что хочешь -
и я это вынужден буду проглотить. 
Но смотри, что могло быть с твоим лицом…
*
Ударить-то я ударил, да не совсем удачно ударил -
жгучая боль пронзила руку аж до плеча.
Дверца хрякнула и отвалилась.
Но не до конца - только, приоткрывшись, перекосилась.
За дверцей был зеркальный бар и стояли горлышки бутылок… 
*
Надо отдать Проценке должное - он остался абсолютно спокоен,
только криво усмехнулся. 
Не обращая на меня внимания, потрогал дверцу бара, пытаясь её поправить,
потом вышел из кабинета, закрыв за собой дверь …
*
…я решил - за милицией.
Стоял, как дурак, посреди его кабинета -
и бури всяческих мыслей налетали на меня, как стаи воронья.
Я уже и сел, и Гуревича посадили, и на Курсах идут повальные аресты…
И дико болела рука. Причём, почему-то вся.
И начинало подташнивать…
Я решил,что это - от милиции...
*
… дверь открылась и вошёл Проценко.
В руке у него была большая заледеневшая бутылка «Посольской»
и горсть соевых батончиков в другой.
Как будто меня нет, он полез в поломанный бар:
- Вот режиссёр пошёл - мебель ломает… да какой режиссёр - студент!
Достал два тонких стакана, с хрустом открыл бутылку, налил  сантиметра по три в каждый, развернул две конфеты.
Усмехнулся:
- Иди. Выпьем за знакомство.
*
Я подошёл и понял, что правой рукой не могу взять стакан.
Взял левой.
Он поднял стакан:
- Я - Проценко. Александр Иваныч. Министр… А ты кто?
Чёрт, как же мне стало стыдно… Я не знал, что и ответить.
- Давай. Герой,  - он протянул стакан.
Мы чокнулись и выпили.
*
С детства не люблю соевые батончики.
- За бутылку возьми, - кивнул на руку Проценко.
О, какое это успокоение - раскаленная рука на ледяной бутылке.
- А сейчас - зови свою тёлку - посидим, потолкуем.
*
Соевые батончики быстро кончились. Он сказал:
- Секретарша ушла. Лень за закусоном идти. Давай, жевачкой закусывать.
- А как это?
Он достал из поломанного бара блок жёлтой пахучей мечты детства «Juicy Fruit»,
раскрыл пачку, достал две пластинки,
мы ещё раз махнули,
он выдохнул и стал учить:
- Смотри. Выпил. И сразу в рот. Слюна прёт. И жуёшь - слюной запиваешь.
Это оказалось чертовски вкусно.
*
Мы просидели с ним часа три.
Умяли эту 0.75. Сжевали полблока резинки.
И говорили, говорили, говорили - о кино, о жизни, о Гуревиче.
Бедная моя подружка просидела почти молча.
Бедная моя рука.
*
- Что у тебя с рукой, - когда вышли, спросила подружка.
- Распухает иногда. Ни с того, ни с сего… Может, это наследственное?
И поехали в травмпункт.
Два пальца были сломаны.
*
Что сделал хитрейший Проценко?
Он принял фильм. Но с гневными идеологическими поправками про эпизод
с митингом, приложив эту бумажку к остальным документам.
А мне сказал:
- А теперь иди в Госкино СССР сдавайся. А я посмотрю.
И засмеялся.
Потому что самое страшное - было впереди.
*
Как я там сдавал - это отдельные рыдания,
но Гуревич в них почти не фигурировал.
*
Гуревич не слышал эту историю.
Я просто не знал, как ему её  рассказать.
Много было жёстких слов, жёстких мыслей.
Я и сейчас-то не всё рассказал - так, историю-лайт.
Но через месяц, два, он вдруг с удивлением сказал:
- Ты знаешь, Проценко ко мне  стал лучше относиться. Тут видел его - он так со мной - вежливо -  как ваша мастерская? С чего бы это? Может подлянку какую задумал?
Он был мнителен.
Как человек, которого много гнали.
*

                АГЕНТ КГБ

Гуревич поймал меня в Доме кино, шепчет и оглядывается, как шпион:
- Американцы  предлагают тур - советские режиссёры со своими  фильмами в Америке. Никаких чиновников. Я, вроде, главный. Пробиваю  - тебя… -
и на весь вестибюль,
- … но меня эти американцы подозревают, что я из КГБ. Нет, ну не идиоты! -
опять, почти  шёпотом,
- Буду тебя отстаивать. Но…  я тебя очень прошу - если ты останешься в Америке - мне конец… - сделал ужасные глаза, - Дай слово.
- Даю, - говорю я страшным шёпотом.
Потому что не верил ни в какую Америку.
А в вестибюле-то никого и не было.
*
89-тый. Конец зимы и февраля.
Шереметьево.
- Не грустно? С родины уезжать, - вдруг спросил Гуревич.
Я не понял - какая грусть?
Полетели…
*         
               
                ПЕРВЫЙ РАЗ  JFK

Сели в Нью-Йорке. В аэропорту Кеннеди - аэропорт JFK.
- Грустишь? По родине?
Во, думаю, заладил - мы ж только улетели - какая грусть?
- А еврею хорошо, - как-то облегчённо вздохнул Гуревич, - Не надо по родине скучать. Когда уезжаешь. Как уехали две тысячи лет назад, так и не грустим.
Тут остановимся…
Но запомним этот чортов JFK …
*

                АМЕРИКА

Десять, что ли, советских режиссёров со своими фильмами, безо всяких чиновников, в несколько этапов должны были колбасить по Америке.
Показ фильма, встреча со зрителями. Час и час.
Когда вместе, когда порознь,
но мы с Гуревичем всё время вдвоём.
Потом Гуревич придумал - лекция, показ, потом ответы на вопросы.
Тут стали платить.
Аж по 200 долларов за лекцию.
*
Совки в Америке тогда были популярны и на нас был лом.
Появились деньги.
Научились сами ходить за водкой.
Потом стыдливо прячем пустые бутылки.
Диссидент Гуревич говорит  позорные вещи:
- Что подумают о советском человеке?
Но и я - я думаю так же.
*

                ПРОФЕССОРА

Он был раним.
Принимали нас всё сплошь профессора.
Среди которых попадались и кинематографические.
Рядом с ними Гуревич, был даже не академиком, а…
*
А он никак не мог понять, откуда их тут столько?
Отъездив пол Америки, он вдруг стал представляться:
-  Профессор Гуревич.
Заметив, что я улыбнулся, в следующую лекцию он сказал:
 - Профессор Гуревич. Профессор Мирзоян.
Профессор Мирзоян показывал курсовой фильм после первого года учёбы  на Высших Режиссёрских  Курсах.
Хорошо - об этом никто не знает.
*
Так и проездили остальную половину Америки - когда профессорами, когда помалкивая.
И это не было жульничеством, это было даже не ребячеством -
по сравнению с их профессорами, Гуревич был, как…
*
Сидели у одного из таких кинопрофессоров в гостях.
Дом - полная буржуазная чаша.
Беседа - высокоумнейшая.
Что-то про будущее социалистическое устройство человечества.
Потому что жена его - сенатор местного разлива.
От разговоров про кино кинопрофессор почему-то отлынивал.
Потом встал и торжественно вынес нам калейдоскоп сына какого-то китайского императора аж XVI -го века -
показал из своих рук в открытом футляре.
Еле уклянчили дать в глаз посмотреть.
На конце - снаружи - огромный, гранёный на сотни граней, горный хрусталь внутри  камни - рубины, изумруды - красотища!
Бесчисленное количество переливающихся комбинаций.
Можно снимать, не выключая камеру и подложив музыку - бесконечное кино.
Слегка, правда, формалистическое и медитативное.
О чём я тут  же и заявил.
- А какой будет социальный контекст? - спросил профессор кинематографии.
*
- Слушай. А ведь кто-то из нас дурак - я или он? Ты как думаешь? - спросил Гуревич потом про того профессора.
Спросил, потому что у профессора был огромный дом с бассейном и четыре машины.
А у Гуревича был письменный стол.
*
У другого профессора.
Пили виски.
А виски дали - как украли.
- А закуску-то когда дадут? - всё шёпотом терзал меня Гуревич.
А я знал?
И вообще - полагается ли?
Не дурной ли это тон - закусывать?
*
Закуски так и не дали.
Но беседа была приятной.
Позже выяснилось - пили мы очень, очень старый виски, из оплетёной серебром ручной работы бутылки, которым надо было наслаждаться,
а не как мы, деревенщина - пить.
- Идиот! Предупреждать надо, - обиделся на профессора потом Гуревич, - А ещё профессор называется!
*
А в гостинице - заказали с ним мексиканскую пиццу, острую как раскалённая кочерга и очень вкусно и весело закусили ею водку.
В тот вечер родилась знаменитая фраза Гуревича:
- Шикарная страна Америка. Здесь пьют и гуляют, не закусывая.
А я думал - это Галич. Или Давлатов.
*

                ЯЗЫКИ

Был говорлив.
Говорить любил.
Не потому что был словобол и страдал логореей.
Слово - было его стихией.
И он был в ней, как боцман, знающий каждую гайку этого парохода.
И никогда не говорил, пока его не спросят.
*
Языка не знал поначалу вовсе.
Путался страшно.
Вместо Хай, говорил Бай. И наоборот.
Улыбки американцев по этому поводу принимал, как симпатии.
Но заявил:
- В общем - с языком у меня - более, или менее. Юд - знаю. Остальное - подучим…  Ну, сколько там ещё у них слов?
- Тысяч тридцать, - наобум ляпнул я.
Стал в уме считать:
- В день по слову - это когда я выучу?
- Через сто лет.
- А по два?
- Чрез пятьдесят.
Расстроился.
*

                ФУКИДИД

Вернулся откуда-то, возбуждённый, оскорблённый.
- Нет, ну ты кому скажи - негр меня жидом обозвал!
- А как узнали?
- Так он так прямо и сказал - фук юд!... И для этого надо было ехать в Америку?
Даже фак почему-то не мог запомнить.
Говорил,
- Фук я его.
Я поправлял:
- Фак, -  и называл Фукидидом.
- Да какая разница! Я тут фукнул на одного - так он понял.
Но потихоньку язык одолел.
*

                СТАТУЯ СВОБОДЫ

Стоим под самой этой дамой, маленькие такие, а она в предремонтном каком-то состоянии.
Всё про неё рассказали - сколько от земли кончика факела и пр. -  ждём кого-то, кто поведёт нас ей в голову.
Гуревич, то был - весь внимание, вдруг говорит:
- Неуютно я как-то себя чувствую под ней. А ты?
- На Гекату похожа. Тоже лучи из башки торчат.
- А кто такая Геката?
А и я сам не очень знал. Но недавно где-то случайно прочёл:
- Богиня лунного света, потусторонних сил и ядовитых растений.
- Да ну тебя! Вечно ты со своими символизмами.  Я тебя спрашиваю - как тебе свобода?
- Ну … так… пьянит…  и в туалет очень хочется.
- Надеюсь, не насрать на Свободу?
- Нет. По-литловому.
Мы уже начинали осваивать английский.
Что он потом сказал, как сейчас, слышу:
- А я чувствую себя маленьким… беспомощным…  перед этой прожорливой свободой… не спрятаться у неё под подолом… такая же империя, как СССР… не опалили бы они мир этой своей свободой.
- Там - вам нравилось с коммунизмом бодаться. Здесь - есть повод с капитализмом побороться, - многоумно подметил  я. 
- Да ну тебя в жопу, - сказал Гуревич.
А чтобы я не пошёл, добавил, - Весь мир - гавно.
Впрочем, это было - по настроению - он любил жить и любил жизнь.
А про свободу, под статуей, сказал ещё так:
- Хорошая баба…  Но свобода - это когда кино делаешь. И чуешь, что получается. И если б ещё  не мешали…
*

                ОТНОШЕНИЯ УЧИТЕЛЬ - УЧЕНИК

На чужбине, в гостиницах, да под водочку - хорошо говорится.
По душам говорится…
*
- Мне - что в тебе нравится …
Я приготовился слушать про возвышенное.
- … мне нравится - ты со мной пиписками не меряешься… -
и, через паузу, со вздохом, грустно, в сторону -
… а некоторые ребятки - всё норовят… не понимают что ли… вот отсюда и все эти  фрейдизмы…
- пристально смотрит мне в глаза,
- … а ты - нет… но в душе, наверно, считаешь - у тебя больше…
*
Это для меня неожиданно.
Понимаю, но не понимаю, о чём он.
О кино?..
Так у меня всего один фильм, а у него их - даже не знаю сколько,
за пятьдесят тогда было. И около трехсот статей.
Не соображу, что и ответить:
- У нас разные женщины. Пусть они и меряют.
- Да разные-то, разные - пи…да-то одна. Кино называется… - вздыхает, - нельзя с папой пиписками меряться… а то фрейдизьм получится… вот я - до сих пор, наверное, даже не представляю, что у моего отца эта штучка была.
- Вы ж говорили - у вас отчим был, отца даже не помните.
- А я и у отчима не представляю, - и снова повторяет, - Нельзя с папой пиписками меряться. Она у него - чтобы вы появились на свет.
*
 
                ХАМ, СЫН НОЯ.

Ещё на эту тему…
*
На каком-то фестивале.
Круглый стол по поводу фильма Гуревича.
Некий режиссёр, которому Гуревич пару месяцев назад перемонтировал и вытащил с того света безнадёжно завальный фильм (своими глазами видел), сейчас зачем-то громит фильм Гуревича, умно рассказывая как надо было его делать. Как - он бы - его талантливо сделал.
Я - сначала ищу тайные смыслы, потом потихоньку начинаю въезжать -
это просто подлость - он просто банальный дурак и подлец.
А режиссёр даже не понимает, что это подлость
*
Гуревич молчит. Слушает, глядя в столешницу.
Режиссёр закончил.
- Всё? - спрашивает Гуревич.
- Всё, - с чувством выполненного долга, подтверждает режиссёр.
Гуревич молчит.
Все молчат. Ждут ответа.
- Ты прав… Конечно, ты  прав… - с видом поверженного, соглашается Гуревич, - … действительно, надо было делать, как ты сейчас нам рассказал…  -  и вдруг,  - … не помнишь, как звали того режиссёра… ну,  который…  с папой пиписками мерялся?
- Не помню, - растерялся режиссёр.
Тишина.
-  Хам его звали, - вспомнил Гуревич, - А сценариста - Ной.
И все - давай хохотать.
Как будто что-то поняли.
А этому режиссёру Гуревич и следующий фильм спас.
*
Ещё, в Москве…

                ТОВАРИЩ ХАРЕКРИШНА

Заметив у меня Бхагават гиту, придумал поговорку:
- Как совершенно справедливо говорил товарищ ХареКриша… -
и повсюду её суёт.
Вдруг:
- Слушай… а кто такой ХареКришна?
- Хааре - славься, да здравствует. Кришна - воплощенное божество.
- То есть  - я никого не обидел?
- Вроде - нет.
В шутку, конечно, но пристально:
- А ты б меня за Кришну убил?
- Он меня не просил.
- А если попросит?
- Если попросит - я больше кино делать не буду.
Понравилось. Но подправил:
- А я бы - ему сказал, - никакой ты, после этого, не ХареКришна. Раз такую херню порешь.
*

            ОПРЕДЕЛЕНИЕ НАРОДНОГО АРТИСТА ПО ГУРЕВИЧУ

Москва.
Открылся очередной какой-то культурный центр.
И  была презентация моего фильма о республике Коми.
Вряд ли это был шедевр, но мне и сейчас не стыдно за этот фильм.
А в Коми за фильм даже дали медаль.
Конечно, я пригласил учителя.
*
На фуршете, один коми-зырянин  откровенно начал меня доставать.
Что я, де, оскорбил своим фильмом коми зырян, как нацию -
цитирую -
«не показал деревни с асфальтовыми дорожками».
Его уводили, он лез и лез, как на резинке.
Выпил - и с зырян перешёл на личности.
Я не отвечал. Старался не обращать на него внимания.
И поплатился.
Отвернулся - он меня ударил.
Ничего не оставалось - я ударил в ответ.
Один раз.
Оскорбления прекратились.
Я повернулся и пошёл на выход.
Гуревич за мной.
*
В машине. Хмурый.
- Зачем ты его ударил?
- Вы ж сами всё видели
- А на людях-то зачем?
- Не понимаю вопроса.
Я был прав. Во всём. Кроме того, что ударил человека.
Он задумался в окно:
- Ты прав. Ты прав… мне понравилось. Что - спокойно, без криков. И только один раз… никто тебя не осудит…  но не всё надо делать публично… 
Он лил масла в огонь:
- Ваши предложения.
- Надо было проглотить эту пи…дюлю. Потом - сказал бы тихо - а пройдёмте, господин хороший, пописаем. Понимаешь?
- Не люблю ждать.
- Ты не не любишь - ты не умеешь ждать. В туалете-то можно ведь  и не раз ударить. Там бы его и отметелил… а  ты - как народный артист.
*
 
                ВАГНЕР

В музыке был слабоват.
Не скажу, что я знаток, но заметил - сценаристы, в большинстве своём, плохо слышат музыку. Она их не очень увлекает, это не их стихия.
*
На том же фильме о Коми.
Фильм уже кончался, после фильма нужно было что-то говорить,
и я придумал вытащить Гуревича на сцену - он согласился.
Мы с ним стояли в фойе и ждали финальных титров.
Из зала, приглушённо дверями, гремит музыка…
*
А в здании была ещё и какая-то еврейская организация.
Вдруг открывается дверь, с улицы заходит низенького роста человечек
в очках и, размахивая руками, кричит нам метров с тридцати:
-  Ви тоже не можете смотреть на всю эту дрянь! Таки я даже на двор ушёл, что бы не слышать эту мерзость! Ой, и когда же это всё кончится?
Я даже не понял, про что это он.
*
Приглядевшись к Гуревичу, направляется к нам.
Походка - как у Чаплина - носки стоптанных ботинок в разные стороны, штанишки, словно он из них вырос, свитерок с рисунком из шестидесятых, обрамлённая кудряшками лысина и дикие минусовые диоптрии на носу -
этот человек явно вчера приехал из местечка, причём такого глухого, где жизнь застыла с конца девятнадцатого века. И тут ему подарили модный свитер пятидесятилетнего разлива.
Подходит и громко говорит:
- Евреи им пианино придумали - а они шо? Заместо спасибо.
- И шо они? - добродушно передразнивает его Гуревич.
- Мерзость делают! - показывая на двери зала, почти кричит человечек, - Крутят всякую дребедень!
*
Конечно, не мне было решать, плох или хорошо был фильм,
но - ( себе в оправдание) - прекрасный оператор Гриша Яблочников, 
съёмки с самолёта, цвет причёсывал один из лучших цветокорректировщиков Москвы, одна из лучших, по тем временам, монтажная студия, куча компьютерной графики, классическая музыка, -
ну, хорошо, на дребедень соглашусь -
но всё же, до мерзости - мы не дотянули.
*
Гуревич деликатно спрашивает:
- А…  вы не могли бы…  точнее сформулировать свои претензии.
-  Вагнер! - возмущённо говорит человечек.
- Гуревич, - не поняв, в ответ представляется Гуревич.
- Да я вижу, -  машет рукой человечек и показывает в сторону зала - Таки - Вагнер!... Шо вы с ним имеете? - да гневно так.
*
Идёт финальный эпизод. Звучит музыка.
Наконец, соображаем - у человечка претензии не к фильму -
к Вагнеру.
- Вам не нравится Вагнер? - вежливо спрашивает его Гуревич.
- А кому он нравится! - намахивая руками, гневно зашумел человечек, - Таки кому этот Аман вообще может нравиться! Да  лучше я  напьюсь и буду вкусно кушать гоменташн его здоровье, чем смотреть эту дребедень!
Тут - надо перенестись в Америку…
*


                ИСТИННАЯ АРИЙКА

- Меня на Пурим пригласили. Поехали со мной, - просит Гуревич.
Я уже понял - со мной он чувствует себя увереннее - (а я, кстати - с ним ) -
отказывать неудобно.
А отказать хочу - потому что тройку дней назад у меня завелась американская подружка.
Роскошная, медово-загорелая натуральная блондинка -  вьющиеся густые пшеничные волосы, огромные голубые глаза - белокурая бестия, истинная арийка - хочется на океан, в простыни, куда угодно, но только не на Пурим.
* 
Как советский еврей он был далёк от ортодоксального иудаизма.
Но, пока едем - он, я и  моя блондинка - просвещает меня - вольно излагает книгу Эсфирь-Эстер.
Как злодей Аман задумал истребить всех евреев, а евреи его за это повесили.
И десять его сыновей заодно. А уши отрезали. Засушили и возили двадцать два сушёных уха по всем синагогам.
Потом - немного стыдливо, рассказывает, как  евреи придумали печенье
в форме ушей Амана и его детей - гоменташн - и с тех пор его едят.
Я подумал - не ляпнула бы чего моя арийка.
Когда приехали, у дверей дома Гуревич просит:
- Ты только не увидь в этом никакое людоедство, ладно? Это - образ. Ты ж символист.
*

                УШИ ГИТЛЕРА

Богатый дом, приветливые хозяева.
Что они евреи - я б не догадался - красивая немолодая пара -
американцы и всё.
А дети - так и вообще.
А внуки - вылитые маленькие америкашки.
Америка нивелирует человека, вытравляя национальное. 
*
Гости - разношёрстные, даже негр с женой.
И был там один жёсткий ортодокс - без пейсов и  меховой шапки, в обычном пиджачке и рубашке наглухо без галстука, как советский сельский школьный учитель - его публичные выступления, что американские евреи не должны брать в жёны американок, обсуждала тогда вся Америка - человек известный, поэтому я назову его не по имени,  а Провокатором.
Вернее, так его назвал Гуревич.
*
Я ещё и рта не успел открыть, а Провокатору уже сразу чем-то сильно не понравился. Даже больше негра.
И давай он меня доставать. 
- Вы знаете, что такое Пурим?
- Да. Леонид Абрамович  рассказал.
Доставания опускаю.
Решил - что его раздражает моя истинная арийка, а достаётся мне, а не негру.
Хотя перед ней Провокатор почему-то ходил на задних лапках.
*
Пурим - единственный праздник, когда еврею разрешается даже напиться.
Провокатор поднял бокал:
- Я хочу предложить нашему гостю выпить… за уши Амана… Вы выпьете за уши Амана?
И всё стали на меня смотреть - готов ли я в пить за обе уши?
Гуревич ринулся меня защищать.
Сцепились с Провокатором. Гуревич так его и назвал.
*
И тут я придумал…
Моя месть Провокатору была страшна:
- Я с удовольствием выпью за уши Амана.
Провокатор притих. А я продолжил:
- Потому что если бы Аман истребил всех евреев, пресёкся бы род Пресвятой Богородицы. И не родился бы Иисус Христос.
Но гад Провокатор меня тут же поймал:
- То есть…  за уши Гитлера - вы пить не станете.
И почему-то заявил, что я типичный жидомор и мало чем отличаюсь от Гитлера - просто я этого пока ещё не знаю.
*
- Stupid! - ( идиот ) - сказала ему моя белокурая бестия и почему-то  поцеловала меня в губы.
А Провокатора - чуть не вырвало.
 - Неужели?... - подумал я.
А бестия моя сказала примерно такую фразу:
- Теперь он тоже избран.  Поцелуи - вещь заразная.
Мне понравилось. Я решил - ею избран.
Тут начался сущий  базар.
Хозяева и половина гостей оказались крещёные.
Вторая половина нет.
А самым правильным оказался негр - обрезанным.
Гуревич дрался за меня бесстрашно и вдохновенно…
*
Когда б я знал, что через десять лет, буду сидеть в Чечне за столом,
вокруг будет война,
а в алюминиевой миске на столе будут лежать коричневые, как бы сушеные, по полкружочка, сморщенные яблоки. Целая миска.
Окажется - сушёные человечьи уши…
*
А моя медовая белокурая бестия, эта голубоглазая истинная арийка, окажется…
чуть не царских родов сверхпородистой… еврейкой.
*
А я-то поначалу не мог понять - отчего ж так горяча она, как раскалённое харчо на Военно-Грузинской дороге и сквозь её косметику пьянит аромат восточных пряностей. И хочется читать Песню Песней. В подлиннике.
Породистый подлинник, как оказалось, я и читал, жадно перелистывая страницы.
Не подозревая, что читать-то надо справа налево. 
*
Всё оказалось глубже и ортодоксальнее -
Провокатор люто, до открытой ненависти, возревновал меня -
что какой-то там грязный гой
портит породу и гоит голубую кровь.
И может даже подпортить генетику.
*
- Вы, надеюсь, так не думаете? - спросил я потом Гуревича.
- Ой, да чтоб тебе чаще и слаще её портилось! - пожелал мне Гуревич, - И ей  - того же… И вообще я за вас  рад, как будто сам её имею.
*

                РАДИКАЛ

Мы уехали, но гад Провокатор - не остановился…
- Тебе вовсе не обязательно думать про него, что он жид, - советовал мне Гуревич,  - Думай - что он просто гавно.
*
И после того Пурима требует, чтобы я перевёл моей чистокровной арийке анекдот про Провокатора:
- «Вы смогли бы полюбить радикала?
- Ради чего?!» … переведи, переведи ей.   
Объясняю - не получится - это только на русском каламбур.
- Да получится. Ты начни. Скажи - вы могли бы полюбить - а дальше я переведу.
- Уou could love for the sake of … - на своём косеньком английском начал я.
- Что-то ты много говоришь, - насторожился Гуревич, - Ты скажи - вы могли бы полюбить ради…
- Да я так и сказал.
- Да?… давай ещё раз.
- Уou could love for the sake of …
- … radi-ka-kashkaааа-а… - подхватил Гуревич на своём ужасающе прекрасном.
И умер от смеха.
*
Арийка моя тоже смеётся.
Потому что смеётся Гуревич - он ей вообще нравится, это добродушный пузан - она зовёт его брюшко-брюшко.
Но смех какой-то немного натянутый.
Вдруг спрашивает:
- Он подозревает во мне корысть?
Тут начинаю смеяться я.
- Нет, нет, - говорю, - Что ты. Он тебя просто - обожает.
- А ради чего тогда я должна полюбить?... или я что - кого-то должна полюбить?
Я начинаю ехать головой.
- Radikakashka, radikakashkaааа-а, - твердит и хохочет Гуревич и показывает на неё, - Видал! Всё поняла. А ты говоришь - языковый барьер.
*
А арийка моя потом строго потребовала серьёзнейших объяснений -
что имел в виду брюшко-брюшко?
Я еле объяснил.
- Я думала этот человек смешнее, - сказала арийка.
*
Много позже, когда случайно наткнулся на сообщение, что Провокатор убит в общественном туалете в Америке -
как-то и не очень расстроился.
Хотя, конечно, такого ему не желал.
Наверное, тоже предложил кому-нибудь выпить за уши Амана.
Не вовремя.
*
А Гуревич потом меня подкалывал - рюмку подымет:
- Как ты?… за ушки Гитлера, а?... нет?... да шучу я… знаешь, а печенюшки-то вкусные. 
*

                СНОВА ВАГНЕР

Премьера фильма о Коми.
Человечек буйствует.
Наконец, выяснили - он считает, что отец Гитлера … Вагнер.
Родил своей музыкой.
- Так это ж не тот Вагнер! - вдруг заявляет Гуревич.
- Как не тот? Ещё как тот! Я шо - того Вагнера не знаю! - возмущается человечек.
И тут Гуревич на ходу сочиняет оглушительную историю -
как молодой немецкий композитор Рихард Вагнер,
Славкин друг - показывает на меня,
полный тёзка предыдущего Вагнера,
переложил в новой интерпретации все оперы этого старого антисемита Вагнера и теперь эта музыка напрочь не несёт в себе никакого антисемитского духа, потому что новый Вагнер - … сам еврей. 
И человечек ему - поверил.
Но мне - настоятельно порекомендовал так в титрах и написать.
Причём в начале фильма:
- Так им и скажите, так и скажите - музыка не того Вагнера, а еврея Вагнера!
*
- Приятно поговорить с умным человеком… - глядя вслед чаплинской походке, сказал Гуревич, - … о музыке.
А потом родил фразу:
- Слышу… - прикладывает палец к уху, - … антисемитские нотки.
*
А в фильме-то был на Вагнет, а Глюк - «Орфей и Эвридика».
Просто его танец фурий, не похож, конечно, но напоминает вагнеровский полёт валькирий.
Вернее, наоборот.
*

                РУССКИЙ МОИСЕЙ

Публично - был атеистом.
Гнал иногда разухабистые тексты.
Как ребёнок, который хочет быть похожим на плохих мальчиков.
В душе - был глубоко верующим человеком.
Но ритуальной иудейской набожности никогда не замечал в нём.
Его Богом была Любовь.
К Небу, Земле, Человеку, Хлебу, Матери, Отцу, которого он не знал, Кино, которое было выражением его религии.
Моисея воспринимал - и как Секретаря Союза кинематографистов.
Могучего и справедливого.
Который наведёт порядок в нашем Кино.
И выведет Кино из рабства.
В дни V-го революционно-перестроечного съезда кинематографистов
шумел на кухне:
- Моисей!.. Вот кто нам нужен! Моисей нам нужен! И хрен с ним - таки пусть он будет русский!
*

                СОТНИК

Возится в Москве с провинциальным евреем, который вызвонил его и привёз показать по ремеслу безнадёжно безнадёжный фильм.
Живёт у Гуревича, откровенно сидит на шее - есть, пьёт на его деньги, ничего не делает, даже чашки за собой не вымоет - Гуревич за ним убирает. Таскается с ним на все тусовки, вечно не к месту говорит что-то откровенно безмозглое и безнадёжно провонял всю квартиру носками….
… неделя… две… месяц… второй … уезжать не собирается -
а Гуревич всё терпит:
- Лёвушка, Лёвушка… купи себе курточку.
*
Думал - родственник. Оказалось совершенно чужой человек.
Молчу, не моё дело, но так и хочется сказать тому еврею:
- Катись-ка ты…
Просто, жаль Гуревича.
Гуревич видит. Вздыхает:
- Жалко мне его…  Он сотник. Надо помочь.
*
В моём представлении - сотник - лихой казак, рубака с шашкой на коне, начальник сотни. А тут - пеший тщедушный евреишко с ужасающе вонючими носками, вместо шашки.
Да ладно бы фильм был хороший…
- А кто такой сотник?
Объяснил:
- У евреев - как?...  девяносто девять умных…  по убывающей…  -
и печально развёл руками,
- … а сотый - дурак… -
и безнадёжно, качает головой, 
- … ноооо-о… если он дурааа-ак…
И Лёвушка соответствовал.
И всё равно не понимаю:
- Ну а вам-то это зачем?
- А чтоб девяносто девятым не быть.
*

             МИССИЯ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА ПО-ГУРЕВИЧСКИ

Победоносно:
- Вот мы, евреи - тысячи лет с чужими богами боролись. И где они теперь - те боги?.. -
разведя руки,
- … нету… -
гордо,
- … а евреи - есть…. -
тише и намного менее победоносно,
- … но всё же…  немножечко… мне кажется… мы переусердствовали… это ж - как на х..й послать… Можно и вежливо. Без революций.
*

                ХАШ

Странно - сколько ездил по Кавказу - никогда не ел хаш.
Говорит:
- Тяжёлая еда. Жирная. Неполезная. Не буду. И так толстый… А ты умеешь хаш варить?
- Да.
Тут же, жадно:
- Свари, а!
- Так не полезно же?
- Да и х…й с ним.
*
Зима была.
Жена с дочерью укатили навсегда в Америку, а он не смог.
Остался один.
Деревья в его возрасте не пересаживают.
*
Приехал к нему с вечера.
Привёз говяжьи ножки. Парниковой зелени с рынка, редьки - всё, как полагается.
Кроме рубца.
Промыл, поставил на ночь на малюсенький огонь.
И привёз много водки - он попросил. Для чего - не помню. Что-то у него, наверное, намечалось.
И - вечерком… что-то мы с ним, как-то… по рюмочке, по рюмочке, по душам, по душам, да и переусердствовали…
Нельзя гражданам СССР много водки было иметь - Партия была мудра.
*
Утро.
В шесть, в комнате, где он спал, заорало гимном радио на полную -
была у него такая привычка.
Я накрылся подушкой.
Всё равно слышно.
Делать нечего - встал…
*
Семь - не выходит.
Восемь. Хаш готов.
Тишина….
*
Он не молод. Я напрягся.
Стучу.
Жалобно стонет:
- Не стучи, я умер!
*
Вышел в трусах и тапках. Вернее - с трудом выбрел. И заявил:
- Я сегодня покойник…  Поэтому буду ходить в трусах. Покойникам - всё можно.
- Может, хашу?
- Да какой хаш - мне и так х…ёво.
Он уже побаивался.
Может, уже и смерти.
Но больше - умереть один, в этой квартире, за закрытыми дверями.
*
Увидел себя в зеркало:
- Такая морда, что и мыть не хочется.
Однако, пошёл.
*
Пока мылся, я потёр чеснока, нарезал зелени.
У меня пунктик - я ем хаш редко, раз в год, вряд ли чаще - чтоб было, как Новый год - иначе банально.
Покупаю с вчера азиатские лепешки и оставляю их не закрытыми.
К утру они подсыхают, я рву их и кусочками бросаю в раскалённый хаш. 
Не сразу - по три, по пять кусочков. Иначе раскиснут - не вкусно.
*
Гуревич вышел из ванной, всё равно в трусах и тапках, с трудом усадил пузцо за стол и жалобно еле выговорил, - А зелай офеёчку, а.
- Никакого кофеёчку, - отрезал я. И торжественно объявил, - Хаш - это ритуальная еда. Его едят натощак.
Гуревич в то утро был похмельно-иносказателен.
- НАТО - не пройдёт… а ЩАК - я не знаю кто такой.
Я  достал из  морозилки  бутылку водки.
- Ууууу.. ууубери, - еле смог выговорить Гуревич.
*
Я начал насильничать.
Налил ему большую пиалу хаша, положил  полную чайную ложку тёртого чеснока, посолил, посыпал чёрным перцем, размешал, поставил перед ним рюмку…
*
… а рюмки у него были грамотные - старомодные, гранёные, на ножке -
на классический глоток - грамм на сорок, если не до краёв…
*
… и налил ледяной водки.
В ответ услышал, умирающим голосом:
- Славк… я никогда не пил в восемь утра… похмеляются - только жлобы.
- Мы не похмеляемся - мы едим хаш, - возразил я, - Это ритуал.
- То есть…  мы не жлобы? - с хилой надеждой спросил Гуревич
и с отвращением поднял рюмку…
*
… и с утра мы махнули.
Он - с превеликим трудом. Я - полегче.
- Итуальное  амоубийсво…  -  морщась, выдохнул он. 
*
…  закусывать чем-либо категорически отказывался, страшно морщился, 
трагически прислушиваясь - упало ли содержимое рюмки на дно пузца.
Но я сунул ему в руку ложку и бросил в пиалу несколько кусков подсохшей лепёшки.
- Так евреев не мучали даже в Бухенвальде, - жалобно было начал,
но глядя в мои решительные глаза, опасливо спросил, - И что мне  теперь делать?
- Хаш есть, - грозно сказал я.
- Ак? - спросил он загробным голосом.
- Вылавливаете  кусок лепешки с хашем - и в рот.
*
… никакой другой вид искусства -
ни музыка, ни поэзия, -
не смогут передать, как Гуревич пытался засунуть в то утро
эту кошмарную ложку в похмельный рот -
кино и только кино!
( ну… может быть -  балет)
*
… с превеликим трудом, но получилось…
*
… вторая ложка пошла чуть легче.
Третья…
*
…после пяти-шести ложек удивлённо заявил:
- Я - живой!
И стал есть…
*
… изредка останавливался и бросал редкие фразы, вроде:
- Грандиозно!… чесночком пахнет… кастальский источник!... налей ещё водочки…
*
… вторая рюмка…
Есть уже заставлять не надо.
Мечет - только ложка стучит:
- Это - армяшки придумали?...  Ай, армяшки, молодцы! Евреи вот не додумались.
*
Пока ел, я рассказал ему свою версию происхождения хаша.
Как египтяне кормили рабов до восхода солнца похлёбкой из костей, которая варилась всю ночь. Давали лепёшку и чеснок, как профилактику. А рабами египетской империи были окраинные народы. В том числе - народы Кавказа.
Поэтому хаш едят ритуально, рано утром, как воспоминание об освобождении из рабства - что радостно подкрепляется водкой.
Возразил:
- Ты не логичен. Евреи тоже были в Египте в рабстве. А хаш не едят.
Тут - я возразил:
- Моисей сорок лет водил народ по пустыне. Чтобы народ вычеркнул из памяти всё из рабского прошлого - забыл и хаш, и фараона.
- Всё правильно Моисей сделал… кроме хаша… - откинувшись, отдулся, - фуууу-у… - и удивился, - … я живой…  а налей-ка ещё пиалочку, Моисей ты мой…
*
…на второй пиале совсем ожил,
Ел, нахваливал и почему-то хаш называл харчо.
Я поправлял.
А он уже вовсю расхорохорился:
- После такой пиалочки -  можно и на аллочку… с её пи… алочкой.
*
Никакой Аллочки,  у него, конечно, не было, а пи…алочки - тем более -
пошёл мирно досыпать.
*
А после, вспоминая, говорил:
- Я б тогда точно умер. Меня только хаш оживил… Надо про хаш кино снять… -
и, глядя в потолок, приценивался к названиям, - … Вечный Суп… нет… Суп Супов… нет, просто - Харчо.
*

                ЧТО ТАКОЕ ДЕМОКРАТ

Опять Америка.
Освоились.
Бутылки больше не прячем.
Гуревич резко поменял политику:
- Хочу - и пью! Это пусть они теперь думают, что мы они о них думаем.
Потом стал ещё радикальнее:
- Ничего. Вынесут. Раз они такие демократы.
Но пьяным в ту пору я не видел его ни разу.
*


                АЙЗН СТАЙ

В гильдии режиссёров Америки.
Круглый стол с коллегами.
Гуревич важен и доминирует.
Американцы заладили:
- Мы знаем ваш выдающийся режиссёр Айзн Стай…
Переводчик переводит:
-… реформатор кино Айзн Стай… классик кино Айзн Стай… выдающийся теоретик Айзн Стай…
Гуревич великолепен в диалогах, а тут вдруг сдулся, растерян и молчит.
Американцы перехватывают инициативу.
Гуревич склоняется ко мне и шепчет в ухо:
- Славка…. а кто такой Айзн Стай?
Я кидаюсь в ответ ему в ухо:
- Эйзенштейн.
- Ах, этот!…
Американцы были порваны по всем полям теории кино.
*

                АМЕРИКАНСКИЙ ДИССИДЕНТ

Он хорохорился.
Новая Англия. Вермонт.
После одного из просмотров к нам подошёл человек:
- Хорошо у вас в СССР - свобода! А я вот, американский  независимый режиссёр, снял документальный фильм, а его не берут на телевидение.
- Да как они смеют! Да я!... - зашумел Гуревич, - Давай сюда свой фильм! Да я его по Центральному телевидению в СССР покажу! - шумел при людях, - А ты держись, киношник! Не сдавайся! Меня, знаешь, сколько гнобили? Три раза во ВГИКа не приняли. А я - вот - не сдался!
*
Фильма у независимого почему-то с собой не было.
И глаз у него как-то странно бегал.
Поехали смотреть.
Он, я и рыжая переводчица за рулём на своей машине.
Гонимый режиссёр впереди.
Ехали долго. Больше часа.
Дом, речушка с канаву, водопадик метра два.
В доме видеостудия.
Сели смотреть…
*
Это было жёстко… это была порножесть.
- Я это переводить не буду! - заявила переводчица.
А дама была случайная, да непростая - местный профессор по литературе -Бродского переводила, Ахматову.
А я подумал, - смотреть она - смотрит, переводить не хочет.
Но тут в кадре случился эпизод с лошадкой…
Переводчица метнулась на террасу….
- Это провокация! - заявил Гуревич.
*
Досмотрели из вежливости и из киношной солидарности.
- Что эта баба сказала? - периодически спрашивал меня Гуревич на синхронах  и я со своим косым английским переводил:
- Она, вроде, говорит, что продюсер заставляет её писать в кадре на эту девушку, а у неё чувства к другой. Она подала на него в какой-то профсоюзный суд.
- И кто выиграл?  - живо интересовался Гуревич. 
*
Это был длиннющий фильм о знаменитой американской порноактрисе В.
Вернее - о правах проституток, которые она горячо защищала.
Ибо была чуть не начальником профсоюза проституток.
И многие были показаны за работой.
Во всей её многообразии.
А актриса В. - ставила рекорды в кадре.
*
Ехали назад с кассетой.
На чёрном небе хило полыхало линялое северное сияние.
- Это у нас не часто, - сказала рыжая переводчица, - Наверное, в честь вашего приезда.
И как-то мне стало казаться - а не слишком ли много мёда течёт с её уст?
- Змея, жалящая мёдом, - подумал я.
*
- Сколько езжу - никогда не видел северного сияния… нет… ну, если откровенные сцены вырезать - можно и показать. Вы как думаете?
- Мне трудно решать за правительство СССР, - уклончиво отвечала рыжая.
- Проститутки - тоже люди, - уговаривал себя Гуревич.
- В синхронах много анальных мыслей, - напомнил я, - И ещё кое-чего.
Рыжая:
- Да, но это оправдано высшей гуманной целью режиссёра - доказать что проститутки вовсе не низший сорт,  а такие же люди как мы и у них есть права. Даже в таком унизительном деле, как продавание себя за деньги.
- А ты откуда знаешь? - подумал я, - Ты ж фильма не видела, - но решил, что она слышала с террасы, хотя она и шумно  закрыла отъездную стеклянную дверь за собой.   
- Впрочем, все мы себя продаём, - вздохнула рыжая. 
- А что ж теперь делать-то? - всё убивался Гуревич, - Я ж обещал.
- Вернётесь - соберите собрание. Обсудите с коллегами, - мягко советовала рыжая,  - Понимаю,  ваших коллег  это может шокировать.
 - Да, ничего не делать, - ответил я со свойственной мне безалаберностью.
- Нехорошо. Обидим человека.
- Ладно. Будем уезжать - случайно в номере забуду, - пообещал я.
- А если с вашим  фильмом так? - укоризненно спросила рыжая.
А Гуревич сунул кассету мне:
-  На. Подержи, - да и, якобы, забыл.
Что я и сделал - оставил, даже не в номере, а сразу же, в вестибюле.
Что за подстава была - так и не поняли.
*
Вспоминать американского независимого документалиста не любил:
- Вот - провокатор!... Порнушник… Кагэбэшник хренов!... Никому не рассказывай.
*

                РЫЖАЯ НАПАСТЬ

Немного о переводчице.
Почему-то, не помню, не оказалось переводчицы и она взялась за нас.
Она была хороша, как Айседора Дункан, рыжая, рослая,  великолепно сложена, звали её Хилари. С одним эл. И это, оказывается, было принципиально. Гуревич звал её Хиля.
*
Она была умница - тоже профессор, знала пугающую кучу языков, читала лекции, писала книги, играла в хоккей на траве, была умна, романтична
и высока чувствами, как Эйфелева башня.
Но всё это - до тех пор, пока не поворачивалась лицом.
Оно у неё было… несколько… топорновато.
Она была хороша, но отчаянно некрасива.
Со мной она была чутка как мама, а наедине робела, как девушка.
Я решил, что это от  face.
Мне было неинтересно.
*
Одним - она меня удивила.
- Я знаю - у вас с ней был роман. Вы с ней спали, - сказал она про мою героиню Лилю, которая переодевалась в кадре, - Иначе - она не была бы с вами так откровенна.
А когда мне так говорили, я уже не спорил - мне это даже нравилось -
мне удалось создать такие отношение с героиней,
что многие подозревали физическую близость.
- Но она вас обманула. Она использовала вас.
Мы делали фильм - кто, кого использовал?
- Скоро она вместе с мужем переедет в США. С помощью вашего фильма. Вот посмотрите.
Ну, сказала, и сказала. Я послушал и забыл.
Но она оказалась не тот человек, которого можно так просто забыть.
Марк, действительно, вскоре после выхода фильма вернулся к Лиле.
А ещё через год они получили гражданство США.
Не без помощи фильма.
*
И ещё один, на мой взгляд, у неё был недостаток  - лет ей было около пятидесяти.
Что, впрочем, не лишало её привлекательности в глазах Гуревича.
*
И Гуревич даже не запал на неё - в нём полыхнуло.
Сразу и  бурно.
- Нравится тебе Хилечка?
- Ничего так, - согласился я.
Ведь не скажешь - старовата.
*
Это сейчас наши женщины мечтают об олигархе -
тогда они были поскромнее -  мечтали об американце.
Хиля сама была американкой и об американце не мечтала.
Она мечтала - о высокой поэзии.
И Гуревич со мной в этом согласился.
Но он всё никак не мог взять в толк:
- Ну, если мечтаешь о высоком, что ж ты варежку-то разинула - вот он я!
Но Хиля была неприступна, как крепость Моссада.
*
Американские женщины умеют отказывать пронзительно сочувственно.
Идёшь потом, посланный  - и радуешься.
Но в Гуревиче полыхнуло так, что отказ Хили, даже не расстроил,
разозлил его - я его таким никогда не видел.
У меня в номере он сидел подавленный, мрачный, как околдовала она его
и, конкретно, старался напиться.
Обычно, мужчины, в такой страсти, трудно прощают отказ,
но назавтра он вдруг сделался с ней нежен, заботлив и очень терпелив.
Я решил, что крепость Моссада будет взята нудной осадой.
*

                ДАМСКИЙ ХОККЕЙ

Хиля позвала нас на матч - со студентками играла за сборную.
Хоккей на траве скучен, как хоккей на траве.
Особенно, в женском исполнении.
Впрочем, в мужском я его не видел.
Утешало - что в него играют в коротеньких юбочках. Из которых торчат трусики. И девушки, когда машут клюшкой - наклоняются и кричат. Как в теннисе.
Коль уж смотреть, так я, естественно, сконцентрировался, как наклоняются
и кричат студентки.
Гуревич - на Хиле.
*
- Огонь баба! - горячо восторгался Гуревич, - Это она специально нас позвала - себя показать… Как она тебе?
- Да ничего так.
А Хиле было, что показывать.
И в хоре девичьих криков крик Хили был особенный.
Это был - ого-го крик. Этот был крик одинокой чайки, потерявшей добычу - даже глухие слышали и водолазы всплывали в нейтральных водах.
В криках Хиля знала толк.
- Как она кричит! - восторгался Гуревич, - Грандиозно! Песня песней! Соломон отдыхает!
- А Соломон-то причём? Он что - тоже кричал?
- Слушай… иди на … уй. Если не понимаешь - не мешай хоккей смотреть, - и тут же - то ли мечтал, то ли спрашивал, - Ты представляешь - это роскошное тело в своих объятьях? А?...
- Ну, - соглашался я, глядя, как очередная студенточка кричит, махнув клюшкой,  - Только я не Есенин.
Я никак не мог понять - если она тебе нравится, что ж ты меня подзуживаешь?
- Такие ножки!… как обовьёт ими за спину… - нагнетал ужаса Гуревич.
- Какие ножки? - думал я, - Старые мослы. Вон - ножки бегают.
По изумрудному полю, мотая хвостиками на головах, носилась с криками  молоденькая стройненькая сороконожка.
*

                ТАНГО С ПРИЗРАКОМ

Мы ездили с Хилей по Новой Англии с её красного кирпича викторианскими домами с плоскими фасадами, слушали на келейном вечере Бродского, уже седого и прозрачного, как  стрекозиное крыло, потому что Хиля вела с Гуревичем какие-то тайные переговоры о фильме о Бродском.
Вечером в ресторане, оркестрик заиграл аргентинское танго.
*
По поводу Бродского, Хиля была в вечернем - длинном, обтягивающем, тёмно-зелёном, на бретельках, платье до пола, точно сочетающемся с её рыжими густыми волосами и с длинными же разрезами - сзади покороче,
а спереди - аж до самого неожиданного места.
А нам пришлось одеть костюмы и галстуки.
Гуревич чувствовал себя естественно, а я - как секретарь комсомольской организации завода шарикоподшипников.
*
... ритмично томилось скрипками танго...
- Вы позволите я пойду потанцую? - неожиданно спросила нас Хилари.
Мы растерялись, решив, что она приглашает кого-то из нас -
ни он, ни я танцевать танго не умели.
Да и не только танго.
- Это аргентинское танго, не американское, - объяснила нам Хиля, - Это ритуальный брачный танец жениха. Его изначально танцевали юноши. В одиночестве, с воображаемой  партнёршей. Этим они хотели показать невесте, как они будут любить свою возлюбленную, - и томно добавила, - А это будет танго -  одинокой женщины.
И Хиля пошла…
Я думал, она дразнит Гуревича.
*
…она встала, выставила перед собой руки, сцепила пальцы с пальцами невидимого партнёра и…
Выяснилось, что Хиля, к прочим своим достоинствам, ( кроме fase)
ещё и увлекалась бальными танцами.
Которые Гуревич простодушно и неромантично назвал е…
остальное - тоже самое.
*
Люди - матом,
от скудости языка и поганых ртов.
Гуревич - от обилия.
В плоскостях русского языка парил свободно -
от самой высокой, до подзаборной,
включая феню и украинско-местечковый говор.
Но даже в беспросветно забористых словах -
у него был чистый рот.
*
И Хиля начала…
Она обвивала своего невидимого любовного призрака шикарными ногами на высоких  каблуках, выстреливая их из разреза на платье выше музыкантов, светя  кружевными резинками чулок, а иногда и повыше…
Это был Голливуд. Казалось - сейчас выскочит Бандерас.
Гуревич разинул рот.
Да все разинули рты.
*
Это был танец влюблённой женщины.
Но танец с невидимкой.
И ритмованный, и томный, и страстный и нежный -  но бесконечно трагичный - она никогда, никогда не будет вместе со своим возлюбленным.
Это был любовный и страстный танец-плач.
Я никогда такого не видел.
Весь ресторан был просто оглушён ею.
Но как смотрел на неё Гуревич…
Думаю, что с мужчинами соответствующего возраста
там случились повальные микроинфаркты.
- Ты сейчас прозевал такое кино… -  бурно хлопая, когда она закончила, вздохнул Гуревич.
Почему прозевал?
*
Неделя пролетела и мы поехали дальше.
Взятие Бастилии - не состоялось.
Конечно, Хиля нас проводила, а я не мешал им прощаться.
Оба были очень грустны, и мне показалось, за что-то друг другу бесконечно благодарны.
Я решил:
он - за то, что она подарила ему эти чувства,
она - что не лез со своими мужичьими глупостями.
*
- Ну и дурак же ты! - сказал мне Гуревич.
Он говорил мне это не однажды, но в тот раз я возразил:
- А чего это я дурак-то?
- Как она для тебя танцевала! С тобой и для тебя.
- Да ладно -  для меня. Это она вам пейсы щекотала.
- Такая женщина! - сокрушённо вздохнул Гуревич. - И даже не заметить -  как она была в тебя  влюблена… Ей было так больно.
Да не заметил я.
*
Честно говоря, прохлопанная мною боль мамы Хили оставила меня почти безучастным,
Но меня поразил Гуревич.
Я только потом понял - ему было больнее - эта Хилари глубоко зацепила его, ранила до сердца. Но зажав свою страсть, все свои чувства и боль, как же тактичен он был с ней. Как он был нежен и заботлив.
Как настоящий мужчина.
Надеюсь, вспоминая нас, Хиля больше вспоминала его. 
Вот такой вот странный, воздушный и бестелесый  треугольник пережили мы с ним однажды в Америке.
Но, чёрт возьми, много позже мы, кажется, догадались - кто такая была эта рыжая Хиля.
*

                П'ЯТЬ ЗiРКiВ.

Лос-Анжелес. Город Ангелов.
Может, ангелы, когда здесь и жили, сейчас тут - царство кино.
В городе официально - пятнадцать тысяч режиссёров - члены Гильдии.
И ещё столько же неофициально.
И, куда ни плюнь, везде актёры и актрисы. Официантка - актриса. Продавец - актёр. Горничная - актриса.
То же самое с режиссёрами.
Работы - нет.
Поэтому Гильдия - надо произносить с большой буквы.
Иначе - работы не будет.
*
А мы живём - как полубоги - пятизвёздный отель.
Это нам с ним от Гильдии режиссёров Америки.
Гуревич его зовёт на хохляцкий  лад, - Готель п'ять зiркiв.
*

                ЧЁРНЫЕ  ЗАММИНИСТРЫ

Зашёл за ним -  едем  на что-то дресс-кодное.
Смотрит на себя в зеркало -  хороший костюм, белая сорочка, модный галстук.
- Там, эти - замминистры чёрные - лучше, чем я одеты.
Я решил - там -  куда мы едем.
Почему, спрашиваю, чёрные?
Удивлён:
- Потому что - чёрные.
Я подумал - может, с мафией встречаемся.
*
Внизу, у лифтов - величественные седые негры в чёрных смокингах и белых перчатках открывают двери.
Кивает:
- Видал?…  Негры - а морды важные, как у замминистров.
*
Потом увидел - солидные дяди за открытие дверей, почти незаметно
и вежливо дают величественным неграм доллар.
И сам стал давать.
Поиграл немного в солидного дядю  - автор более полусотни фильмов, трёхсот статей - но хватило его раз на пять:
- Да задолбало! Этот вахтёр больше, чем я зарабатывает.
А ведь так оно и было.
*

                АРФА

Внизу в ресторане - вечером, девушка в чёрном играет  на арфе -
верх платья, до пояса, в обтяжку, с декольте, а низ широкий и пышный,
до пола и нижний край платья  почему-то шевелится.
Вижу - повышенный интерес к арфистке.
Но какой-то странный.
Подозрительно всматривался, присматривался, вдруг спрашивает:
- А чего она там ногами елозит?
И видимо, решив, что она под подолом тайно обнимает это своё коромысло со струнами ногами и потому и елозит, объявляет:
- Теперь всем буду говорить - была у меня одна арфистка… -
и тут же настрого предупреждает меня,
- Только - ты так не говори. А то не поверят. Не может у учителя и  ученика быть по арфистке.
А рыжая - вижу - из головы не выходит.
И почему-то подумал - а ведь она сюда прилетит. Как пить дать, прилетит.
Подумал, да тут же и забыл.
*
Утром, за завтраком, пошёл смотреть арфу.
Арфа зачехлена.
Потребовал снять. Чехол сняли.
К нашей серости арфа оказалась… с педалями.
Как всякая классическая арфа. Она и называется - педальная арфа.
Педали вызвали у него взрыв восторга.
*

                ИНКАРНАЦИЯ  АРФЫ

Через пару лет, в Москве, в монтажной.
Он, я, монтажёр и его режиссёрка.
Монтажный стол включался педалями. А столы были капризными -
педаль надо было выжимать не резко и придерживать плёнку руками - иначе порыв.
Монтажёр вышла, а режиссёрке не терпелось показать ему эпизод -
сама уселась за стол и давай жать на педаль -
стол стал безжалостно жевать плёнку.
А режиссёрка всё держит ногу на педали…
А стол всё жрёт плёнку…
А ногу снять не догадывается…
Слышу:
- Арфа ты, педальная.
*
Пока монтажёр склеивала плёнку - а это долго -
режиссёрка всё пытала его - где он подцепил такой замечательный каламбур?
- Да… была у меня одна арфистка. Тоже - педали жала не вовремя.
*
Может, потом - лох педальный - от Гуревича и пошло?
Лох - как инкарнация арфы.
*

                НЕИЗВЕСТНЫЙ ФРУКТ

У каждого шикарный номер.
На столе  огромная ваза с фруктами - ананас, огромные бананы, мандарины - тропический коктейль. И меж ними какие-то странные штучки…
Есть боимся - вдруг счёт закатят.
А вазы каждое утро меняют.
*
Приходит ко мне в номер. Серьёзный. Озабоченный.
Таинственно достаёт из кармана волосатое яйцо.
- Во… не знаешь - что за штуковина?
- Не знаю… Но у меня в вазе  такие же.
Понюхали. Пахнет - так себе. Вернее - вообще не пахнет.
- Раз - в вазе с фруктами - наверное, съедобно. А давай попробуем?
- А денег заломят?
- Да что у нас - денег, что ли  нет. А! Однова живём! Давай!
И известный советский кинематографист, и его ученик, взяв  полутупой десертный нож, даже не сообразив взять фруктовый,  стали как, картошку, чистить это кошмарное волосатое  яйцо.
Так - состоялось знакомство двух советских неандертальцев 
с киви.
*

          ПОЧЕМУ ТЕЛЕВИЗОРЫ НЕ ОСВЕЖАЮТ ВОЗДУХ

Утром за завтраком.
Завтрак - как в дурном кино про миллиардеров.
А Гуревич - хмурый.
- Да ну - п'ять зiркiв! Телевизор не работает.
А телевизоры у нас стоят Loewe - одни из самых дорогих в мире.
- Не может быть!
- Да я тебе говорю!
Пошёл на ресепшн ругаться.
Я за ним. Не брошу учителя в беде.
*
Напоролись на заведующего гостиницей - он давал обед в нашу честь и нас знал - прямой как палка, холёный француз, седые височки, стриженые усики.
Пошёл с нами сам - дорогие гости из СССР. И ещё какой-то человек. Может, начальник всех п'ять зiркiв телевизоров.
*
Выяснилось - Гуревичу ночью не спалось, он решил полистать телевизор.
Взял пульт от кондиционера и полночи воевал с телевизором.
Деликатнейший француз - я видел - сразу понял, в чём дело,
схватил нужный пульт, включил телевизор  и принялся извиняться, что пульт барахлит.
Сделал фальшиво строгий нагоняй начальнику всех телевизоров и велел  принести новый пульт.
*
А днём у Гуревича стояли дорогие духи в номере - от француза для мадам Гуревич.
Но врал Гуревич потом отчаянно:
- Нет, ты видел - этот жулик с усиками пульт подменил.   
А, может, и правда так и не понял, что не тем пультом включал.
*

                ОКНО В АМЕРИКУ

Врываюсь к нему утром пред завтраком.
Стоит у окна и трясёт закрытую фрамугу:
- Не пойду завтракать - живот болит. Иди без меня.
Номер просторный в три комнаты - спальня, кабинет, гостиная -
но воздух - спёртый.
Немного пожалел, что ворвался. Но уходить неловко - будет похоже на бегство.
*
На столе, на блюде, людоедская куча - шкурки от бананов, хвост ананаса, мандариновые и апельсиновые корки, потрошёные половинки от киви
( уже научились их есть)  - огромная ваза пуста.
А Гуревич всё трясёт раму:
- Да что за сраный готель -  окно не отрывается! Тоже мне -  п'ять зiркiв!...  Иди, иди -  а то там всё съедят.
А всё съесть там - невозможно
Даже толпе прожорливых эмигрантов.
*
Начинаю понимать - Гуревич проснулся рано и решил позавтракать фруктиками. И умял всю вазочку. И теперь его пучит. И он подпортил воздух. Да не слегка. И по этому поводу трясёт окно, пытаясь проветрить.
И как он тут не задохнулся, знает только Бог Израилев.
*
И врёт, главное. Врёт на голубом глазу:
- Ты знаешь, тут из унитаза так неприятно пахнет. Надо им сказать.
Это в пяти звёздах-то.
Учитель в беде. Хоть дышать и трудно - надо выручать.
И мы принялись трясти это окно вдвоём.
*
Нам бы сообразить - стеклопакеты - на окнах нет москитных сеток. Значит - оно и не отрывается. Потому что, в каждой комнате кондиционеры.
Ну, так это надо было ещё сообразить. Да и кондиционерами мы пользоваться не умели. Да и не знали, кто такие кондиционеры. Да и что такое стеклопакет не знали. Стеклотару знали - стеклопакет нет.
*
Но мы, мля, нах, два пацана из СССР, мля, нах, всё-таки, в натуре, открыли,  мля, нах, это грёбаное окно, мля нах, которое, ёбту типа не окрывается - а хуля оно тут!
*
Оно было - это я сейчас знаю - дорогое, деревянное.
Деревянным оно и осталось. Но вокруг фрамуги торчала какая-то дюралевая дрань и рвань - мы предвосхитили Аль Кайду в этой местности. На завтрак - мы вырвали окно с мясом.
- Хорошо как. Воздух какой свежий, - сказал Гуревич, дыша полной грудью и глядя этажа с пятнадцатого на океан, - Что за гостиница! Из всего надо сделать проблему. Унитаз пахнет, окно не отрывается.  Тоже мне -  п'ять зiркiв!... А ты как у себя открываешь?
- А никак. Я фруктов натощак не ем.
Обиделся.
Потому что ему было дико неловко.
*
Вечером, в его номере стояло новое окно.
Вы не поверите - временное, открывающееся - ну, раз мистеру Гуревичу душно.
Представляю, как охреневали оконщики - лучше поставить открывающееся -а то в следующий раз эти парни из СССР, когда им станет душно, могут и  стену прорубить.
Но никто, ни слова. Пять звёзд.
*
               
                МИСТЕР ДЕЛЬНЫЙ

Лос-Анджелес.
Врывается в номер и трясёт  визиткой:
- Нужный  человек. Завтра к нему поедем. Надо налаживать контакты,  Может, фильмец совместный запустим… Дельный мистер. Из Гильдии… -
пытается прочесть, -
… мистер Ше… Шепар… Шепаро… итальянец! … мистер Шапроу… да ёлки-палки - Славка, да он просто Шапиро!
*

                ОКЕАН

После мастер-класса в Академии кино - гуляем.
Компания вперемешку - студенты, молодые педагоги, актёры, режиссёры, которых в Лос-Анжелесе очень много и все безработные.
Почему-то мотаемся из клуба в клуб.
Ночью мне приспичило на океан, купаться.
*

Чёрный берег, чёрная вода. Пляж не подсвечен.
Приехали всей оравой.
В конце марта, в Калифорнии купаются только утопленники. 
Плавок не было, решил искупаться так.
Кроме меня, больше утопленников не нашлось.
- Куда! Куда ты!... Какой купаться!  Тебя там акула укусит! - хватал меня за руки Гуревич.
*
Океанская волна - не морская. Длинная и намного мощней, когда откатывается назад - тянет за собой.
Вода - плюс пятнадцать.
Плавать я и не собирался. Так - удариться об волну, макнуться в океан,
в крабий запах воды - и назад.
Гуревич бегал по берегу, как папа Ихтиандра и кричал:
- Остановите его! Его сейчас акула сожрёт!
Когда вылез из воды, принялся доказывать, показывая на океан.
- Да они сидят там, зубами клацают. Только и ждут. Они ж всю зиму ничего не ели.
*
- Почему русские так боятся акул? Что - в СССР много акул? - спросила  актриска, видимо, самая любознательная.
- Полно! - подтвердил Гуревич. - Жрут купающихся вместе с фильмами.
- Really! - воскликнула актриска.
*
- Ой, а почему ты не обрезанный? - удивились актрисы.
- Люблю капюшоны, - ответил я, одевая трусы.
- А почему это он должен быть обрезанным? - почему-то обиделся Гуревич, - Он мой ученик, но…
- А у нас в Америке все мужчины обрезанные, - объяснили актрисы.
- А у нас, в СССР - нет, - гордо сообщил Гуревич.
И студентки с актрисами бросились доказывать Гуревичу пользу обрезания. Особенно, почему-то, для женщин.
- И вас тоже не обрезали? - поинтересовались актриска у Гуревича. Видимо, самая любознательная.
- Необрезанный я… - почему-то потупился Гуревич, - Как океан.
*
Потом немножечко покосячили - богема.
По-американски очень красиво - мэриуан.
Гуревич сначала сидел, как старый пингвин, озирался  и брюзжал,
что сейчас нас пометут калифорнийские менты и нам навсегда запретят снимать кино.
Американцы никак не могли понять, как можно запретить снимать кино.
А главное - кто это может сделать?
- Продюсер? - спрашивали они.
- Да! Да!...  Генеральный продюсер, - отвечал  Гуревич, - Горбачиофф. Политбюро.
*
Потом Гуревич нанюхался дыма, как говорят, словил поросячьего кайфа
и стал, ну таким развесёлым. И стал нести полную чушь:
- Мы в СССР - цензуры - не боимся. Мы даже просим цензуры. Дайте нам цензуру. Потому что -  чем сильнее цензура, тем глубже мы копаем - ищем образы! Прячем в глубинных слоях смыслы. Которые делают наши фильмы бессмертными, - потом его совсем  пропёрло, - Да что нам это КГБ! Мы можем одним фильмом развалить  всё  это КГБ… И вообще СССР!… А про обрезание - вы мне не рассказывайте! В СССР секс есть! И ещё какой!
Чем дико напугал студентов - они решили, что он точно - из КГБ.
*
Но не всех.
- А вы обманщик! - кокетливо погрозила пальчиком Гуревичу утром  та самая любознательная актриска.
- Я драматург, - ответил Гуревич на прощание.
*
Перед этим она позавтракала  с нами олигархическим завтраком.
- Мне неловко сказать… - глядя ей вслед, задумчиво начал Гуревич. И я решил, что что-то очень важное, - … но - всё  как у нас…. я бы даже сказал - наши лучше.
С того дня он, наконец, запомнил это непростое слово.
*
Стал петь Битлов:
- Фак ин зе Юэсэсэсаа-а.
И думал, что так и надо.
- Смотри, как они грамотно -  фак ин зе Юэс, фак ин зе Юэс, - а потом фак ин зе Юэсэсэса. И Америку отымели, и СССР. Ай, молодцы!
- Да не фак, а бэк - возвращаться.
Расстроился:
- Да ты просто песни не понял.
*

                ПОДЛЯНКА

Ревнив был.
И не только к женщинам.
В Лос-Анжделесе с нами особенно ласкова бездетная пожилая пара.
Холёные, с безукоризненными манерами, красиво постаревшие.
Он - член совета директоров «Парамаунта»
и его жена - известный кинокритик,
наследственно богатые люди - разлинованная, с номерами стоянка, возле их дома в Беверли-Хиллз, где метр квадратный стоит запредельных денег -
на сто (!) машин.
Это для гостей.
*
Апрель. Но воздух вечером во дворе дома подогревается.
В саду, на идеально подстриженной траве, скульптуры и вертящиеся поливальные брызгалки. Вечером, когда спускаются сумерки, включается плавно меняющаяся подсветка и водяные брызгалки начинают разбрасывать вокруг тысячи  сверкающих капелек-алмазов  по траве.
- Во, житуха! Хотел бы так? - шепчет развалившийся в кресле Гуревич, которому только что молоденькая горничная укутала ноги пушистым пледом чистой шерсти, хотя и не холодно.
- Да неплохо бы, - говорю, -  Только не светит.
*
Мы у них - чуть не по два раза в день.
Поздно вечером - обязательно  ним ужинать.
Из ресторанов привозят диковиннейшую еду, которую я с тех пор и не ел.
У каждого за спиной по официанту.
Гуревичу предлагают издать книги. По истории нашего кино. И по теории.
Приглашают из пятизвёздочной гостиницы пожить у них.
И вообще - приглашают.
Но особенно ласковы со мной. Каждый раз что-то дарят. И не дешёвое. Видеокамеру, видеомагнитофон - предметы роскоши советского человека.
Всерьёз начинаю задумываться - неужели я такой хороший?
- Может - усыновить хотят? - смеётся Гуревич, - Так ты не отказывайся. Будешь мне джинсы и жевачку  присылать!
*
Всё разрешилось быстро и просто - нужен был шум…
*
Сансет бульвар, 7920. 
В Гильдии нас четверо - советских режиссёров.
Называется это как-то так - прощальный приём советской делегации  Гильдией.
Завтра - вылет в Вашингтон. И домой.
Американцев напротив - сидит - человек тридцать.
И почему-то за их спинами - несколько человек с нацеленными на нас камерами и фотоаппаратами, чего раньше за два месяца не было ни разу.
И висит какое-то напряжение…
*
Казённые тексты о кино, о сотрудничестве.
И вдруг:
- Гильдия американских режиссёров делает официальное предложение режиссёру такому-то остаться в Америке. Ваш ответ?…
*
Режиссёр растерян.
Гуревич печален, как цирковой пудель. Пытается говорить за него.
- Мистер Гуревич, нам просто необходимо знать ваше мнение, но мы вас выслушаем после.
Режиссёр лепечет что-то вроде -  … я… конечно… безмерно благодарен… гильдии… за оказанную мне… высокую честь…
Гуревич смотрит битой собакой. На губе испарина.
Режиссёр:
- … но лучше бы, конечно…  совместный фильм… я готов… у меня куча идей.
- Да?.. Или нет?
- Нет.
- Успехов в кинопроизводстве.
Это режиссёр, наверное, оказался последним, на ком пытались сделать шум.
*
Вечером, в гостинце.
- Вот, суки!..  Ну, какая подлянка, а! … А я ведь их просил - чтоб без этих штучек! Они обещали!... Вот же шь суки!
- Леонид Абрамович, ну всё уж прошло. Чего так волноваться.
- Вот, суки! Мне - не предложили.
Рыжая так и не объявилась.
*
          
                РИМЛЯНЕ

Про американцев:
- Воспитанный народ. Сыто живут. И судиться любят…  Но невежественны… как римляне.
*
               
                ГАРАНТИИ

В самолёте в Москву.
Всё успокаивает того режиссёра, который, вроде, и не переживает:
- Всё правильно сделал…  Было кодовое слово?
- Какое?
- Правительство США.
- Не помню… Вроде, нет…  Гильдия - было.
- И какие гарантии?... Думаешь - тебе сразу бы Оскара дали?
- Гильдия - это гарантированная работа.
Вздыхает:
- А что человеку в этой жизни гарантировано?… Только гроб… И то не каждому. Могут и в яме закопать.
*

                ЖЕВАЧКА ДЛЯ МИНИСТРА

А Проценке я привёз из Америки - с намёком - большой блок  «Juicy Fruit»,
И кое-что ещё.
Стоящее.
Прилично стоящее.
Безо всяких ощущений на взятку.
Просто - заглаживая вину перед человеком, которому помотал нервов.
Сказал - от нас, с Гуревичем.
- А, не пи…ди! - махнул рукой Проценко. 
Гуревич опять почему-то впал в немилость.
*
- Да с него и жевачки было бы достаточно, - узнав о подарках, махнул рукой Гуревич.
*

                КАМЕНЬ

В Доме кино.
После какой-то премьеры.
Ну, выпили, конечно, но никто и близко не пьян.
Сидит с рюмкой.
Вдруг рукой за шею пригибает мою голову к своей. Шепчет:
- Знаешь - у евреев принято камешек  на могилу класть?
- Знаю.
- Был один ребе - спас евреев. Но спас в субботу. И велел - когда умрёт, чтоб каждый еврей бросил в него камень. А евреи пришли с камнями и просто - положили….  Помру - захочешь в меня камень бросить -  не бросай, а….  Просто - положи… А мне, знаешь, как будет приятно… Давай выпьем. Чтоб не скоро…
А время-то подкрадывалось…
*
… и тут случилась настоящая чертовщинка -
только собрались чокнуться -
в его рюмку…
без звука упал малюсенький со спичечную головку серый комочек
и медленно пошёл на дно…
*
… откуда он мог взяться?
Может, потолок - Дом кино уже разваливался.
Нехорошая какая-то у нас вышла заминка…
*
- Я новую рюмку принесу, - хотел встать я.
- Да не надо, - он пальцем вынул и камешек на пальце размялся - это была побелка с потолка.
Посмотрел наверх.
- Небо сыпет в меня камни… или это пепел?...
- Я новую принесу.
- Не надо. Это - правильная рюмка… Видать, это - моя чаша. Давай, - 
и выпил из этой.
Так мы и не чокнулись.
Сеуверие, конечно, но неприятный остался осадок.
Как всё непонятное.
*


                РЕКВИЕМ

92-ой. 28 ноября.
Умер Галантер.
Гуревич позвонил к полуночи.
- Боря умер… Надо кино делать.
*
Галантер болел долго и мучительно тяжело.
Он знал, что умирает.
В семье скрывали.
В начале болезни я приехал к нему, привёз «Розу мира» с дарственной надписью Аллы Александровны Андреевой.
Он уже не вставал.
*
- Я читал. Фрагменты. В «Гнозисе»… Тяжёлая книга, - поблагодарив, тяжело вздохнул Галантер, - А я, знаешь, что сейчас читаю? …«Три мушкетёра»… как в детстве… чувствую себя - мальчишкой.
И у него были абсолютно беспечальные и радостные глаза мальчишки.
*
Во второй раз, в его комнате я вдруг увидел в изголовье кровати нависшую серую тень…
Я испугался… я испугался.
*
Больше я у него не был.
Только звонил и глуповато спрашивал:
- Драстьте, Борис Давидыч. Как вы себя чувствуете?
Смертельно больного человека на морфии.
- Спасибо, Славочка, хорошо. Всё хорошо… Как у тебя дела?
Это было бегство. Чтоб не сказать точнее.
*
И однажды рассказал ему, как меня не приняли в Союз кинематографистов.
С тремя фильмами с - в общем, удачной и эфирной, и фестивальной судьбой.
Рассказал без задней мысли. И чтоб отвлечь, и как обиду. Не приняли - как умеют у нас не принимать.
А дней через десять позвонили из Союза и спросили, почему я до сих пор не прихожу за членским билетом?
*
В гробу я его не узнал.
Болезнь его обгрызла.
Не высокий, не красавец, но похожий на  Джо Дассена и обаятельный, как…
*
… шли как-то с ним с Курсов обедать в Дом кино.
Навстречу почему-то попадались сплошь симпатичные женщины.
Они на нас посматривали.
Я, конечно, решил - больше на меня.
И каково было удивление, когда я понял, что на него…
*
Уже 94-тый.
Гуревич настаивал. Говорил - надо.
Я улынивал. Не знал - как?
Но Гуревич запустил фильм - Свердловская  киностудия, где Галантер работал лет десять.
Всучил сценарий  - вперёд!
А сам укатил в Америку.
*
Сценарий был добротный.
О поколении.
Галантер там играл на баяне.
А он здорово играл на баяне.
Все вокруг рассказывали.
Люди всё - известные.
Фильм был готов - осталось  снять.
*
Вот только…
Баян-то, конечно, остался.
А Галантера уже не было.
*
И я захотел реквием.
Но ещё б знать, как снимаются  реквиемы?
И давай я читать про реквиемы и слушать все реквиемы подряд.
*
А реквием - это «высокий жанр концертной музыки», род «траурной оратории» и всё такое.
И, поди ж ты, сыграй его на баяне.
Особенно, когда на баяне играть не умеешь.
*
Спасибо Свердловской киностудии - меня там никто не трогал.
Может - Гуревич постарался.
У меня была хорошая монтажная, великолепный монтажер Людмила Чузо.
- Как вас по отчеству?
- Не барыня я. Зови Люда.
*
Поначалу я сильно расстроился - Люда была старушка.
Но она была в ясном уме и бегала быстрее молодых.
А ведь работала ещё на первом фильме Свердловской киностудии «Сильва» - 1944 год! - ей было под восемьдесят.
Она монтировала  и с Гуревичем, и с Галантером, хорошо знала обоих 
и наш фильм Люда делала, как свой.
*
Вечер. Часов десять. Пустой коридор монтажного цеха. Все ушли.
В большой, метров сорок, монтажной - никого нет.
Сел за стол.
Тишина. Уже почти ночная.
Никак не получался эпизод. Склеить - склеили, но как-то…
Гонял его туда-сюда, сюда, туда - мыслей ноль.
Плёнка, чтоб не на пол, выматывается с монтажного стола в большие корзины с белыми полотняными чехлами.
Верхний свет выключен, только настольная лампа.
Вдруг, из-за белых корзин в углу встаёт меховая тень…
Я дрогнул…
*
Ну, всё - Фауст!…только текст не помню.
Никогда не видел привидений…
Доделался реквиемов…
- Это я - Люда… я  придумала, - сказало привидение в накинутой на грудь шубе, подымаясь откуда-то снизу из-за белых корзин.
А я подумал - интересно, отражается она в зеркале?
- Что придумали, Люда?
- Как сделать эпизод.
- А что вы там, за корзинами, делали?
- Легла подумать.
*
Она постелил шубу на пол и легла думать об этом эпизоде.
- А почему не дома? Поздно уже.
- Хотела -  рядом с фильмом. Лёжа лучше думается.
Фильм - для неё был живым существом.
Она лежала на полу и думала о нём.
И эпизод мы сделали, как она и придумала.
Вот как люди болели за кино!
Спасибо, Людочка. Спасибо, милая. Царствие тебе небесное.
*
Это сейчас телевидение шлёпает фильмы, как… чебуреки дольше делают.
А тогда - подготовительный период, съёмочный и так далее…
С одной стороны - здорово.
С другой…
*
Четыре месяца битвы за реквием, не понимая, как его сделать - измотали, вымотали, измучили.
Четыре месяца в чужом городе, в гостинице, где не всегда была вода, как и по всему городу. А если и была, то пахла сероводородом - словно в маленькой ванной напукали восемь администраторов.
Я устал так, что приходил в гостиницу, как домой.
От Гуревича - не слуху, ни духу.
Я решил - значит, доверяет.
Звонить самому в Америку было дороговато.
А, может, я тут и кривлю душой.
*
Надо отдать должное Свердловской киностудии -
не знаю хорошо это, или плохо,
но так было -
ни одной поправки, ни одного замечания.
Так - по мелочи. А, главное, по делу.
И вот она долгожданная перезапись.
Считай - фильм сделан.
Наш фильм.
*
И тут в гостинице в зазвонил телефон и раздался родной голос учителя:
-  Я в Москве… Как кино?
- Сделал…  реквием.
- А что - кто-то умер?
- Да, вроде, нет.
- А почему тогда реквием?
- Ну… мне… так… показалось. 
- А сценарий-то?
- Ну... я… немного… переделал.
- Настолько немного, что он превратился в реквием?
- Ну… я…
Пауза.
- Этого снял?
- Нет?
- Этого, этого, этого - снял?
- Нет, нет и нет.
- А что ж ты тогда там наснимал?
- Реквием.
Нехорошая пауза…
- Могу прилететь. Хоть завтра. Посидим, покумекаем. Давно тебя не видел. Соскучился.
*
Здрасьте вам, я ваша сценаристка!
Кумекать с автором сценария - это значит перемонтаж, как минимум.
- Леонид, Абрамович, так уж завтра перезапись.
- А ты отмени.
А это ещё, значит, месячишко.
*
Он был мой учитель.
И он был сценарист.
Но от его сценария даже баяна не осталось.
И никого из известных говорунов.
И четыре месяца укатали меня, как крутые горки.
И я сказал:
- Нет.
*
                ПРОПАСТЬ

Конечно, он был обижен.
Но и он  был не прав - так, с концами, исчезнуть.
Но он был обижен.
Вместо его сценария, ученик сделал какой-то там реквием.
*
А мне-то думалось - 
теперь над могилой Бориса Давидовича Галантера будет раздаваться христианский плач,
звучать реквием.
Наш с Гуревичем реквием.
*
Он начинался с титра -
«Этот фильм памяти Бориса Галантера
сделан его другом Леонидом Гуревичем
и учеником…»
Потребовал - убери.
Я не убрал.
Не из вредности. Иначе - дальше непонятно. Там всё было связано.
Он это прекрасно понимал.
Звонил на студию…
Титр остался.
*
А в Москве поползли глухие шёпоты:
- Напичкал фильм о еврее христианской символикой …
Гуревича накручивали.
Он нервничал.
*
Ребята, очнитесь!
В тюремной камере сидят - мусульманин, иудей и христианин.
И каждый вечер кого-то из них приволакивают избитого до полусмерти.
Ну, неужели вы не поможете!
Ни одна Религии ещё не отменила Доброты, Сострадания, Милосердия.
Ребята - очнитесь!
*
Но «ребята» не хотели.
И тайные доброхоты нашептали ему,
- Еврея крестил.
И Гуревич повёлся.
*
Я знал этих «ребят».
«Ребятам» было сильно под семьдесят и за семьдесят -
лауреаты сплошь, да киноакадемики.
«Ребята» - очнитесь!
Кто, кого крестил?
*
Но самое тошное было то, что мне в глаза «ребята» говорили:
- Какой фильм!...  Ах, какой фильм!... Притча о человеке. Притча о еврее. Боря бы тебя похвалил, -
а за глаза - накручивали Гуревича.
Но я об этом - узнал после.
«Ребята»-доброхоты занимались постыдным, омерзительным делом -
таскали с места на место гроб бедного Бориса Галантера.
Слава Богу - ему всё это было уже по барабану.
*
«Ребята», не надо было так.
Не знаю - что там, где вы теперь -
может там и уютно -
но, не надо было так, «ребята»!
Кто вас теперь вспомнит.
Здесь.
Кроме нас.
Тех, кто остался.
Галантера вспомнили. Помянули.
А вас?...
Дай вам Бог...
Но не надо было так, «ребята».
*
Заскочил вечером в Дом кино.
В баре  у Белого зала сидел Гуревич в компании «ребят».
Когда я подошёл и всем вежливо поклонился, «ребята» поздоровались,
а Гуревич... отвернулся...
*
Гуревич, мой учитель, мой самый близкий друг... нет, не друг - родной мне человек, с которым при встречах, мы обнимались и целовались - отвернулся от меня!
*
Он стал гнобить фильм везде.
При каждом случае.
И на каждом углу.
*
Тут повёлся и я.
Гнобили моего детёныша.
И моего детёныша гнобил мой учитель.
*
Один из «ребят» объяснил мне так:
- Гуревич?...  Так он же из Воронежа, - в смысле Москва - Воронеж, хрен догонишь. А догонишь - так задумаешься, зачем догонял, - Он же местечковый…  Не надо было вам с ним работать. Учиться у него - одно, педагог он прекрасный. А работать вместе - совсем другое. Никогда он не поймёт и не примет вашего кино.
Тогда - по дикой обиде  - меня это устроило:
- Никогда. Никогда я больше не буду иметь с ним никаких дел.
*
Трещинка 87-го
расползлась до бездонной пропасти.
У меня не было больше Гуревича.
У меня больше не было учителя.
*
Года два так и было.
Он отказывался ехать на фестивали, где шёл фильм,
я отворачивался от него в Доме кино.
На вопросы - у кого я учился, отвечал, - Я самородок.
На вопрос - у кого самородки  учатся, отвечал, - У Галантера.
*
Я камней в Гуревича не бросал.
Просто никогда не упоминал его имени.
Он для меня перестал существовать.
И фильм стал не наш, а мой.
И сам хотел убрать титр.
Да он, слава Богу, не убирался.
*


                МОСТ НАД БЕЗДНОЙ

Время прошло.
Отклокотало, откипело, отгорело, травой поросло…
Но Гуревич я видеть не желал.
Да и он меня тоже.
*
А однажды мы столкнулись.
В Доме кино.
Нос к носу.
Он выходил из лифта - я шёл обедать в ресторан.
И мы столкнулись носами на этом мосту над бездной…
Мгновение… я начал уже отворачиваться.
Соображая, как бы так поунизительнее отвернуться.
Чтоб он  летел дальше в эту бездну один…
*
А он вдруг взял… и обнял меня.
А я - его.
В одну секунду - всё слетело. Все обиды, вся эта чертовщина.
Как рукой сняло.
Это был тот Гуревич - мой Гуревич.
*
Ох, и надрались же мы в тот вечер.
Сначала в ресторане, потом, ночью, у него.
Вспомнили былое.
Хорошее, тёплое.
Которого было так много.
И винного, и невинного, и серьёзного, и несерьёзного…
*
Вспомнили и рыжую Хилю.
И как-то само собой срослось - и поездка к независимому режиссёру,
и порнофильм, и продвижение фильма о Бродском, который Гуревича сватала делать рыжая, и все эти танцы с привидениями, и кое-что там ещё -  это была замануха.
*
Не сошлись в одном. Но важном.
Я считал - эта немолодая длинноногая стерва, изображая влюблённость в меня, которую я почему-то не заметил, только разжигала Гуревича.
Это была ловушка, которая непонятно почему - не захлопнулась.
Рыжая, как бы ненароком, просто должна была появиться в Лос-Анжелесе,
в литературной командировке и закинуть свои немолодые длинные ноги Гуревичу за уши….
Что это была за игра вокруг Гуревича, и почему она оборвалась -
мы теперь уже никогда не узнаем, но что она была - я абсолютно уверен.
*
Гуревич же считал - что появившись с ним, я  разрушил планы рыжей -
она нешуточно влюбилась в меня и не смогла сыграть ту роль, что ей кто-то написал. Невольно, но я его спас.
- Ты меня спас, - грустно говорил Гуревич, - Неспроста я тебя растил… Столько души вколотил… - и всё вздыхал, - … а рыжая была - хороша! Просто, дьявольски хороша!
Это точно - дьявольски.
Но историю с рыжей никому не рассказывал - не понимал и побаивался.
*

                МАХАТМА

Махатма - обычно переводят, как великая душа. 
Маха - большой и атма - душа
Но есть и ещё значение - свободная, чистая.
Когда человек рождён свободным от предыдущих воплощений
и не тянет за собой хвост страстей прошлых жизней.
*
Уже в финале, уже под занавес.
- А вы не помните свою прежнюю инкарнацию? - кокетливо волнуясь, спросила его по бумажке юная критикесска с умненькими глазками, которая собралась делать о нём статью.
- Не помню, - ответил Гуревич, поставив перед ней на стол мартини, - Я обрезанный.
- А при чём тут обрезание? - оскорбилась критикесска.
- Ну, вдруг вам будет интересно.
- Значит, вы не знаете - кто вы? - её юный образованный умик поймал Гуревича на космическом непонимании жизни.
*
Он ответил не сразу:
- Когда ты сделал штук сто фильмов, протащил через себя, через своё сердце, через свою душу больше ста человеческих судеб и прожил их жизнями -  любил, вместе с ними, ненавидел вместе с ними - уже трудно разобраться, что в тебе от прошлой жизни, что из этой. А что от них,- имея в виду героев своих фильмов.
И прехитро добавил, - А что - у них уже от тебя.
- То есть вы - махатма? - теперь она поймала его на ощущении своей космической значимости.
Он печально терял интерес:
- Наверное…  еврей махатмович … или махатма евреич … не знаю, как правильно.
*
Да, он не был свободен от своих страстей
и история с рыжей напастью и кое-что ещё - тому подтверждения.
Но в кино он был махатмой -
кино делал свободным сердцем, чистым сердцем.
*

                JFK

Опять 89-тый.
Сели в Нью-Йорке. В аэропорту Кеннеди. Аэропорт JFK.
Первый раз за границей. Да ещё в США….
Нет.
Ещё 2001-вый…
*

                ПРЕДЧУВСТВИЕ

… кажется, это было, начало февраля…
*
Вечер его очередной мастерской в Доме кино.
Не помню, что у меня было и что за цейтнот, наверное, какой-то очередной монтаж - не помню.
Купил ему большой букет.
Как балерине.
Почему я купил цветы?...
Никогда ни до, ни после не покупал я цветов киношникам …
Даже дамам…
Даже красивым...
*
И за полчаса до вечера приехал поздравить.
На полчасика.
Знал - через пару недель он уезжает в Америку, а я куда-то раньше  - увидимся не скоро.
Хотел найти кого-нибудь из студентов, чтоб передать букет на финал,
но мы столкнулись с ним в боковых дверях  Белого зала…
*
… он был таким, как я его увидел первый раз, четырнадцать лет назад -
всё та же чёрная водолазка обтягивала добродушное пузцо над чёрными брюками, крупная родинка в надбровье…
Я немного расстроился - потому что планировал скрыть этот букет…
*
…он обнял меня и бесцеремонно смял букет пузцом.
Я обнял его свободной рукой и, помню, снова расстроился -
потому что букет был дорогой и красивый -
а он - как бульдозер…
*
… мы расцеловались…
*
… мимо прошёл один из «ребят»
и брызнул презрительно-вежливым слюнным ядом:
- Вы - как Брежнев с Хонеккером.
Гуревич не обратил на него внимания.
А я - тем более…
*
… и стоял, переживал за букет -
хотелось, что бы в конце вечера ему поднесли красивые цветы.
Он их заслужил, он много премного больше заслужил -
и мне показалось неуместным и странным,
что, сминая пузцом букет, он нарушает обычное время дружеского поцелуя…
*
… он всё стоял и стоял, прижавшись ко мне…
*
… на лбу и над верхней губой была испарина -
сердце сдавало…
*
… увы, только потом я понял -
он прощался…
Он чуял…
Мы больше не увидимся…
*
… а тогда - я опять удивился  -
что ж так стоять-то - не навсегда же встретились.
Ещё увидимся…
*
… выяснилось - никогда…
*
… но последний поцелуй
и цветы, 
сам того не ведая,
я ему всё же отдал…
*
… как выяснилось - на гроб…
*
Р.S.
Сейчас, когда я думаю кто такой этот местечковый Гуревич из Воронежа,
я вижу, я знаю -
не Талмуд, конечно, но толстенная, с кирпич, книга:
                Леонид Гуревич
                драматургия неигрового кино
и всяк студент, от гения, до бездаря, от Монголии и до Америки,
да и не только студент,
не миновал бы этой книги -
кто поталантливее - пошёл бы выше,
но первые шаги по ступенькам первых пролётов этой лестницы в кино
                все
делали бы по этой книге Гуревича.
Книге - масштаба мирового кино.
Не хватило года, двух…
*
Р.Р.S.
Опять 89-тый.
Сели в Нью-Йорке. В аэропорту Кеннеди. Аэропорт JFK.
Первый раз за границей. Да ещё в США.
- Грустишь? По родине?
А мы только улетели и прилетели - какая грусть?
- Еврею хорошо. Не надо по родине скучать, когда уезжаешь. Как уехали две тысячи лет назад, так и не грустим.
- А Израиль?
Махнул рукой:
- Новодел. Местечко съехалось поближе к могю.
- В Израиле повторите? - подколол я.
- Нет. Это только для тебя. Что б ты не привыкал. Ни к СССР, ни к Америке. Документалист должен быть свободен. Документалист должен быть немножечко евреем. Вечным скитальцем по миру. С камерой.
*
Кто б тогда знал,
что через двенадцать лет
в этом аэропорту JFK,
чуть не день в день,
чуть не на этом самом месте -
смерть навсегда освободит его.
От жизни.
Которую он так любил.
*

а вот фильм, из-за которого был весь тот сыр-бор
https://www.youtube.com/watch?v=9S1zzVGGsTU