Воспоминания деда Федота
(частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)
(19/21) Как дед Федот дом построил
Хочу ещё добавить. Когда Поля была ещё жива… Я работал в литейном цехе на фасонолитейном заводе [в Сталинске]. Сушил пиломатериал для поделки всяких моделей. Работал там год восемь месяцев; заработок был хороший, но половину денег отчисляли. После срока решили с Полей ехать в Рубцовск. Продали землянку за двести рублей и уехали в Рубцовск. В Рубцовске построили свою с самана избу. Прожили в ней семнадцать лет, всё было хорошо. Продали этот домик саманный за одиннадцать тысяч четыреста рублей, себе построили вместе с Шурой Хаустовой на улице Пушкина. Но жить в нём почти никому не пришлось. Мы с Полей вдвоём прожили год два месяца, перезимовали одну зиму. 13 ноября 1949 умерла любимая наша Пелагея. Пошла наша жизнь по несчастному пути. В 1953 году хозяин [дед Федот пишет о себе в третьем лице] ушёл в чужую семью, бросил свой дом, сыну Павлику оставил дом, но он в нём мало жил; дом остался сиротой горемычной. Хозяину пришлось его сдать под квартиру. А во второй половине осталась дочь Шура с Лёней. Они жили очень плохо, даже дрались, на почве этого получилось несчастье: в 1961 году 30-го июля утонул в реке Алей Юра. Вот тут-то и пошла у Шуры несчастная жизнь, и мытарство, и ужасные побои, и смерть. В 1964 году, 25 января ходила ночью на кладбище к Юре, а 26-го сама умерла в чужих людях. Не болела ни одной минуты. Анатомировала врач, сказала мне, отцу: «Я ещё не видела такого сердца за свои десять лет; всё высохшее, одна мошоночка, пустота». На том и оборвалась жизнь Шуры. Но ещё у неё осталась дочка Лариса четырнадцати лет. Отец Ларисы, Леонид, не женился пять лет. Женился на женщине с двумя девочками, и ещё родилась одна девочка. Стало четверо детей - тройные дети.
Но что можно написать о себе, о своих детях и вообще о своей судьбе после смерти жены Поли. Павлика охлопотал в 1948-м с армии. Он ушёл добровольно пятнадцатилетним мальчиком на фронт в 1941-м, всего прослужил семь лет, провоевал. Наград - восемь орденов славы, за боевые заслуги, медали отличия. Устроился на железную дорогу старшим весовщиком, имел награды - премии от министра путей сообщения. Всё у него было по работе хорошо. Коля учился в Алма-Ате, в институте, на журналиста. При жизни матери его проводили в институт. Учился хорошо; и была ему от родителей помощь к стипендии, хотя небольшая, но была. По смерти матери и эта помощь стала снижаться - остался он без родительской помощи. Павлик работал всё так же хорошо на железной дороге, но стал водиться с девушками. И девушки были неплохие, которых он водил даже домой. Одна девушка, бухгалтер заготовки зерна, мне нравилась. Но он никогда насчёт женитьбы со мной не говорил. Скажу:
- Павлик, надо жениться.
Ответ:
- Да как же!
Привёл он Машу, посоветовался с Дашей, Шурой и Леонидом, все не возражали; сделали обед, вечер. Потом жили семь месяцев вместе, очень хорошо, дружно между собой. Женился бы Павлик, и вот, возможно, была бы хорошая жизнь у нас в семье. Я работал в двух школах: рабочей молодёжи и вечерней школе номер четыре. По совместительству, заведующим хозяйством. Но откедова ни возьмись злые люди, соседи - Маша жила с ними по соседству ранее. Вот они-то и подали на неё заявление в МГБ, будто бы она торгует краской. И привязалась милиция. И посадили на пять лет. Я написал протест в Барнаул. Пришёл ответ через четыре месяца из Москвы: «Освободить». Приезжает домой. Живём хорошо, дружно, работаем по-старому. Снова, пожили четыре месяца, и опять хотят посадить. Но мы точно убедились с Павликом, что Машу обязательно посадят: собирают ложные материалы. Она стала нас просить, чтобы мы ей пособили выехать, чтобы второй раз не попасть в тяжёлую судьбу. Собрала все свои вещички, оделась мужчиной; Павлик её вещи отвёз на вокзал и её посадил в вагон. И она уехала. А я лёг в больницу на операцию. Приходили узнавать из милиции, Павлик сказал:
- Я не знаю. Был на работе, пришёл, а её нету.
- А отец где?
- В больнице, на операции.
Маша ждала нас в Алейске два года. Жила в Алейске, но боялась к нам вернуться, а звала нас и обещала купить дом. Но мы с Павликом знали, что она купит, у ней есть за что, но не стали бросать свой дом. Посчитали за лишнее, но её выручили, и пред ней мы не остались плохими.
На этом с ней кончилось. Но опосля я потужил, что не бросил дом. Надо было оставить, всё равно он нам ничего не дал, кроме одной заботы. И Павлику с Валей не пожилось. Я в доме жил год с Полей, а после её смерти я не жил в нём, но оставил его Павлику, так как Павлик был у меня, считай, что один. С Валей они жили дружно, потому что они сами женились. Второй был Коля. Об этом я как-то меньше проявлял заботу, потому что он пошёл ещё со школьных лет по другому пути. Хороший мальчик. Я думал о Коле, но помочь было совершенно нечем. Дом оставил Павлику с Валей (его женой), сам в это время ушёл к Федосье Батищевой, на троих детей. Сперва жили очень бедно, да ещё у неё была племянница, Надежда Ивановна. Но я её устроил; у неё не хватало образования - надо шесть классов, а у неё пять. Тут тоже были трудности, но прошли. Миша учился в педучилище; Валя в шестом классе; Николай - в четвёртом. Так наша семья стала получать образование. Но мы хоть бедно жили, но семейно, дружно. Я работал в школах по хозяйству; Феня занималась на огороде: подсобное хозяйство, огород - девять соток. И ещё Федосья одновременно работала в орсе [отдел рабочего снабжения] в столовой. Около семи лет она проработала в столовой, а потом столовую сократили, не стало столовой. Федосья поступала на другую работу, но в это время я тяжело заболел. Она не стала ходить на работу, вернее бросила, потому что я был уже безнадёжным больным, с трудом ходил по избе. Так я проболел тяжело четыре года, а потом стал выздоравливать. И меня комиссовали по второй группе инвалидности пожизненно. И сейчас я второй группы инвалид. Мне не то, чтобы Коле помочь, я и сам живу, считай, на чужом пайке. Уже не твёрдо чувствую себя.
Говорю Федосье, надо в двадцатую школу завхозяйством. Пошёл в гороно [городской отдел народного образования], сказали: «Возьмём!» В гороно был знакомый Константину Георгиевичу Жуйкову [муж Даши]. Говорят, справишься; барак есть: надо четыре двери, восемнадцать окон и шестнадцать печей. Для окон и дверей надо было сделать выемки, для печей был кирпич, и тёс - для перегородок внутри. Горисполком всё дал. Заказали девяносто восемь парт, десять шкафов, десять столов. Провели свет. Успели в аккурат ко второму сентября. Уже сели дети за новые парты, нас похвалили, особенно директоршу П.И. Я жалование получал - полный оклад только с 1 сентября 1953 года - триста рублей. Полина Ивановна говорит: «Привези назёма для школьного сада». Привёз двадцать коробов, пять коробов - ей на собственный огород. Зачинает директорша вести разговор, надо в гороно лошадь просить, чтобы была своя лошадь в школе. У неё, П.И., была собственная корова. «Вот и будет у тебя, Федот Кондратьевич, работёнка: летом косить сенцо лошади...» ...А заодно корове П.И. Я чтой-то сразу не залюбил её, П.И., и стал думать, как мне уйти из двадцатой школы.