Вот любишь его, а он женат! И за это его ненавидишь. Тяжко носить в себе женское сердце – то разорвётся, то склеится. То пылает, то цветами инея зарастёт.
И что делать с тем, кто любит другую? Задаваться вопросом – ну, и чем она лучше? Волосы такие же рыжие, разве что натуральные. Глаза будто лунной пылью усыпаны, блестят во мраке ночей указующим маяком. Вся из себя – хороша.
А я что же? Смотрю на тебя во все свои четыре – высок, сложен чопорно, отточен мастером, из мрамора да из алмазов собран. Произведение искусства – и добавить нечего.
А я – больная – стою тут, потаскана прошлым, вывернута мыслями о будущем – эй, дружище, вколи мне дозу галоперидола. Я ненормальная.
Я психопатка. Осенняя слякоть изъела меня, перемешала кровь и судороги в одно. Просыпаюсь ночью – тебя нет – дышу отрывисто, ищу на ощупь, к горлу подкатывает комок горечи. Стук по половицам, идёшь, дверной скрип и – электрический разряд – привиделось.
Но между нами, видишь, абсолютный ноль, его даже руками можно нащупать. Никакой Кельвин или Цельсий не смог бы измерить всю глубину этого отрицания. Ты есть, а я – тень, чудовище, потеря, обморок. Чаще белых палат вижу разве что спины уходящих. Безвольный джинн в руках царя Соломона, тряпичная кукла, пару десятков кило мусора и надежд. Но это ведь так незначительно, верно?
Встану в рост, причешу спутанные кудри, выйду к свету. Пальцы нервно бродят меж пуговиц пальто, перебираясь сверху вниз. Шаркаю по аллеям, съедая невысказанные фразы, словно они карамельные льдинки. Мои слова попали в обитель к лангольерам – и оттуда не выберутся. От осознания самого себя убежать невозможно. Повторяю, как мантру, как молитву – я люблю тебя, я люблю. Не стояла перед иконами, не читала псалмы, не терла колени о пол кельи – я знала только одну веру, единственную религию – десяток букв твоего имени. Это последнее, что осталось, что они не смогут отнять. Что я сохраню, отливая металлом под кожей. И пусть природа заплачет кровавыми слезами, отражая итог – чокнутая, но верная!
Любишь его, а он с ней! И руку её держит, прижимает к груди, целует в макушку, цветы таскает, как романтик 20-х годов.
Вспомни: ведь это я, не она, тебе рубахи штопала, ждала тебя с войны с самим собой, что была чудовищнее костра для безвинной колдуньи! Это не она, а я утирала тебе слёзы, когда ты потерял все слова и не мог говорить. Это я отвоевала тебя у смерти, у власти и у лезвия. Не она!
Когда мои веки сомкнутся, прохожие не станут декламировать «На смерть поэта» и не выложат цветами роз истрепанные инициалы. Харон не возьмет меня за плечи и не скажет: «Девочка моя, я ждал тебя сотни лет, чтобы проводить к вечности». Я сяду в лодку к торговцам-корейцам и мы поплывём бороздить бесконечное озеро страха и нищеты. Даже хороня мангуста, кто-то шепнёт: «Эх, хороший был зверёк, какая шкурка!», а я всё ещё жива – я здесь – в молчании одиночества.
Слышишь, как ворон случит в окно? Как бьётся в бесшумной истерике восковое сознание?
Ты взглянул на меня – и вышел. А я валялась мешком посреди коридора. Зеркало, посмотри на меня, - размазня, бестелесное скопление диагнозов и потерь.
Люблю его и женат он на мне, но, чувствую, скоро мы разведёмся.
- Что, уходишь? Прочь от меня пошёл! – я себе другого принца придумаю.
Воздух остекленел, ударяясь о мягкие стены. Вколите мне ещё неба меж крыльев, доктор, прошу.