Александр Евдокимов
Ч Ё Р Н Ы Й Л Ё Д
повесть
В стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
«рассудок в своих конститутивных логических нормах, или насквозь нелеп, безумен до тончайшей своей структуры, сложен из элементов бездоказательных и поэтому вполне случайных, или же он имеет своею основою сверхлогическое...»
/П.А.Флоренский «Столп и утверждение истины»/
Кровать слушала дыхание двоих, а паук разматывал из себя верёвку, падая в плотные сумерки комнаты.
- Девочка моя...
Его губы скользнули по бархату её кожи. Их лица слились. Веки расслабились и зрачки онемели.
Ночь не могла скрыть в своей саже обнажённые тела, и сквозь тьму сочился блюз лёгкого петтинга.
- Ты мой! Как хорошо!
- Мне тоже...
- Позови меня...
- Лена.
- Ещё...
- Леночка!...
Его губы выплескивали из себя нежный звук прямо в ухо самке. Воздух впивался в перепонку и щекотал боками своими его глубину, заостряя соски распятой женщине и обжигал до пупка.
- Ле... ноч... ка... Я умру... на груди твоей... в объятиях твоих... у-у-ум-мм!... – его дыхание стекло на её соски и плоть женская мгновенно наполнилась эрекционной волной.
- Андрей, я закричу!...
Слабый свет бра ворвался в ночь и остановил блюз. Паук замер: его ноги коснулись стула.
- Погодите умирать.
Визг самки застыл в глазах самца, и он быстро укрыл одеялом откровения жарких тел.
- Руки из-под одеяла! Руки...
У двери торжествовала Тень.
- Её ручонки меня не интересуют. Мне твои видеть хотелось бы!... Вот та-ак! А она пусть… ха! занимается своим делом.
- Что вам угодно?!
Елена замерла в постельной тьме – душная роса облепила лицо и губы, одеяло срослось с кожей и тяжёлой скорлупой навалилось на спину, ноги, руки и душу. К белому квадрату лунного мира приблизились ещё два тёмных пятна.
- Встаньте, сударь!
Тень коснулась халата, и тот кинулся к голому: пуговицы нервно и быстро влезли в петли.
- Что вам нужно? – одежда вернула твёрдость в хозяина квартиры.
Занавески открыли еще несколько тёмных контуров. Гости внесли в квартиру ветер, который начал ворошить вещи.
Чёрный пот превратил одеяло в кислый тампон, и этот кисель облапал всё тело Елены, усилив унижения постельной тьмы.
- Вы отдадите нам рукописи ваших научных исследований – «Френоткань и биомасса человека», «Пассионарность биосферы Земли» и результаты последних лабораторных опытов в разгадке тайн Смерти человека, а также последние эссе об этом и...
Паук медленно потянул верёвку на себя: в себя: в пасть брюха.
- ...и мы не оставим здесь потерпевших... У Вас прекрасная жена, сударь...
Шмон царствовал, взбивая пену шмоток, бумаги и мелких предметов.
Паук коснулся потолка.
- К сожалению, дома ничего нет, – уронил в бардак хозяин квартиры и сел на простыню: рука уползла в постельную тьму и обняла мокрую ладонь Елены.
- Врёшь, альтруист! Ты хочешь видеть пошлости?! Или надоело дышать?!...
К пальцам Андрея прилипли горячие губы, и сердце обожгло дыхание…
- Андрюшенька, я умоляю тебя, отдай им всё, слышишь?!
- Молчи, Лена, я прошу тебя... – его рука выпала из тёплого дыхания любимой.
Всхлипы утонули в подушке.
Тень рванула постель, перчатка впилась в волосы самки. Слёзы расплескались по её щекам, тело сжалось, укрывая соски и сучьи губы.
- Прекрати! – Андрей плечом толкнул воздух в комнате.
Тень бросила перчатку дирижёрским жестом, и кулак остановил мотыльковый порыв.
- Подонки! – успело протолкнуть горло хозяина научных трудов, и мякоть шеи перетянул локтевой сустав гостя.
Визг самки врезался в ночь и рассыпал свои осколки.
Пощёчина холодной тенью осушила щеки Елены, и тишина вонзилась в уши: только сопели влюблённые – тьма сжала горло, и столкнула их взгляды, вывернув до белков в красных венах. Тень дирижёра аккуратно слилась с устами жертвы-самки.
- Она прекрасна! Ты не дурак!...
Паучья хватка ослабла: женщина ворвалась в атмосферу.
- Как жить хочет! Хорошая!... Ты будешь жить. Будешь жить, и смотреть как мы его повесим.
Верёвка потянулась от потолка к полу и скрутилась удавкой, заменив слабую паучью нить.
Елена рванулась, но рука дирижёра оборвала её голос: и на тонкую кожу лица любимой аккуратно выползла капля крови, и сорвалась на белый квадрат простыни.
Андрей почернел. Верёвка обожгла шею. Стул потерял равновесие: ноги задёргались, весело утаптывая воздух.
Женщина беспомощно повисла на кровяной кляксе, уронив на неё горечь росы души своей, но Тень вывернула лицо Елены к перекошенным сухожилиям мужа...
...Андрей почувствовал страшную тесноту. Боль ушла мгновенно, и пульс перестал волновать сознание. Мышцы что-то ещё хотели изобразить, а глаза отвернулись от света, и стало темно и тепло... присутствие тесноты не пропадало...
Взгляд толкнулся в красно-белую массу и, раздвигая паутину из сухожилий и вен, шагнул в тёмно-вишневую плазму, – мелькнула верёвка, – чёрно-алая волна затопила всё и смыла тесноту: глаза ощупывали пространство, отыскивая свет, но пульс молчал и с глазных яиц веки уже не сползали...
...Абрис Андрея мягко вспорхнул в красном закате, и это свечение закоптило трупным запахом всё пространство и оно начало чернеть, ломаясь на куски морщинами, и эти клочки запёкшейся зари неожиданно пришли в движение, бросившись в сознание Андрея омутом глубокого тоннеля. Тьма усилила лёгкость и очистила взор: светлой воронкой провалился центр тоннеля в бесконечность и появились её глаза...
- Елена...
Глаза молчали и бешено мчались навстречу покойному лбу. Скорость опережала всё – мысли вытянулись белыми прядями волос в луч, растягивая и растягивая фарш энергии мозга в нить, которая не выдержит и паука – никогда не падающего с потолка – в нить ослепляющую глаза и достигающую темени Вселенной.
Зрачки стремительно приближались, вгоняя свет тоннеля в другой тоннель, и растекались чёрным льдом на пути актинических лучей и приближали тайну...
- Мама...
Успел дрогнуть луч: и лопнуло темя: и всё окутала тьма...
Вдруг, кто-то вцепился в пуповину, в узел пульса, – и растянул этот сгусток, – ужасная боль ворвалась в душу...
- Это я?... Мама... Лена... я...
Омфал оторвался!... и простыня укрыла глаза. Треск материи обжёг сквозь дыру ярким светом и пропала боль и оборвалась скорость и невесомость в своих ладонях сплела лучи в лёгкий узел и укрыла теплом...
...Абрис Андрея светился на грязно-белой простыне и грубый шов дырок и ниток нагло валялся на его животе...
...Молочно-белое пространство касалось энергии мозга со всех сторон горячими губами и медленно кружилось. Пронзая эту карусель, солнце сквозь матовую глубину дотянулось до покойного лба и умыло его. Мягкая тень легла на сознание и неведомый земному звук расширил небо.
- Луна...
Жёлтый диск размеренно надвигался на организм, прорвавшись в глубину космической души, и возбуждал его приливом чувств, и привлекал к поцелую.
Лунный лоб был рядом: Андрей зажмурился!... – но удара не было: песочная кожа нежно обняла его тело, а в губы сунула родинку.
- Сосок...
Он обхватил руками грудь и впился в плоть.
Ладони почувствовали сладкие колебания пульса.
Веки сползли с глазных яиц, пропуская в чёрные колодцы пространство Вселенной... =
: и лунные губы коснулись покойного лба;
: и увлекла его своим объёмом;
: и девочка улыбнулась...
Титьки выпали изо рта Андрея: глаза их встретились – чёрный лёд в глазах самки отразил тело на железном столе... со шрамом свежих дыр и ниток, нагло валявшимся на животе трупа.
Запахло моргом.
Свет улыбки ушёл в новолуние: пляж мёртвых тел улёгся рядом.
- Ну что ты оглядываешься? Иди ко мне… – руки девочки осторожно потащили его к себе… =
: в себя;
: в пасть своей похоти;
: и пляж пропал, и он сам, и распаханный скальпелем омфал...
Песочная кожа нежно омыла лоб Андрея и закрыла теплом глаза: в губы осторожно влез упругий сосок.
- Ну! Возьми меня! Хороший... Возьми! Ну?!...
Грудной пупок передал вкус Андрею и... вспорхнули ладони самца!, касаясь отдающейся плоти, но он чувствовал, что пульса в его теле нет: не падал в бездну живот, не сжималась гусиной кожей мошонка, не пеленали в экстазе собственные веки его глаза. Бесполая страсть натянула все сухожилия и Андрей смял своей грудью грудь девочки и их уста сплелись...
- Ты кто?
Её пальцы укрыли губы мужчины.
- Какой смысл знакомиться сейчас? Это делают раньше, мой мальчик. Мне нужна твоя страсть! Возьми меня?!
Раскалённый лёд в глазах девочки заблестел. Руки дамы осторожно ощупали пространство живота и коснулись теплом холодных яиц самца и сжали жаркой жменькой отросток.
- Ой, какой маленький! Какой хороший! Ну, пососай титю! Пососай!
Сосок опять нашёл рот Андрея.
Самка глубоко задышала, а веки утопили лёд.
Тьма опять нависла над мальчиком, а из неё вышла Луна и этот жёлтый диск, наполняясь оргазмом, размеренно двинулся на бесполый организм, укрывая безвольный лоб Андрея нежной песочной кожей. Он почувствовал, как её руки обхватили узел пуповины и потянули к себе. Из возбудившегося соска девочки на его губы растеклось молоко, и Андрей жадно впился в распятую для него плоть и почувствовал как рыжая пена космических лучей коснулась его со всех сторон горячими губами и боль в животе укусила пленное сознание. Пена обнажила родинку, на этой коже вознеслась шоколадная соска, кожу продырявили глаза – и молочно-солнечную плоть поглотил чёрный лёд: мальчик выплюнул сосок и с силой оттолкнулся от плоти, от песочной кожи, от пуповины и нестерпимой боли.
Тьма ушла, окрасив пространство грязно-белой простынёю: и запахло моргом. Дикий пляж мирно замер перед его глазами, выражая полное равнодушие ко всему, – определяя всем банное равенство, и начиная отсчёт времени от этой таможни долгожданному счастью.
Опять появился лёд, который пронзил лоб Андрея, но самка коснулась его рукой и тепло вновь растеклось по венам: простыня растворилась: исчезли железные столы и трупы.
Девочка ещё стонала от разрывающих её тело острых лезвий оргазма, молоко обильно выплескивалось наружу, уменьшая грудь, а из узла пуповины, по её мягкому животу сочилась кровь. Андрею захотелось избавиться от неё санитарным способом: укрыть простынёю: забелить стерильным пространством, но он только закрыл глаза...
Рука девочки опять скользнула к животу, – к естеству мужского начала.
- Не нужно.
- Ты что?! Мой мальчик... испугался да? Иди, я согрею...
- Не нужно! Слышишь?!
- Почему?
- Не хочу ничего.
- Ты просто глупый еще. Да?
- Может быть. Кто ты такая?
Дыхание самки опалило ухо самцу.
- Я люблю тебя... Андрей...
- Моё имя?!... а твоё?...
- Елена.
Лёд сковал зрачки пришедшего, касаясь прошлого, а девочка улыбнулась и поцеловала лоб Андрея, – и улыбнулась, – потянулась и поцеловала глаза Андрея, – и улыбнулась, – потянулась… и поцеловала губы Андрея, – и...
- Ты мой... хах… ха!...
Андрей остановил её.
- Лена.
- Что? Да.
- Извини, но кто же ты?
Девочка оттолкнула его и села.
- Дурак. А хочешь дождя?!
- Нет.
- А я хочу! А то испачкалась тут с мужчиной.
Елена кокетливо лизнула кончиком пальца молоко у своего соска.
- Может быть это сперма? Ах, нет! У тебя же не стоит. Ха!
Он встал.
- Издеваешься?! – скрутил желваки Андрей.
Девочка не слушала: смех весело звенел, отражаясь в мелких каплях дождя, который бросился на неё со всех сторон...
И Луна, и Солнце, запеклись в этой живой росе, пронзая плоть прелестной самки и утренним торжеством и вечерним покоем. Через мгновение всё пространство растворилось в бесконечности и искры дождя повисли световыми кристаллами в кипящем коктейле Вселенной. Елена гармонично слилась с каркасами созвездий бездонного неба и рассыпала Млечный Путь манящей косою, и опять прожгла своим льдом Андрея.
- Дева!
Самец сел.
Туманная пыль… =
: осколки капель;
: капли – осколки дождя;
: и эта мокрая пелена тащила в себе плоть Времени осколками-мгновениями, бесконечность которой скрывалась в капле...
- Моё созвездие! Как ты прекрасна, девочка!
Андрей шагнул в космос: лунная дорожка подхватила его, и он почувствовал, как нимфы застывшей плоти дождя наполнили тело невесомостью. Елена была рядом, и туманный след шелковистых волос коснулся ладоней мужчины, смывая с них плотский жир и мирскую грязь.
- О, девичья коса! Дорога-радуга!... Она пронзает Время и возносит мою колыбель в созвездие Девы!... Елена! Ты моя Дева!... Елена!...
Скелеты созвездий расплавились, и вновь ожил пульс дождя-хулигана.
- Ты прав, мой мальчик!
- Леночка, это счастливый дождь?!
- Я знаю. Давай я тебя обмою?
- Что?
Она прижалась к нему и кокетливо вскинула полуоткрытые уста к его губам, и укрыла их нежным ветром тихого шёпота.
- Я обмою тебя дождём, любимый!
Андрей шагнул в мягкую бездну своего созвездия, и этот поцелуй залил душу младенческой свежестью.
- Обмывать меня будут старухи – время придёт. Ты умой меня.
- Да. Извини: ложись – я умою.
Андрей вошёл в горизонт.
- А что это у меня на ноге?
- Бирочка.
- Бирка?
- Да?
Андрей сел.
- Но бирки бывают только на трупах и заключенных?!
- Успокойся... бейджи тоже бирки, а они сегодня почти на всех... ну, как индификационный номер налогоплательщика... ты раб и не только божий... да, а ведь и новорождённые тоже с бирками. Ты же влюблён?!
Значит, ты мой заключённый! Согласен, плательщик податей?!
- Заключённый?... А почему мы голые?...
- Потому что разделись, мой голый заключённый. Согласен?!
- Ты права, – горизонт вновь слился с телом Андрея.
Мягкие ладони самки сплелись колыбелью для дождя, и тепло грибного начала оросило покойный лоб человека, и радуга просочилась в щели упавших век, будто брови аккуратно сползли в бесконечность тьмы глазного пространства: дождевые капли осветились кровяным блеском и медно-солёная плоть закрыла горизонт и началось движение! – нашатырём ударил запах ладана! – в бесконечности родилась свеча, – её заря смешала свои краски в гуще тепла артерий и нежное темя младенца укрыло мясистую даль оранжевым бархатом кожи, скручивая песок горящего воска в самом центре своей бесконечности в глупый узел пупка, который жёлтым туманом осыпал всю дорогу и лунная плазма поглотила в себе и медно-солёный вкус и узлы подгузников – золотое пространство растёрло и время и массу, поэтому энергия Андрея в одно мгновение достигла обратной стороны лунной ткани и упала в траву, в живое молчание листьев, и сочная прохлада утопила запах ладана в своей росе, пропустив бесконечность человека в бесконечность неба, где вместо свечи возник синий квадрат, в котором появился бледный абрис человека, проявляясь в синеве и:
красными пятнами – цветами,
и:
оранжевым огнём – скорбящим воском,
и:
жёлтым песком – покойными руками,
и:
зелёным бархатом – соболезными венками,
и:
фиолетовой тенью – на плотно-сжатых губах...
- Каждый охотник желает знать где сидит фазан...
Самка коснулась губами уста Андрея: он потянулся к этим капелькам и душа человека пронзила радугу, и сквозь эту цветную пыль мальчик увидел губы и почувствовал холод.
- Лена...
- Каждый охотник желает знать, где сидит фазан...
Лукавый шампунь пузырил мыльный блеск в тёмных глазах девочки, и она опять обвисла на лице Андрея поцелуем, а рукой укрыла низ живота, вцепившись в равнодушие кобелиной кожи.
- Где сидит фазанчик?! Вот он, фазанчик! Не сидит, а лежит... Ничего не хочет... ничего...
- Лена, я видел мёртвые губы...
- Ты?!... Да глупость это! Мои губы тёплые...
- А дождь прошёл уже?
- Да, – дыхание Елены укрыло грудь самцу, – я уже тебя обмыла...
Её пальцы начали аккуратно трепать плоть распятого перед ней тела.
- И личико обмыла, и животик и плечи, – и руки и спинку, – и грудку и попку, – и письку и...
- Перестань!
Андрей отстранил самку и сел.
- Не говори так!
- А что я плохого сказала?
- Обмывают трупы, и только трупы!
- А ты...
Девка осеклась, остужая злость.
- А ты не любишь меня, Андрюшенька.
- Почему?
- Откуда мне знать?
- Ты не права... Я очень тебя люблю.
- Так трахни, идиот!
- Что?!
- Ничего! Докажи! Кстати, обмывают и трупы, и жопы...
- Что ты хочешь этим сказать?!
- Ничего: я только тебя обмыла и всё.
- Ни тебя, а мне! Дура, может, скажешь: подмыла?... Ха...
- Подмываемся мы, показать где?
- Пошла знаешь куда!
- Я бы пошла: да не к кому!
- Пошлая баба!
- Импотент!
- Ах ты дрянь!
Самец доминировал над самкой.
- Не оскорбляй! Сучья душа...
Чёрные льды столкнулись, и в глазах Елены возник гроб, в котором покоился он – Андрей!...
- Я...
- Да, – приблизила лицо девочка, – ничего не изменишь, мой мальчик.
- Я... я... ма…, – выронили губы мальчика в уста соблазнительницы. – Яма ты... Елена...
- Да... иди ко мне... иди: я пухом буду...
Теперь Андрей обвис на губах самки, с блаженством шагнув в распятие. Объятия укрыли его теплом, но он почувствовал, что глаза любимой открыты, и холод чёрного льда потянулся к покойному лбу, желая перекрестить и успокоить. Андрей поднял руку, чтобы оторвать от бровей её веки и замазать ими глаза Елены, но вместо лба нащупал мякоть живота самки и узел пупа... Руки девочки мгновенно впились в затылок мальчика и столкнули лобок и лоб смертельным объятием.
- Тянись к небу, обмытый мой, и ты познаешь блаженство! Отсутствие тяжести Креста!... Иди!... Вкушай радость соития!...
Самка задыхалась и храпела!
Тьма облапала липкой духотой всё тело Андрея, он закричал и оттолкнулся от живота и лобка дамы, – срываясь в бездну чёрного льда...
Сразу же всё тело сдавила земля: тяжёлая и сырая...
Вернулась медь, но без крови, а с шопеновским надрывом и тупым пульсом сухой кожи барабановой пустоты...
Запахло водкой...
Глина жирными лохмотьями сыпалась на Андрея, вонзаясь в глаза и уши, нос и зубы, сковывало холодом всё тело. Мальчик рванулся и провалился: дно Аида оказалось мягким. Вдруг, на его уста лёг маленький кусочек хлеба, но кто-то съел горбушку: поцелуй был холодным и навязчивым. Андрей открыл глаза – перед ним чернели зрачки Елены: в льдинках покорно толпилась кучкой земля, торчал крест и каплей слезы поминально блестел стакан водки, сжавший в пасти своих граней кусок серого хлеба.
Андрей рукой укрыл глаза девочки и не оттолкнул её: тёплый дождь мокрым озоном коснулся губ его.
- Зачем?... – тихо простонала она.
- Я люблю тебя... Лена...
Висок самки перечеркнула капля.
- Ты плачешь?
- Нет, – девочка улыбнулась и, отстранив мальчика, села, – ты опрокинул стакан водки.
- Я?!
- Руки твои.
Андрей осмотрел окоченевшие пальцы: под ногтями была глина.
- Живот на лице... здесь был живот... – указательный палец самца тронул уста Елены.
- Живёт?
Девочка обнажила улыбкой свои белые зубы и сжала этой красотой палец мирянина: мальчик игнорировал боль.
- Уже не живёт. Нет тебя уже! Понимаешь?!
- Почему?
- Да умер ты! У- у-у-мер! Ясно?!
- Я?! – глаза самца катались по отпечаткам зубов дамы на его пальце.
- Ну, что ты заякал! Я! Я! Головка нестоячая! Мусолишь что-то, мусолишь! Надоел уже! Ты не кастрат?
Рука Андрея смыла лицо Елены пощечиной, обрывая истерику сучки.
Триумф Шопена раскис...
- Гадина!
Девочка медленно стащила кожу с глазных яиц, и глубина чёрного льда вошла в бесконечность.
- Ты на кого руку поднял! – Елена равнодушно смотрела в высь невесомости. – Дохлятина козья!... Пшёл отсюда!...
Самка натянула простыню на себя: будто успокоила грешное тело.
- Куда идти?
- В морг!
Андрею захотелось провалиться и пропасть в аидном небе.
- Лена, извини меня...
Он поставил свою задницу на край простыни.
- Можно я тебя поцелую?
Материя откинулась: чёрный лед сфотографировал труп мужчины.
- Глупый мальчик... мне жаль тебя... Тебя уже не должно быть, понимаешь? Ох, навязался... Ну, иди ко мне...
Андрей приложил к ней уста, но ничего не почувствовал.
- Руки больше не распускай!
- Не буду, милая.
- Я верю... А к жене прикладывал? Любил половинку свою…
- Кого?
- Елену свою.
- Елену?! А ты кто?...
Самка привлекла усопшего, и её губы поползли по его коже через лоб – к уху.
- Я смерть, мой мальчик.
- Кто?
- Смерть твоя...
Андрей оторвался от любимой! Оттолкнул простыню.
- Бред!...
- Не мучай себя, мой мальчик, тебе не нужно мыслить...
- Человек всегда мыслит! – Труп мужчины опять вошёл в глубину её чёрного льда: стены колодца в глаз были деревянными – голос зазвучал в кубическом измерении – холод стал нормой.
- Ты не человек уже.
- Бред!
- Глупый мой, ты уже спецконтингент.
Он почувствовал её ладонь на своём лбу – и тьма медленно наползла на чёрный лёд.
Блеснуло глянцевое пространство, и из него выполз негатив:
Белый лоб человека
Белый нос человека
Белый взгляд человека
Белый лик человека
Белый мир...
Чёрный лёд пропитал свою белую тень, и белый абрис Андрея коснулся трав, грани стекла и хлеба, оттолкнулся от креста и обнял небо…
Облако плавно растворилось, и обнажился столб:
...белая скатерть уже обплевалась и обляпалась. Царствовали стаканы: один из них встал в центре стола с полным ртом водки и куском хлеба, и важно отразил в своих гранях лица. Физиономии траурно промокли вокруг белого изжёванного пространства и этот белый квадрат укрыл собой земляную опухоль, – земля укрыла ящик, – а в ящике мавзолеил Андрей, который сквозь бесконечную тьму увидел белый квадрат и тяжёлые лица на острых гранях стакана тамады: горе раскисло сопливым чувством, а искрящееся во всех глазах желание удовлетвориться песено-плясковым актом вязло в губке серого хлеба, не позволяя коснуться чистой росы на лице девочки в чёрном платочке.
- Елена...
Траур жил в ней, а не присутствовал атрибутной частью обряда.
- Елена Александровна, вам не нужно оставаться одной... – мутные очки аппетитно вылупили в своих обручах глаза мужчины, и они застыли в поминальном миноре.
Желудки сгребали в себя неживущее.
- Да... такой молодой...
Указательный палец влез меж линз, глаза самца приблизились к теплу Елены.
- Андрей... Андрей Дмитриевич... Очень большая утрата... Его научный трактат был на стадии завершения... Таинство смерти... Да, рок какой-то... Теперь уж Истины раскрылись перед ним... К сожалению: он всё испытал сам... да-да: то, что все испытаем…
- Перестаньте!...
Жена Андрея мягко и осторожно обняла ладонями стакан-тамаду: и пропало застолье на острых гранях стекла, и проявились дрожащие грани света в углах тёмных глаз женщины, и атрибут поминального стола переместился к её груди, – она склонилась и вошла в аромат хлеба. Беседа за белым квадратом разгоралась: всё чаще зажигались улыбки, а иногда шторы-тряпки на зеркалах мусолил смех.
Елена тихой тенью покинула пляж желудков, унося с собой стеклянный сосуд с горечью брачного союза и душистым хлебом.
- Это тебе...
Соль сорвалась со щеки жены и вдовы, и воткнулась в хлебную мякоть.
Вторая комната отделила Елену от поминальной скатерти, и перед чёрным силуэтом распахнулся огромный белый квадрат кровати. Стакан с хлебом обюстировался на тумбочке.
- Прости меня, Андрюшенька...
Елена медленно раскрутила тяжёлый узел траурной тьмы на шее и бережно расстелила платок на простыне.
В пространстве Андрея чёрный квадрат укрыл поминальный разгул скатёрки, и он остался с супругой наедине.
- Лена...
Она вздрогнула: на белом угол чёрного квадрата обострился, а водка равнодушно пропускала сквозь себя весь мир и переворачивала в своих гранях, упрощая его замкнутым кругом и, – молчала...
Андрей коснулся руки жены...
Вдова вздрогнула...
Её ладони обняли хлеб...
- Прости, Андрей... грешна я перед тобой... не знаю как это произошло... не верю этому, но это было...
Губы Елены крошили тихонько слова в мякоть серого кусочка, наполняя его своим дыханием, – Андрей рванулся от услышанного в сумрак водки: его провернуло несколько раз гранями стекла, царапая краями душу...
Это было накануне случившейся трагедии... Прости, Андрей!... Затмение... Я тебя люблю... прости...
И сорвалась с косичек-ресничек – капелька...
Тошнота скрипкой полезла всюду...
Андрей из белого угла перешёл в чёрный, за которым распятая скатерть девятым днём поминаний унитазным квадратом влезла в воротники у подбородков живущих, – чтобы живое прошло сквозь неживое, сквозь водку и хлеб, сквозь Андрея и каплю воды, сквозь друг друга, и сквозь себя, – через время: по этой скатёрке: по краю чёрно-белого пульса: отсчитывая и девять, и сорок, и сорок один, и тридцать три, и тридцать семь, и одиннадцать...
Застольные лица были не в отражениях стеклянной тары, а рядом: в его ограде, на его земле...
- Суки...
Квадрат обнажил свою круговую бесконечность: кожа, – в масле и помаде, в духах и одеколоне, в волосах и прыщах, в золоте и серебре, в одежде и очках, – мчалась мимо, сверкая глазами, зубами, костями, ножами, ложками, вилками и руками...
Андрей остановил карусель – толчок вмял бесконечность в квадрат: и на землю покойного ворвались со стекла отражения этих лиц и перегар толпы превратил квадрат в тесный угол...
А из могильной оградки, – воротца, – в самом углу, – от холмика свежего, – от креста, – от этой скатёрки – воротца... воротца-дверь из одной комнаты в другую, – к Елене дверь: вывернулась на оси: пошатнулась от ветра: и застольный круг оборвался, и вытолкнул свободный стул, опять уходя в бесконечность по краю чёрно-белого пульса.
Чёрное небо обвалилось: к ногам Андрея свалился платок, укрыв пьяный стол, – и он увидел мутные стёкла оптики у колен Елены.
- Я прошу: оставь меня...
- Нет, тебе нельзя оставаться одной, – глаза в обручах поползли по её телу.
- Ради бога, отбрось свои шутки! Нашёл время! Всё: уходи!...
- Да?! – взгляд мужчины вцепился в хлеб на ладонях Елены.
- Не дыши на меня перегаром: тошнит.
Елена ещё раз вошла в аромат хлеба и аккуратно, – как ребенка, – уложила на чёрный платок.
- Залетела я...
Очки оттолкнулись от колен дамы.
- Ты беременна?!
Взгляд Елены потянулся в окно: к луне: в небо...
- Кто?!... Молчишь... Я не вынесу его присутствия!
Водка через кусок хлеба дотянулась к чувствам вдовы: поминальная доза спиртного отвалилась, грани врезались в пальцы, рука прилипла к груди, взгляд потух, губы сжались...
- Ни ты, ни он к этому не имеете отношения... Останови поминки, и уходите – мне нужно побыть одной.
Елена отстранилась от всего мира кожей тонких век.
- Чей же он?
- Меня изнасиловали в ту проклятую ночь.
- Врёшь!
- Может быть.
Потный блеск в стеклах оптики бросился в грани стакана с водкой и через мгновение алкоголь упал в горло гостю.
- Что ты делаешь? Это же Андрею!...
Рука очкарика сгребла кусок хлеба с чёрного платка и горбушка упала на простыню с отпечатком пасти мужчины.
- А в животе тоже ему?!... Шлюха!
Обручи распахали Андрея, прожигая водочным говном и потом: гость вышел.
Чёрный платок сполз со скатёрки от пальцев потянувших с его спины кусок хлеба – и раскроила Андрея карусель собственных поминок и потянулся к морю унитаз водой подаренной небом...
Дверь шагнула в пространство из рамы косяка, но петли вцепились в её шкуру, она провернулась юзом, и вернулась в исходное лоно. Ворвалась тишина, и только пепел посуды изломил в себе застывший шум чёрного праздника и паук медленно начал пробиваться в эту толпу с лысого потолка.
Муж вернулся к жене.
Она онемевшая и пустая смотрела в свои ладони, где лежал хлебный окурок. Стакан счастливой горстью исконопатил пол.
Покойный вдовы обнаружил в постели сокрытое одеялом тело: сорвал белую плоть и – увидел собственный труп... уже не голый, в
живых цветах – Андрей закрыл себя!
Елена укутала остаток горбушки чёрным углом, сдвинула одеяло от подушки к ногам, вскрыв за белым белое: пустоту – себя покойного труп не обнаружил, – была только подушка, – и: уложив крошку-куклу, девушка рассталась с платьем. Руки её легли на живот, а взгляд обнаружил в пространстве паука...
зрачок-паучок тянет ниток пучок...
здесь – крючок, там – крючок:
обнажил ноготок и – молчок...
Глаза её дрогнули – дрогнул Андрей! В одно мгновение он оказался у Елены и шагнул к ней в объятия – и ворвался в бесконечность слезы! И капелька сорвалась с лица любимой, раскрошив родного в кровяной кляксе на простыне...
- Елена!...
- Елена!
Санитарное пространство процедило блудного сына Земли и Неба...
- Елена!...
- Что ты кричишь?!
Перед мальчиком проявились жёлтые глаза...
- Это я!
- Что ты кричишь?!
- А где Лена?
Девочка обняла его.
- Успокойся, маленький, тебе приснилось.
Её ладонь вновь легла на чёрный лёд.
- Подожди!
Андрей вскочил – огляделся.
- У-ум! Надоел! Я уже замёрзла с тобой, рогоносец червивый! Сколько можно? Нет больше сил моих дамских, пошла я...
- Подожди, Елена... прости, но может быть это не сон? Ведь я помню её глаза, Лена! Они тёмные: значит, во сне была реальность, а ты - сон?!
Желтки девочки обострили блеск свой, и женская ладонь коротким ударом опрокинула труп мужчины на простыню.
Андрей с большим трудом открыл глаза и сквозь бесконечный тоннель, от далекой скатёрки, – увидел паука, медленно падающего на Вселенную…
- Ну, как сон, рогоносец? Вспомнил свою черноокую?! Пошляк! Нет для тебя больше никого кроме меня. Ясно? Устроил тут поминки. Здесь спектакли земные не пройдут. Понял?
- Понял...и – сухие губы Андрея улыбнулись.
Елена склонилась над жертвой.
- В глаза смотри, мой мальчик! В мои глаза нечерноокие!...
Тёплый смех самки коснулся холодного носа самца.
- Смотри...
Жёлтый свет сырой глиной сдавил лоб Андрея, всё залило бездонными сумерками и тьму прорвали два светлых диска.
- Луна!
Фосфорная плоть, – через ночь, – потянулась к пришельцу.
- Ты прав, мой мальчик. Это земля твоя... помнишь?
- Да: её делают в Гамбурге.
- Молодец... А ну-ка оглянись!
Андрей отреагировал: другой жёлтый диск, замыкая круг в тиски, готовился его распять.
- Это обратная сторона гамбургского сыра...
Блины сближались.
- Обратная сторона Луны?
- Да.
Руки Елены теснее облапали труп.
- Ребёночек мой...
Лунная спина, вдруг, исказилась пятнами-бликами, выворачивая себя и выталкивая в середину из своего желтка туманный след зародыша.
- Это я...
Ребёнок провернул свою тяжёлую голову в жёлтом животе лунной задницы и лицо его замерло напротив глаз Андрея.
- Я!...
Зародыш улыбнулся.
Холод тисков коснулся затылка: Андрей оглянулся: Луна была у его лба. В гамбургской булке зарумянилась родинка.
- Ну, пососай титю, маленький, пососай! – обожгло уши мальчику, и кто-то коснулся его пупа.
Лунный свет сошёлся на висках самца: зародыш возбудился и, распахнув глаза, прыгнул к соску, сквозь плоть мирянина: входя в рождение трупа...
Новолуние вычеркнуло свет!
И доски коснулись лба, и к губам прилипла паутина...
Андрей оттолкнулся от самого себя: и заплакал ребёнок, и уста его ворвались в сосок, и оскалился бенгальский свет полнолуния, и назвали малыша Андрюшкой, и укутала всё обратная сторона луны, и день бросил в морду грязную простыню...
...Морг распял своих Иисусов на железных столах, бросив каждому лоскут дымчатой ткани. Тонкая поступь самки вонзилась каблучком в кафель матово-коричневый и капала, капала, капала...
Бесконечный тупик был перед Андреем, как на ладони, и в этой толпе он увидел себя. Елена стояла рядом. Покойный лоб его плоти стащило на щёки тонкой скорлупой и веки стены изваяли пузо яиц.
- Покой, мой мальчик... Полный покой... Полный покой – это столкнувшееся буйство ветров...
Жёлтые глаза улыбнулись.
- Ветер должен быть в поле... Слышишь? Упрямый какой... Ну, что ты в эту шкуру вцепился? Пойдём...
Ладонь самки опять опустилась на лоб.
Паук отскочил во тьму...
Оборвалась нить: плеснулась в сознании неземная лёгкость – Андрей содрал с глазных яиц тонкую кожу...
Созвездие Девы осветило небосвод лунными красками, и этот прозрачный цветок нежными лепестками подарил ласку суженому поцелуями.
зрачок-паучок тянет ниток пучок
тут – крючок, там – крючок:
обнажил ноготок и – молчок...
Её уста роняли ласку на губы и лицо мальчика, – и тёплая роса наполняла свежестью плененное сознание Андрея.
- Я понял всё: твоя Луна – это тайна Пинк Флойда, а их Луна – обратная сторона для нас...
- Какой догадливый!...
- Значит, нет меня уже...
- Да, маленький. Ты мой спецконтингент.
- За каким номером?
- Смотри на бирке.
Андрей протянулся через всю бесконечность к ступне и воздал глазам деревяшку.
- Триста десять...
- Согласно этой цифре, мой мальчик, ты пополнишь своей энергией френоплазму Меркурия.
- Ясно.
Самец привлёк лунный свет к своим глазам.
- У тебя всё как в аптеке!
- Стараюсь.
Андрей поцеловал самку и вошёл в горизонт, заломив руки за голову.
- Ну и что же мадам хочет от меня?
Елена положила голову ему на грудь.
- Ты должен пройти сквозь меня и утратить возможность возврата.
- По-земному: просто трахнуть. Да?
- Да.
Лунный свет пленил Андрея: ожил по-шопеновски джаз, дождь шагнул в вечность, – унося в каждой капле младенца...
- Я трахну тебя, девочка моя, но поведай мне сначала тайну свою.
- Зачем тебе тайна смерти?
- Я этому посвятил жизнь.
- И не узнал её?
- Нет.
Она рассмеялась.
- Ну, спрашивай.
- Ты кто?
- Смерть.
Андрей сел, оттолкнув самку.
- Опять смеёшься.
Девочка встала и обняла своё тело простынёю, укрывая прелести сучки.
- Я энергия Луны: её френоплазма...
Слова Елены взорвали душу самца – он вскочил и сжал девичьи плечи.
- Ты находишься в шкале актинических измерений?!
- Да.
В жёлтых глазах, впервые, отразился хозяин.
- Проходя сквозь тебя сознание, определённое земным измерением, исчезает?!...
- Да!
Удивление белой тенью коснулось чёрного льда: простыня сорвалась с королевы.
Андрей улыбнулся.
- Леди торопится?...
Он склонился, – и материя вновь воспела тонкие черты девичьей фигуры.
- Мы успеем совокупиться, любимая... Тем более, что я не труп, а живая энергия. Я ведь тоже сейчас в актиническом измерении?
- Да!
- Библия мою френоткань называет душой?!
- Да! Откуда тебе это известно?
Впервые рассмеялся Андрей, вскинул лоб и пропустил сквозь себя Вселенские брызги шампанского.
- Это была тема моего научного труда...
Хулиганские оттенки звёздных бликов коснулись омута глаз мальчика и хмельной кровью толкнулись в сознание. Андрей вернулся к своему созвездию и увидел в глазах Елены у себя над головой ауру – отражение в жёлтом времени определило своё отношение: самка покорилась самцу... Мальчик потянул узел своих губ с надменной высоты на лоб дамы.
- А кто такой Пинк Флойд? – удивила девочка.
- Это люди-пророки, музыка которых касается философских высот! Метафизической глубины, так сказать… Это обратная сторона, Леночка, это ты, твой танец, твоя плоть...
- Интересно...т – блеск её глаз остекленел, – ты расскажешь мне о земном?...
- О чём же?
- О вашей любви.
- О чём?!
Елена смутилась. Андрей сжал пальцами подбородок самки и, войдя в чёрный лёд, потащил указательный палец по мягкой коже, – через шею, – под простыню. Елена закрыла глаза – мальчик остановил движение.
- А где моя одежда?
- Зачем она тебе?
- Как – зачем? Я же не папуас! Неприлично, непривычно и холодно. Хотя бы в трусы облачиться. Я читал в одном драматургическом произведении, как мужчина просыпался среди ночи и понимал, что он лежит в одних трусах в самом центре России!... Вот и мне бы почувствовать себя в одних трусах в самом центре Вселенной! А?!
- Омфальство это, – Елена опять осмотрела Андрея как пылинку спецконтингента. – Шагай-ка, милый, вдаль, согласно инвентарным цифрам бирочки.
Она опустила дымчатую пелену материи, – отвернулась от мальчика, – и переступила через распятую простыню.
- Обиделась?
- Перестань...
Тьму прорвал земной шар, бросив на обнажённые тела голубые оттенки света. Бушующая энергия, организованная своим временем, интегрировалась с пространством космической плоти, сокрушая этим мгновением два зыбких пламени в плоскости другого измерения, – и умчалась в эллипсную даль, теряя объём, в котором вместились: атмосфера, гидросфера, литосфера и биосфера – там кипел плотский жир...
- Где-то Елена... и мама... теперь уж не плачут... какая глупость...
Земля смешалась с пылью Млечного Пути.
- А мать-то вспомнил не первой, Андрюшенька. А она тебе жизнь дала: мы с тобой вместе появились. Так и ходите от меня – ко мне... А вспоминаете не первой.
- Ну и философия у тебя! И всё же ты права: о матерях все земляне вспоминают поздно. Извини. А почему бирки такие допотопные: деревяшки с занозами?
- Родился бы не в России имел бы пластмассовую. Скажи спасибо соотечественникам, что не из клеенки номер приляпали, или гвоздем на заднице не выцарапали.
- Спасибо...
Глобус с пятью материками упал ностальгической звездочкой в чёрный лёд Андрея.
- Земля... земелька... А почему «Земля»? Палата! Жёлтый Дом: как и Луна ваша! Дурдом! Номер «шесть» к меридиану! Бирку, как и мне – бирку! Теперь я понимаю, почему Китай и Испания одна и та же земля... одна...
Самец осмотрел свой труп, поднял простыню и расколол на две части.
- Я бы даже сказал: Китай, Испания и Шотландия! Возьмите юбку, мадам: будем воспитывать в себе совесть.
Набедренные повязки зашторили пояса блудным телам Вселенского пространства.
- Вы позволите задержаться здесь ещё?
Девочка промолчала, – мальчик улыбнулся.
- Итак, освещения глубин вашей Тайны продолжим позже, потому, что промчавшиеся мимо землячки воспалили душу: и я будто бегу за поездом по пустому перрону, а зелёный вагон уносится в ночь, а в окнах лица...
Дождь просох, и звезды стали похожи на лампочки.
- Родные лица... и водка... я не знаю есть ли кусок хлеба на стакане, скорее –у же нет, но водка есть...
- Что: снова проститутку свою черноокую вспомнил?
- Лена! Не сквернословь!
- Ой, ой, ой! Какой стерильный! Рогоносец!
- Заткнись!
Под колкими ресницами столкнулись чёрные льды и тонкие вены запеклись в напряжённых белках.
- Извини. – Труп вспотел. – Ты ревнуешь?
- Отстань.
- Ты ревнуешь...
Лёд: в жёлтой роговице – поплыл... в зелёно-голубой роговице – блеснул кристаллами...
- Лена, ты опять плачешь?
- Нет: это ветер слезу выбил.
Андрей привлёк к себе самку.
- Ясно! Ветер столкнул своё буйство – качнулась берёза – и снова – покой. Да? А я в детстве так и полагал, что ветер от качки деревьев, но здесь-то, как в степи... Хотя: обратная сторона, может, с березами?...
Елена отвернулась.
- Твоя жена носит в себе твою плоть.
- Что?!...
У мальчика вспотели ладони, жаром окутало уши, заныл позвоночник, и от онемевших лопаток по спине поползла холодная капля.
- Сын у тебя.
- У Елены – от меня?!...
Андрей вонзил в космическую даль свои глаза: крошки Белого Света, застывшего в френоплазме, излучали метельный мотив и теряли друг друга в пурге.
- Сын... Ты даже это знаешь!
- Конечно: смерть – начало жизни, мой мальчик.
- Какая смерть? Ты о чём?
- Я тайну тебе объясняю: следствие большого взрыва и рождение, рождение, рождение… Это ты знаешь, теоретик-творец…
Девочка медленно приблизилась к самцу, подняв к его лицу печальный свет низкого зимнего солнца.
- Бабник!... Закрой глаза...
Андрей закрыл.
- Иди.
- Что?! – мальчик возмутился. – Какая же ты дря...
Тьма ворвалась в глаза!
Самец задохнулся...
- Лена?...
Кругом была мёрзлая тишина...
Руки паучьим лезвием вошли в сажу: ни стен, ни ориентиров – шаг, второй, третий... Вдруг, концы пальцев коснулись преграды, – возбудился страстный поиск: костяшки пальцев онемели от удовлетворения на скобе дверной ручки: мышцы сориентировали скелетную основу, и Андрей увидел во тьме своё отражение. Ртутная плоть растеклась в энергии мальчика, укрывая ветром его покойный лоб...
...Елена спала...
Зеркала сбросили шторы, и раннее утро вошло в них, и обрызгало всю комнату Сефиротовой Тайной.
Смуглую кожу пропитала белая материя, пропустив сквозь крахмал постельной прохлады упругое тело самки, и кофе с молоком заострилось шоколадной пенкой в грудных пупках.
Андрея прожгло нерушимое вечное дыхание родной души, и он всем своим естеством умер в устах любимой: её зрачки пленили энергию мужа и по их тоннелям он проник к френоткани спящего разума:
...в бесконечной толще стекла медленно мчался паук быстрая скорость была тихой мгновение остановилось повисло натянулось зависло и встало у края осколочной природы своей крошки инея отзернили в глазах хищника мутную похоть блеск взвыл острым светом лопнуло небо осколки кристаллами соли посыпались унося в мрак чувство покоя тьма ожила дыханием она была рядом они были вместе паук погиб в мозаике паутина спеленала мальчика и девочку время потянулось колготковой тягой сжимаясь затяжками к упругому месту лобка где пушистое темя ионического тепла ожидало буйства андрюшкиного ветра чёрные глаза звали унося свою тайну в ночь ладони скользили по бархату кожи и сталкивали пластмассовую одежду с нежного тела девочки ножки толкнули ночь скошенной травой упали колготки-розочки и пальцы сорвались в росу немых губ в танговой близости онемели колени прохлада мокрого рта девочки иссохла на устах мужа и упала из ночи на шею и иссохла и упала на грудь измочила сосок и иссохла и опять упала из ночи и живот пронзило спазмами от пролившейся на него прохлады женских губ и не иссохла теперь все замерло дыхание погибло в ожидании а трусы-то не снял опомнился открыл глаза и бра окутала спаленку покойной искоркой а на кровати андрюшка увидел себя вонзившего колено в омут ног темноглазой и почувствовал массу жёлтых теней и песок раздвинул два берега колено упало в воду и елена поплыла к любимому от противоположного берега и закричала дочку отдай андрюшенька андрюшка толкнул себя вспомнил что дочка уже у неё в животе но на песок вышла желтоглазая девочка он вскочил и прислонил ухо к животу шевелится же лена это рыба брось её дурак я плыву к тебе не касайся этой письки у неё глаза жёлтые я сейчас но от уха мальчика лена отступила и сошла на гладь воды и та оцепенела стеклянной твердью и черноглазая онемела за ним и паук влез на стекло на лезвие горизонта девочка самочка сбросила простыню с нежного плеча засмеялась ты же не кончил крокодильчик в трусах может быть в песочек кокушко отложил или в меня нет то не рыба то дочка я люблю леночку леночка постучал в стекло андрей но ведь это не ты стучишь почему же рука-то моя лена леночка паук медленно закрашивал чёрным инеем оконный лёд и мальчик сорвал с губ своих дыхание тепло прожгло дырочку в бездну и там усталая вода сдвинула свои воды и жир раскис через который мыльным огрызком метнулась рыбешка андрей не упади обними меня ведь это не ты и не твоя рука у тебя другая чувствуешь посмотри в глаза мои поцелуй меня хороший а тот не ты вовсе у нас с ним берега разные конечно не я а за стеклом это ты да но разве жёлтенькие глазки хуже нет давай дочку сделаем слышишь она кричит там плачет только этого который не ты надо придушить при нём стыдно соитияться а это не я действительно больно будет конечно не ты при тебе краснеть глупо ну давай чем кончать может быть стеклом нет вот паучок видишь хватай его руки крепко держи так это же мои ничего крепче держи сейчас он его верёвочкой а я обниму тебя вот трудно дышать это ведь я отпусти и глаза андрея легли своими кругами на жёлтые круги самочки радость младенца выплеснулась в ноги самца и засуетились ступни на стекле чёрного окна фаллос обронил пахучую соль на свои ноги это же я хотели крикнуть губы но только язык выпал на щёки и вытянулось всё и двинулся из-под ног песок и ворвалась ночь и чёрные перчатки взлетели над его головой и лопнули объятия из которых лоб андрея ринулся к другому берегу и ударился о стекло посыпались осколки весенняя капель тронула лёд красным теплом вдруг чьи-то руки аккуратно счистили лицо мальчика и сквозь кровь пробился свет бра он осветил лицо девочки веки оторвались от щёк и тёмные глаза жены подарили ему бесконечность…
: – …приснится же боже лена села…
: – …это не сон я вот он не надо в землю…
: – …какая глупость кошмар черноглазая окунулась лицом в ладоши…
…она встала и ушла андрей осмотрел верёвку обрывок торчал из потолка и молчал это наверное не я мальчик отодвинулся от трупа и его унесли тут же это не я слава богу хотя кровь на лбу мы смоем её ничего она чужая леночка девочка двери мелькнули перед андреем зашумел узкий дождь в гладкую эмаль ванной капли прыгали на шоколадные плечи девочки и бежали вниз по тугой плоти бежали бежали бежали душевая волна вскипала в волосах елены и впитывала в себя мирскую соль и срывала на лоб плечи грудь спину струйки-капли теплого дождя и катились по женскому смуглому телу укрывая его глянцем и приятномокрой испариной наматывая на крошки дождя плотский жир сбрасывая к своим ногам не дождь а мыльную воду мёртвое стадо дождя послушно обваливала свою массу в канализационную воронку и тянула за собой свежую струю душа елена спала под каплями расслабленные губки отталкивали мокрый аромат воды и тепла ладони томительно разглаживали на тонкой коже мягкую пену щёлочи...
: – …андрюшенька тихим стоном вырвалось в душевые росы горячее дыхание жены...
: – …леночка...
…андрей заплакал и испариной коснулся глаз девочки...
: – …дождинка моя...
…и капли дождя расконопатили его кровь и растащили по лицу любимой и бросили на плечи на грудь на спину
: – …как плохо и трудно андрей...
…мальчик сорвался в лужу и его вытолкнуло в замкнутый круг канализационной дыры андрюшкин ветер столкнулся в самом себе подчиняясь покою…
: – …устала я...
…паук мчался в ночи а за инеем за чёрным льдом катила свои воды печаль в плотском жире и в мыльном дыму...
Дым стал рыжим, и в его пепельной душе появилась Луна с двумя яркими тёмно-жёлтыми пятнами: Елена мирно смотрела на Андрея – оценивала...
Кругом кипел Белый Свет будто тьма.
- Бабник! И почти все потенциальные жмурики с яйцами любят свой смысл великий определять: мы есмъ попытка Природы познать самое себя!... мы частичка Разума Вселенной!... А на самом деле?! Самцы вы! Вам лишь бы закрыть глаза от удовольствия и толкнуть сперму под юбку для сотворения чада и вновь забыться... Самцы вы с ветром в голове... Когда вам дела вершить-то?..., если думаете только о том, где сухожилия свои расслабить...
Великий Круг сжал пространство и дым обернулся в туман, тяжёлые капли исчеркали туман затяжками и в Абсолютной Абстракции проявился свежий лик Луны-Елены, а вода подчинилась падению: свободному, дождевому, определённому падению к земле – она свободная не знала свободы, она – свободная – не понимала Великий Круг свой, она – свободная – была ко всему тамасична.
- Давай, погаси во мне свой Великий Смысл и катись отсюда! Бабник! Давай: удовлетвори свою похоть и уходи! И нечего здесь безветрие в себе разыгрывать! Устала я...
Жёлтые глаза уронили печаль свечи на лоб мирянина и он почувствовал мягкое столкновение двух квадратов: закричал саксофон, ритм гвоздей потянул острый блюз и качнулась колыбель в чьих-то руках и из них же просыпалось время, но не песком, а землей и глиной.
- Андрей, хватит вороном-то кружить...
Великий Круг шагнул от Новолуния к смерти и появился новый свет, и новый смысл, и новые силы: появилось движение к Полнолунию.
- Елена!
- Хватит, я тебе уже всё объяснила.
- Лена... потерялся я... потерялся... подожди...
- Опять за своё?
- Нет, сейчас я испытываю новые чувства к тебе. Новые... но не пойму их.
Новолунная тьма отступила, – в жёлтых глазах заиграло солнце, и вместе с теплом ворвалась оглушительная лёгкость в пространство: неделимость опеленала микрокосм теллурического чада и это объятие требовало соития.
- Лена, ты просила рассказать о любви.
- Я просила рассказать о любви земной.
- Но во мне сейчас именно это! Я ведь не могу знать других чувств.
- Можешь.
- Могу? Но сейчас во мне земные чувства... Я помню...
- Ты уверен?
Андрей встал и приблизил к себе почти раскрытый цветок Полнолуния. Возбуждённые уста коснулись друг друга дыханием.
- Не знаю, Лена. Трудно объяснить это словами. Меня влекло к тебе с момента нашей встречи, я выражал как мог и желал тебя как мужчина, но никогда не касался этих чувств, потому что всегда спину пронзала тяжесть холода железного стола... Я понимаю – меня нет...
- Андрей, молчи... тебя сейчас оденут.
- Ах, да-да… помню иронии народные:
Умылся – не так,
Оделся – не так,
Поехал – не так,
Заехал – в ухаб!
И не вылезет – никак!...
- Помолчи… покойники молчат…
- А то! Так оно – аж до губ фиолетовых!... Шарап!
Пространство взвыло, и сорвались бело-чёрные хлопья материи от чьих-то рук на бесчувственное тело человека.
- Глаза закрой! – всполошилась Елена, – перепугаешь ведь, глупых!
И чёрный лёд сжал пространство своими гранями и в одной из них вывернуло в лицо Андрею холодный квадрат зеркальной стены...
...Музыка страстно рубила ритмом своим кубометры на три четверти, заставляя слившуюся пару раскачиваться, отчего зеркальная гладь испытывала в себе танец. Чёрные глаза Елены тянулись ввысь, за стёкла очков, пытаясь что-то узнать. Ответы-поцелуи успокаивали её: пылкие засосы слюнявились на лице и шее...
- Лена...
Его руки изваятельно щупали платье партнерши.
- Лена... золотце...
- Я так рада, что мы одни...
Дыхание девочки столкнулось с его губами, музыка доминировала в зеркальном проёме и наступила оглушительная тишина...
Качель скорбно ныла в голове Андрея и не понимал он: стоит или лежит существо собственное, торжество или траур в обряжении чёрном: качель ритмично царапала, царапала, царапала и ныло что-то, но не в нём, а рядом, – ныло или выло, – Андрей потянул руку – и ткнулся в стекло, и лопнула тишина, и замер без музыки танец...
- Как я устала…
Елена шагнула к отражению. В круг её чёрных глаз вошло отражение зеркала: блеснула аура белая над головами суженых, –взгляд провалился в бесконечность квадрата...
- Сегодня сорок дней Андрею... Надо закрыть зеркало.
- Глупости, – пьяно вырулили очки, – девять, сорок – какая разница! А я родился сегодня! Пусть так! Пусть отражается наш день!
- И всё-таки давай завесим. И водку поставим с хлебом.
- Нет.
- Ну, давай?!
Каприз вздул губки, и будто молоком залило всё андреевское пространство.
- Хорошо! Только водку выпью я.
- Ну ладно.
Голоса щекотали друг друга в мутном пространстве.
- Я хочу выпить за нас!
- Да?
- Да!
- А у меня для тебя подарок есть!
- О, подожди – выпью! Итак, за наши встречи! Словно ноги мне на плечи: наши встречи, наши встречи...
Жидкость изгнала из мужского горла песнь! Нос потащил в желудок поминальный воздух, подарив глубокое дыхание лёгким.
- Помнишь песню? Словно ноги мне на плечи – наши встречи!... Я хочу тебя!
- А во мне твой ребенок.
- Что?!
- Ты во мне...
- Лена!... Твой подарок прекрасен!
Дыхания остановились...
Андрей зачем-то шагнул вперед, – простыня упала, и на железном квадрате он увидел грудного ребёнка в чёрном костюме, в белой рубашке и в селёдке-галстуке. Андрей торопливо снял с него одежду и начал рвать в клочья.
Вдруг, колыбельная качнула любовью пространство: желтоглазая уже вложила родинку-сосок в уста младенцу – тот улыбался.
зрачок-паучок тянет ниток пучок
тут – крючок, там – крючок:
обнажил ноготок – и молчок...
Метель слов неслась из тьмы во тьму, проявляясь на белом, и укрывала лбы, сползая на чёрный лёд, а Елена поспешила к горизонту с грудным чадом, сближая в объятии пупки и сталкивая ветер к покою.
- Ты куда?
Андрей бросил рвань.
Самка молчала: плечи её вздыбились и сжались, тело наклонилось вперёд.
- Ты куда?!
Девочка остановилась, – затряслись плечи, и её колени тихонько потянулись к горизонту...
- Оставь ребёнка! Ты!...
Андрей кинулся к Елене. Самка резко встала и бросила перед собой пустоту. В глазах мальчика заметался злой смех – отражение на лезвии горизонта.
- Всё! Убаюкала!...
Девка сунулась в морду Андрею Иконой и Крест проявился в пространстве и заметался в круге ища лбы!... Запахло дымом...
- Яма ты, Елена!
Он устало обнял её.
- Ты обманула: у жены не мой ребенок.
- Какой же ты глупый. Это она обманула. Она – обманула его!
В усопшем на мгновение столкнулось буйство ветров.
- Вот стерва!... Надо думать, что все мы рогоносцы. Восхитительная игра!... Ну что: будем говорить о любви? Моя тайна против твоей?! Кстати, а родить ты не можешь?
- Нет. Я могу только обратное.
- Жаль.
Андрей медленно встал на колени и коснулся ухом живота девочки. Какой-то неведомый ритм вошёл в его душу и обнажился Макрокосм перед Микрокосмом всей информационной сутью о себе самом, возбудив зрачки до краев.
- Ты коснулась моего сна... и очень жаль, что ты так жестока...
- Это не твой сон. В тебе изнанка его: далекая реальность. А я никогда не касаюсь вас пытками, и нет во мне жестокости к вам – это вы делаете меня такой – у меня только любовь... Да! Когда вы достигаете моего горизонта, я окутываю тела и души нежностью. Это моя любовь и кусочек моей Тайны.
- Я знаю! Всё именно так! Есть документальные подтверждения! Лейб-медик Боткин при дворе Николая II, – царь был такой, – писал своей жене... Умереть это ещё самое лёгкое. Мне кажется, что художники навязали миру совершенно неверное изображение смерти, в виде страшного скелета...
- Вот-вот, скелета и старухи бесполой. Да?
Елена рассмеялась.
- Да. И дальше: ... мне представляется смерть доброй, любящей женщиной в белом... А ты почему голая?... с материнской нежностью и сверхъестественной силой подымающей умирающего на руки. Он чувствует в это время необычайную лёгкость, ему кажется, что он подымается на воздух и испытывает истинное блаженство. Так засыпают дети на коленях нежной матери. Какое счастье это должно быть...
- Счастье... – повторила Елена.
- Да, он сказал – счастье... Странно, всё, что я когда-либо знал, теперь чётко стоит перед глазами... Какая память!...
Перед глазами Андрея по животу девочки проползла лучистая капелька.
- Ты плачешь?
Он встал.
Елена молчала.
- А хочешь стихи?!
Сегодня!...
к новым
ногам
лягте!...
Я – воспою,
накрашенную,
рыжую...
Всего лишите!
и навсегда избавьте!...
Оставьте только мысль!...
свободную, бесстыжую…
Мальчик окунулся на своей ладони в лучистое пространство капли всем собою…
- Ты лунная, а значит – рыжая!
- Ещё!
Девочка улыбнулась.
- А почему ты не в белом и прозрачном?... Вот – с моего плеча!
Андрей сбросил пиджак и укрыл плечи девочки.
- Теперь моё сочинение...
Устал...
распяли душу нимфы Девы
устал...
со мною только свет звезды
устал...
стена из скорлупы и плевы
устал...
её глаза во тьме толпы,
как миг мольбы – из суеты…
устал...
и беззаветно проморгал!...
весь зыбкий мир, что создавал –
просрал…
устал...
- Андрей, поцелуй меня...
Перед мальчиком в пространстве капель опять появилась Луна.
- Поцелуй меня...
Андрей потянулся к Елене: и губы, и лицо расплавились в лучах света её созвездия, и Луна стала близкой.
Жёлтый туман застилал глаза, а лунный шар-сгусток убедительно надвигался на лоб усопшего и свинцовая тяжесть наполнила всю его плоть. Логос ворвался в песок и туман, и ветер потащил свою энергию к полному покою, оставляя в пространстве последний свой пульс, последнюю грань мысли...
...в грудь женскую уткнуться бы и задохнуться чтоб зрение размыло тёплой тьмой чтоб умереть сейчас и улыбнуться чтобы уйти и мглой вниз головой живительной как плод укрыться всё растворится и зрелый лоб пробьёт наивно темя надежд тепло твой бог на время твой абрис чист ещё…
…ещё душа светла...
...руками женскими укрыться бы дождём умыться чтоб память смыть росой-слезой чтоб по-младенчески свернуться чтобы во сне в утробе матери родной единственной под сердцем шевельнуться и все проснутся в глазах людей пробьётся тихо утро и в бане нет гостей и срублен гроб уютный твой абрис чист ещё…
…ещё душа светла...
...стон женщины сквозь тьму пробился уже ещё родился я чтобы уйти...
Шар-сгусток лопнул, и пучеглазый младенец прыгнул Андрею в глаза: в душу: в плоть... и остался в нём: и стал каждой его частью... Хулиган-мальчуган от покоя шагнул андреевским телом в обратную сторону лунного мяса. В лицо плюнула паутина, пространство исчеркали доски, рамы, столы…
- Вот, Андрюшенька, тайна моя, – в полутьме проявились отблеском влажные губы Елены.
- А где мы?
Девочка нежно и жёстко сжала мотню мальчика, и раскрылся императив её мышц.
- Здесь ты войдешь... сквозь меня...
- Прекрасно!
Андрей остановил повеления девичьей руки и поцеловал её.
- В каком чувстве исполнить? В земном? Или только ради того, чтобы уйти в тебя и утратить земное? Как?
- Как положено!
- Но ты же хотела узнать?...
- Я играла и уже устала от этой игры. Хватит!
Андрей рванул её в близость танго!
- Конечно! Так и будет, любимая!... Словно ноги мне на плечи, наши встречи, наши встречи... Но прежде маленькая пресс-конференция. Угу? А потом уже: эрекция, петтинг, эякуляция, то есть вера, надежда, любовь! Ты знаешь, что это такое? Вера – признание истины вне логического доказательства; Надежда – интуиция спасения; и Любовь – сущность божества! Священные свойства Троицы – единосущность, неслиянность и нераздельность! Прекрасно! Лена, а где мы?
Танец остановился.
Рамы пронзали пространство угловатыми дырами, протягивая взору тяжелую плоскость столов.
- Это обратные стороны зеркал из квартир ваших.
Суженый шагнул в круг этой изнанки.
- А-а!... Это будто окна!
- Да. Окна за последние сорок дней.
Андрей онемел.
- А где же лица?
- Пойдём.
Тьма расступилась, и перед ними открылось бесконечное пространство морга. Елена бросила свой взгляд на столы с телами и выбрала крайнего в среднем ряду.
- Войди в него.
- Зачем?
Девочка рассмеялась.
- В своё тело тебе не войти: там уже дерьмо... А этот свежий и, главное, на его бирке тоже триста десять. Понял?
- Угу! А как?
- Ложись сверху, вот и всё.
- Что?!
У Елены вновь обнажились нервы.
- Слушай, у меня нет времени!
- Мэм, любимая, понял!
Андрей поцеловал девочку и влез на стол.
- Кошмар: ты знаешь, кем он станет после меня?! Ну, судьба!...
Мирянин лёг: всё провалилось и сквозь ночь пробились окна с жёлтым светом: они появились везде и обрушились полифонично в пространство. Коллажная мазня червяками вертелась перед глазами Андрея, акцентируя и на сгорбленных спинах, и на гранях стаканов, и на крестах, и на лицах усопших, и на железных оградках, и на земляных кучках, и на плясках, и на всём обыденном, жизненном и знакомом, – где проявляется вся гамма чувств и любые нравы – это первые сорок дней или бесконечные сорок дней, в которых вмещается вся жизнь, как в один любой из этих дней – вмещается неизбежность: любовь, надежда и вера...
Андрей проходил через застолья, пляски, ямы, гробы, стены, цветы и пепел, через свечи и солнце: Андрей ходил в кубическом пространстве земли своей, но в этой маленькой комнатенке не мог найти жены своей, сына своего, своего места...
- Лена!...
Луна начала вытаскивать собственный свет-кровинку из куба-комнаты, сползая к часам новолуния.
- Лена!
Стены и люди утонули во тьме.
Суженый рванулся: и будто сквозь ртуть, сквозь зеркальную гладь, сквозь липкую жирную ночь бросил энергию свою на стену и провалился во тьму, которая вернула лёгкость и освежила мальчика рыхлой паутиной по всему лицу.
- Чего кричишь?
Руки Андрея сгребли соплю из тонких нитей и отбросили в бездну.
Глаза их спокойно сошлись в общий круг.
- Почему-то там нет моей Елены.
- Сорок дней минуло, вот и нет. Ну – всё: нагулялся? Пора – ты же у меня не один. Ох, уж эти тронутые.
- Тронутые? Кем?
- Богом, – если образно. Мне надлежит нянчиться с вами вот такими.
- Интересно! И что – и я что ли?...
- Как видишь. Терплю ведь.
Андрей оглядел изломанное линями пространство.
- У нас они посвященными называются ... А назови кого-нибудь: сравнить хочу с земным пониманием.
- Однако, из всех прошедших ты самый нудный.
- Понять хочу.
- Но этого я не могу!
Андрей привлёк к себе самку.
- Девочка моя!
Его руки обняли пространство. Тёплая энергия Созвездия наполнила уста, скрестив сефиротовым огнём гармонию мужского и женского начала Декадой полнолунного Круга.
- Зачем ты это... Тебе пора...
- Леночка, сейчас... я сам назову...
Самец заглянул в глаза самке: черный лед вонзился в лицо будто ртуть и в самом центре этой тяжести обнажился паук, и скрутился комок, и стянул тело узлом, и паучий кусок в пульс зародыша абрисно лег, и все в дым унеслось, и легло паутиной на веки... Андрей с трудом утопил черный лед и быстро умылся ладонью.
- Не торопись, любимая, я назову... терпи тронутого...
Пальцы мальчика раздавили грудь девочки – сосок уронил росу.
- Пушкин?
- Не знаю.
- Как?! Александр Сергеевич?!
- Не знаю и не могу об этом говорить.
- А Гоголь? – оборвал он.
Елена молчала.
- Почему молчишь? Тогда Тургенев?
- Не знаю.
- Но ведь «Отцы и дети», Лена!
- Не знаю.
- Хорошо! Менделеев?
Ответом была тишина.
- Ломоносов, Вавилов?
Молчание.
В глазах Андрея возник блеск.
- Ты не отвечаешь потому, что не умеешь врать?! Ты даже не понимаешь этого... Молодец: молчание – золото: мне понятна значимость твоей тишины... Циолковский...
Молчание.
- Бунин?
- Не знаю.
- Кажется, понял где искать... А Ленин?
- Не знаю.
- Ну, Ульянов или Тулин?!
- Не знаю.
Андрей поцеловал Елену.
- А говорил, что прозрел в пространстве обратной стороны и понял, почему Китай и Испания – одна и та же земля, а копаешься только в России?
Пальцы покойного застыли на лобке девочки.
- Сейчас иностранцев назову...
- Не нужно.
- Почему?
- Да все вы там тронутые: одни больше, другие меньше... ладно, хватит: пора тебе.
Андрей швырнул ладонь самки под свой живот.
- Я хочу кончить свой великий круг!
Их уста обожглись.
- Прошу тебя: воскреси возможность последний раз трахнуть тебя по-земному?
Опьяневший самец задохнулся в поцелуе: слова рвались через нос, наполняя пространство молчанием. Тишина кожей собственной легла сладкой-тьмой на глаза, лепесточком легла, молочной глубиной люльки детской, уютом нежной ладошки, томной мякотью женской груди, тишиною легла... Блюзовое пространство сквозняком обожгло чёрный лёд и только белые хлопья двух лоскутов простынной материи сорвались в бездну: тяжёлые тряпки рухнули с тел влюблённых, обнажая простор для объятий, и солнце осветилось в френоплазме пупком сплетения лучей, в котором сплелись и созвездие Девы, и Луна, и Земля, и сама Вселенная... а солнце раскрошилось в капле хрустального пространства и сорвалось полнолунным дождём внутри соитиившейся плоти...
Андрей почувствовал под ногами холодный матово-коричневый кафель и воду ржавых труб в подвальном душе. Кожа сползла с глазных яиц – ничего: никого. Пусто – противно – знакомо...
- Ну, вот и всё.
Елена укрылась осколком простыни.
- И мне пора: ты не один.
- Что?! А ещё о любви говоришь!
- Любовь всякой бывает. Прощай.
Андрей левую руку сжал в локтевой яме правой.
- На! Бесчувственная! В абсолютный нуль хочешь свести – в бесполость! Мне известен Абсолют. А какой частью Абсолюта как видимого, слышимого, осязаемого и вообще чувственного космоса являешься ты? Кто ты как числовая гармония? Единица: разрушающая Троицу и громоздящая жертвенную Четверицу; или пустота, погоняющая Троицу возопиившую мне, что «Я есмъ нечто»? Молчи! Я знаю кто ты! Числовые и геометрические интуиции выводили меня ещё тогда на это, но... Я готов согласиться с тем, что я – никто. Да! Никто! Ибо: всякий внешний акт или факт сам по себе есть ничто! Это соловей пропел, есть такая птица на земле. О смысле любви пел... Полагаю, что тебе не только ворон знаком. Ну, как моя теория – доходчива?!... Создатель теории осознаёт, что логического пути от эмпирических данных к миру его понятий не существует. Так считал Эйнштейн. А несуществующее Я, не может быть выражено ни в каком понятии. И зачем тебе бег по кругу? Ты убеждена, что являешься природой круговорота времени и всех космических событий?... Убеждена!... Убеждена!... Это всё находится на интуитивном уровне, в области сверхлогических измышлений, и с этой точки зрения оно лежит за эмпирическим основанием логики. Такое постижение истины Эйнштейн назвал космическим религиозным чувством, благотворно влияющим на науку. Вечный бег: чтобы познать тебя, нам необходимо бороться с эмпирическим, бороться с эмпириокритицизмом... «Я есмъ нечто», или «Я есмъ ничто»! Как правильно? И всё же кем бы я ни был, но такое теллурическое чадо, как человек, находит свой путь постижения истины. Ты же почти у меня на ладони! Ведь я источник тебя. Всегда. Именно из моих рук даруется тебе тепло свечи в храме воспетой землей. Мне кажется, что ты в нём – икона. Но именно в моих руках образуется глубокий смысл храма, в котором находимся мы оба – это пространство – есть пространство Вселенной. То, что имеется в космосе, имеется и в человеке, а то, что есть в человеке, имеется и в космосе. Макрокосм и микрокосм – одно и то же. Лишь количественное различие отличает их, – и первое здесь – универсально, другое – индивидуально. Раскола между космосом и человеком не существует. Между ними не существует никакой непроходимой бездны, – так философ сказал. А значит и разница между додекаэдром или шаром – символом космоса и кубом или периметром земли только количественная. Из этого вытекает, что додекаэдр – универсальный образ космоса, а куб – индивидуальный образ космоса. Мы – космос. Но главное в этом не то, что шар это продолжение формы куба, это моё продолжение: универсальное состоит из индивидуального. А ты, какой формой определяешься? Ты – крест, Елена! Единица! тебе нужно распятие, а зачем оно без любви взаимной? Ведь это я тебя люблю, потому что тебя понимаю, а любящие, как известно, священнее любимых, так как в них Бог. Мы священные: мы – посвященные! Бог уже во мне и я всесилен, вот потому и отказываюсь от любимой. Хождение по кругу – это мёртвый круг. Пройти в тисках предела и беспредела пять предельных фигур: куб, пирамиду, октаэдр, икосаэдр, додекаэдр и... вернуться к кругу... А зачем? Еще в V веке мыслитель Августин изрёк, что по кругу бегают нечестивцы. Так что: извини! Мне к сыну нужно – я возвращаюсь – прощай...
- Стой! Не ходи!
Пространство бросило белую скатёрку с поминального стола Андрея, и этот белый квадрат обнял тело Елены, – явив женщину в белом.
- Андрей, опозорить хочешь?! Теперь ты знаешь, что я одна на всех! Дискредитатор! Девственности лишил! Ты разрушаешь святость этого обряда! Ты хам!...
Елена отвернулась.
Андрей улыбнулся.
- Я никому не скажу о состоянии твоего табу. Не было ничего – успокойся... Прощай! Сын дороже всего!...
Железный стол, вдруг, опять влип в спину и дотянулся свинцом своим до грудной клетки и спёр её... шею обхватила паучья нить – мальчик рванулся: лоб врезался в плаху, в доски! Руки кинулись в ночь, разрывая путы на пальцах – запрыгали и застучали... Ноги толкнулись и ушиблись коленями в плоскость! Доминирующая тьма была и пространством, и крышей, и стенами, и постелью белой... Андрей выгнулся и оглушил себя собственным голосом и этот страшный крик сквозь:
доски
материю
землю
цемент
железо
цветы
бумагу
пластмассу
стакан
коснулся креста и вынес в просторы оградки оглушительную тишину, прошёл сквозь траву и солнце – сделал круг – и вернулся к усопшим рукам, вонзившим в рот край одежды, к взъерошенному телу и тьме, в которой без солнца, луны, свечи и спички невозможно было разглядеть искру божию в застывшей слезе на лице человека...
В горько-солёной капле растворилась ночь…
- Я оборвался... я оборвался тогда... оборвался и сейчас...
Исчез горизонт...
Объём получил бесконечность и всей своей энергией человек бросился в пространство, как дым: в пять предельных фигур, растлеваясь в абрисе каждой и проникая в полный круг радужного альянса цветов и узнавал дугу этого чуда, восходившую в небе Земли...
- Каждый охотник желает знать, где сидит фазан...
Радужный свет коснулся лба человека; сладкий минор пролил молоко матери, пространство онемело: андрюшкина капля осветилась кровяным блеском и медно-солёная плоть остыла... нашатырем ударил запах ладана, – началось движение... в бесконечности родилась свеча, её заря смешала свои краски в гуще тепла артерий световых перипетий и нежное темя младенца укрыло мясистую даль оранжевым бархатом кожи, скручивая песок горящего воска в самом центре бесконечности в глупый узел пупка, который жёлтым туманом осыпал всю дорогу-дороженьку и лунная плазма поглотила в себе и медно-солёный вкус и узлы подгузников – золотое пространство растёрло и время, и массу... энергия человека в одно мгновение достигла обратной стороны лунной ткани и упала в траву, в живое молчание листьев и сочная прохлада утопила запах ладана в своей росе: пропустив бесконечность человека в бесконечность неба, где глубина его синего дна касается космического огня, который рассеивается в пространстве фиолетовой тенью...
- Нечестивец...
Цветную пыль пробил фосфорный сосок: лунная плоть захватила пространство и столкнула новорождённых – глаза в глаза – лёд в лёд – пришедшего столкнула с ушедшим: «Я есмъ» столкнула с самим собой!... И в тоннель чёрного льда вошли два ветра, и наполнилась мгла обратной стороны геометрией себя и бытия, утрачивая буйство и порождая гармонию:
...ветер флейты росою бросил светлую грусть на вечернем стекле... и струна саксофона каплей воска согрела в ладонях раздумье-кафе... и мгновенно явились через росы и ветер живые цветы в полутьме... три бутона раскрылись и сорвались в окно погибая при мне в красоте...
И в пространстве-кафе саксофон к ветру флейты дыханьем тяжёлым приник,
И цветочный сонет в горизонте стеклянном отражением дальним возник,
И в кафейных ладонях полифонией жирной вспылил крестоносный тупик:
Вместо Трех
появились в пространстве Четыре,
чтобы грех
рассмотреть
у живых…
Три сплетенья лучей освежали кафе,
опадая покоем во мне
И в нечётной листве отмерялся мой век,
пеленая конечность в руке,
И с ладони живущих
потянулся Тетрадой
тамасичный букет
при Луне:
В этой скинии Духа:
в чётном Круге числа:
я бывал уже как-то
во сне...
Макрокосм: не мираж –
это Храм геометрии чувств:
уходящих в меня:
Микрокосм:
Храм во мне:
додекаэдр Начала
в беспредельном
цветке Бытия
Я венец из Трех роз обниму:
и оставлю грех жизни
в ладонях дождя:
Ты –
четыре цветка в изголовье моём уложи от души –
от себя...
Вот:
в пространстве-кафе
саксофон к ветру флейты
дыханьем тяжелым приник;
Вот:
цветочный сонет
в горизонте стеклянном
отражением дальним возник...
Кубовидный простор в каплях бездны вместил под Луной
человеческий
миг:
Чтоб Квадрат через Круг проницал цифру Семь,
наполняя бессмертьем
живых…
...ветер флейты росою бросил светлую грусть на вечернем стекле... и струна саксофона каплей воска согрела в ладонях раздумье-кафе... и мгновенно явились через росы и ветер живые цветы в полутьме... три бутона раскрылись
сорвались
и...
- Полный покой – это столкнувшееся буйство ветров...
Чёрный лёд пронзил свою территорию тишиной, и вся эта дикая ночь повисла на остром кресте вокруг которого метался шипящий сквозняк, разбрасывая под Луной заезженную глупость:
Ах,
эти чёрные глаза...
Кто вас полюбит...
Тот потеряет навсегда...
и сердце
и покой...
любовь раскручивалась от креста и сквозь ночь, по мёрзлому кафелю, обмазанному половой краской, с железных столов и с земли уносилась в метель млечной судьбы...
...Белая шерсть раздвинула ночь, поникла трава, луна смешалась с пушистым мехом и небо пронзили кошачьи глаза, жадно обхватывающие зрачками полнолуние. Кот не смотрел, а соизмерял, пропуская пространство через разницу своих глаз: в левой роговице вместилось небо – и её голубая мгла была сейчас тёмной; в правой роговице отразилась обратная сторона луны – и она всегда горела медно-солёной печалью, понимая фокстрот...
Ах,
эти чёрные глаза...
Кто вас полюбит...
Тот потеряет навсегда...
и сердце
и покой...
…не ловил мышей белый кот.