Глава двадцать четвертая
На курсе осталось теперь 19 человек, которые и окончили училище спустя два года. Они были очень дружны и усиленно занимались, сдавали практические работы по анатомии, по фармацевтике и другим предметам. В апреле группа перешла на 3-й курс. Началось распределение на лечебную практику: медсестер по больницам, а некоторых – в прифронтовые госпиталя.
Маня исхитрилась и была довольна, что попала в госпиталь, но отца и мать обманула, сказала, что едет в больницу и показала даже липовый документ. Владимир Матвеевич читал вслух газеты и втолковывал дочери, что ехать на фронт девушке нельзя. Но Маню тянуло к братьям, она надеялась, что повидается с ними, для чего и решилась на “святую ложь”. Впрочем, хотя она тщательно скрывала свои намерения, Владимир Матвеевич, похоже, предвидел шитый белыми нитками обман дочери.
Студентке-практикантке Мацкевич пришлось ехать с фельдшерицей 4-го курса, все ее сокурсники остались в ближних местечковых больницах. Назначение ей выдали в эпидемический госпиталь, передвижной, на станции Костополь. В купе рядом с девушками оказался какой-то человек, который стал расспрашивать их об учебе. Словом, договорились они до того, что стали спорить. По-видимому, господина в котелке возмутило мнение юной попутчицы с непокорной русой челкой, выбивавшейся из-под фетровой беретки.
– Санитар – тоже человек, – сказала она с вызовом, – все люди одинаковы. И вы – обыкновенный человек – ничем для меня не лучше другого, который нуждается в медицинской помощи.
Короче, на станции Ровно, где девицы должны были выходить, закрыли вагон и стали проверять документы у всех поголовно. Маню арестовали и повели в комендатуру при вокзале. Она очутилась перед седым стариком, а рядом с ним стоял тот, в котелке, – “обыкновенный человек”. Весь красный, он что-то тихо говорил старику, который просматривал документы молоденькой практикантки.
Потом комендант взглянул на девушку и ответил, что это ведь студентка фельдшерского училища, совсем ребенок, ничего в политике не смыслит. И дал распоряжение адъютанту отпустить задержанную. Когда Маня вышла из комендатуры, то увидела свою спутницу под дверями. Она сильно переволновалась. “Молчи и ни с кем не разговаривай больше, ну их всех к черту”, – мудро заключила она после. Девушки успокоились, осмотрелись и направились в общежитие сестер милосердия…
В прифронтовом, потерявшем давно покой, провинциальном городке, где местные жители растворились в потоке беженцев, раненых солдат, дезертиров, шпионов, мародеров и всякой швали, стремящейся создавать панику и наживаться в неразберихе, дом, отведенный под общежитие сестер милосердия, показался прибывшим на практику в госпиталь практиканткам сказочным оазисом мирной жизни. Впрочем, только на первый взгляд.
Представительная дама с красивым, слегка увядшим и умело подкрашенным лицом указала девушкам комнату и послала обеих в ванную. Горячая вода в избытке, голландский кафель – все здесь выглядело каким-то иным, не таким, как в житомирской больнице. Очевидно, хозяева особняка эмигрировали за границу, а дом оставили в распоряжении муниципалитета, в надежде на будущие компенсации. Внутренняя отделка блистала недавней роскошью – и позолоченная лепнина на потолках, и наборные паркеты, и стенные росписи. Несколько странно выглядели громадные голые окна, занавешенные темной маскировочной тканью.
После купанья и короткого отдыха студенток пригласили на ужин. В просторном зале во фривольных позах сидели хорошенькие девицы и молодые дамы в обществе офицеров разных рангов. Многие обнимались и пили вино. За роялем в глубине зала кто-то музицировал. “Белой акации гроздья душистые…” – напевал приятный голос.
Маня не верила своим глазам. Что это? Ресторан или санаторий, но где? Вблизи фронта, где столько гибнет молодых жизней?! Стол был сервирован, как на балу, с обилием спиртного и сытных закусок. Каждый ел, что хотел. Официанты бесшумно сновали по залу, меняя блюда. Пригубив бокал с вином, Манина спутница глупо хихикала в ответ на шутки какого-то пожилого штабс-капитана, присевшего возле нее за стол.
“Нет, нет, – подумала юная фельдшерица, – надо сейчас же уйти. Просто встать и уйти. Нам здесь нечего делать”. Она потянула свою подругу за рукав, но та была погружена по уши в любезности капитана и досадливо отмахнулась.
Маня попыталась незаметно улизнуть из зала, однако дама-распорядительница немедленно послала за ней. Сославшись на головную боль, девушка попросила оставить ее в покое. В смятении и расстройстве чувств она решила прогуляться…
Мария вышла на окраину города и увидала самые настоящие окопы. Только пустые,
приготовленные заранее для обороны железнодорожной станции.
Вдруг налетели цеппелины, похожие на громадные желтые огурцы, и стали бросать “стаканы”. Они все падали совершенно отвесно, а Маня стояла на ровном открытом месте, смотрела в небо и не могла пошевелиться. Все в ней почему-то обмерло, хотя и страха никакого не ощущалось. Только душевное опустошение, как перед концом света. Один чугунный “стакан” упал в дом неподалеку, пробил навес на крыльце и убил женщину. Когда Маня опомнилась и подбежала с другими людьми, то молодая женщина была мертва, а годовалый ребенок рядом с ней плакал от испуга. Она взяла на руки ребенка и вынесла на улицу, потом отдала его плачущей сестре убитой.
Все увиденное потрясло девушку и, придя в общежитие, где повсюду разносились смех и пение, она не знала, куда себя деть. Внезапно послышался стук по крыше – это секла черепицу пулеметная дробь, которой стреляли с цеппелинов. Началась паника на улице. К дому набежала толпа, люди ломились в двери…. Да, здесь была самая настоящая война, и сердце Мани больно сжималось, видя смертельный почерк вражеских пилотов.
На следующий день она пошла в военную комендатуру с просьбой, чтобы ее допустили повидаться с братьями. Адреса их были известны. Оставалось только выписать пропуск в прифронтовую полосу. Однако военный комендант ответил, что на передовые линии женщин не допускают, а свидания в тылу можно получить только с ранеными. Так что Манечкины мечты увидеть братьев не осуществились. Пришлось уехать в Костополь ни с чем. По дороге она видела сгоревшие станции, бездомных беженцев и все те же бесконечные составы, увозящие на фронт живых, крепких мужчин. В обратную сторону тянулись другие, с красными крестами, забитые до отказа перевязанными калеками...
Госпиталь находился в 15-ти верстах от станции, в помещичьем доме. Персонал медицинский разместили в других домах, вблизи усадьбы. Все комнаты оборудовали под палаты, которые были заняты больными солдатами, тифозными в большинстве. Офицеры лежали в отдельных палатах.
С раннего утра до позднего вечера всю себя посвящала Маня больным и раненым, каждый выздоравливающий был ей дорог. Кроме своих непосредственных обязанностей, она писала под диктовку письма, пересылала домой то, что просили, или покупала что нужно, иногда за свои деньги.
Было тяжело, потому что молодые сестры милосердия открыто развлекались, ездили с офицерами на пикники, многие являлись на дежурства с похмелья, или вовсе не приходили. Один раз приехала компания пьяных офицеров, которые едва не увезли Маню с собой насильно. Еле-еле практикантку отбил от разгульных вояк дежурный хирург, спасибо его жене, которая подняла тревогу на весь госпиталь. Они вместе буквально вырвали девушку из рук распоясавшихся офицеров, не обращая внимания на угрозы оружием, и прятали ее в кладовой до тех пор, пока те не угомонились и не протрезвели.
Вскоре начальнику передвижного госпиталя из Житомира пришла бумага от директора фельдшерского училища с просьбой зачесть студентке Мацкевич госпитальную практику и немедленно отправить ее домой “по семейным обстоятельствам”. Военный хирург, оберегавший Маню, хоть и возражал, но исполнил приказ своего начальника, незамедлительно удовлетворившего просьбу Соболевского. Бог его знает, что могло случиться с молодой девушкой, многих сестер беременными отсылали из военных госпиталей. Хирург с женой проводили Маню до Ровно и усадили в поезд, который шел в Житомир.
Все объяснилось просто. Владимир Матвеевич, получив письмо от дочери, узнал по штемпелю, что Маня на фронте, убедительно попросил Соболевского повлиять на ситуацию и немедленно отозвать дочь, обменявшую самовольно направление на лечебную практику со студентом старшего курса. Хоть и раскрылась “патриотическая” ложь девицы, но все вместе взятое помогло благополучно возвратиться домой. Правда, было искренне жаль раненых, которых Манечка выхаживала с таким старанием.
*******************
Продолжение следует