Оставив за плечами нежный аромат сапожной ваксы и портянок, Тимур отправился в увольнение. На КПП видя счастливого курсанта, дежурный передал ему несколько увесистых писем:
— Брось где-нибудь в центре.
— А что, ближе мусорки нет? — увидев почерк командира третьей роты, съязвил Тимур.
Саркастическая улыбка зажгла во рту прапорщика золотые сокровища Маккены. Капитана презирали многие. Заносчивость, высокомерие, пустые глаза — это лишь то, что бросалось в первые минуты общения с офицером.
Весеннее самаркандское солнце пробивалось сквозь грязное стекло завалившегося на бок ЛИАЗА. Запах женских волос, вымытых в кислом молоке, бодрил. Петушиный крик, бесившихся в мешках птиц подливал в кровь адреналину. Судя по искрящимся глазам хозяина баулов, он вместе с питомцами являлся поклонником индийских фильмов. Ибо в его обращении к двум дочерям-близняшкам, с аккуратно заплетенными косичками, отчетливо слышались имена Зита и Гита. Но при ударе сапогом по мешку он причитал:
— Нима киляпсан, Рам? Булди, Шам,— и добавлял:— вот своличи не русские.
— Поворот,— необъятных размеров кондуктор томно пожала огромной грудью.— Але, там, на передней площадке, бабая разбудите. Проспит свой ковер.
Выйдя из автобуса, Тимур окунулся в атмосферу всеобщего базарного счастья. Уперевшись в хвост очереди, торчавшей из дверей первого этажа универмага, он спросил:
— Что дают?
— Зимние шарфы,— барыга с охапкой разноцветных пакетов тут же предложил купить изделия чуть дороже.— Бери, братан, скоро кончатся.
— Ну и махер с ними,— глянув мельком на аппетитную попку в красном платье,
Тимур поднялся на второй этаж.— Ж…па что надо,— подумал курсант о незнакомке,— жаль лицо не разглядел.
Купив товарищу комплект гитарных струн и пару медиаторов, счастливчик уставился на давнюю мечту — акустическую гитару. Дека инструмента напоминала женскую талию. Затейливый орнамент голосника — узоры домашнего ковра. На душе стало тепло, запах родного очага отзывался тоскливым чувством вины. Редкие встречи с родителями бередили молодую душу.
Вежливо попросив продавца, Тимур прикоснулся к шестиструнной красавице. Подушечки пальцев, изрезанные страстным желанием научиться играть, привычным движением взяли ля-минор. Шевельнулись губы, дернулся кадык:
— Хорошо настроена.
— Брат вчера приходил,— блеск золотых зубов парня в синем халате резанул по глазам.
— По дорогам крутым, сквозь холодный туман,— тихонько запел Тимур.
Звуки струнного перебора заставили близ стоявших покупателей повернуться. Поправил шляпу толстый агроном. Захихикали девушки в длинных вязаных кофтах.
— Тянут в гору ЗИЛы,— продолжал самаркандский Магомаев,— надрывая кардан.
Автоматы в руках, передернут затвор.
Не остаться б в горах, так молись за мотор.
Афганистан, Афганистан.
— Спасибо, сыночек,— прослезилась старушка с клюкой,— на, возьми яблочко.
Вытирая о китель первый увольнительный заработок, певец направился домой переодеться.
Четыре месяца тринькания на задроченной ротной гитаре не прошли даром. Три аккорда, как три верных товарища, сопровождали каждую заученную песню. Многие из училища бредили Афганом. Даже при виде первых гробов, пыл добровольцев не остывал, заявлений становилось еще больше.
Первое письмо Тимур получил от одноклассника, служившего срочную в Кабуле. Толстый запыленный конверт таил в себе аромат смерти, вкус побед и поражений. На хлястике красовалась нарисованная шариковой ручкой птичка и надпись «Жду ответа, как соловей дембеля».
Всякий раз, доставая письмо, Тимур представлял горы, перевал, горящий КамАЗ, падающий в пропасть. Стихи, написанные Камилем, ему не нравились. Было в них что-то пафосное, наигранное, чужое. Он пытался писать свои, но дальше рифмы ботинок-полуботинок дело не шло.
С товарищем их связывала не только служба и школа. Они были влюблены в одноклассницу. И если над полноватым кучерявым пареньком Азиза посмеивалась, то ухаживания стройного высокого курсанта СВВАКУ были более чем приятны.
Тимур часто вспоминал дни, проведенные на уборке хлопка. Запах костра, чай в огромном титане, школьных бездельников, коим был и сам. Оставаясь с ней вдвоем на грядках, он рассказывал девушке о тайнах фантастических городов, в которых люди были счастливы, не имея ничего. О глубинах человеческой души, о законах бытия, прочитанных в умных книгах.
Иногда руки, тянувшиеся к хлопковой коробочке, соприкасались, и в душе девятиклассников расцветала сирень, пели птицы, и доносился громкий окрик классного руководителя «Идиотина, где твой курак?».
Валерий Александрович в очередной раз нахлобучивал лентяев, поймав в конце дня Лагутина Санька. Пустой фартук говорил сам за себя. Норму класс не сдаст!
Теплый день, по пояс увязший в запахах цветущей акации, улыбался треснувшей корой огромных чинар.
Завистливые взгляды прохожих жгли обтянутую новыми джинсами задницу Тимура. Штаны подарил ему отец на двадцатилетие. Батяне хотелось презентовать сыну и куртку, но спекулянт на ташкентской барахолке заломил цену.
Под бездонным самаркандским небом раскинули ветви нарядные клены и тополя. Шумели наполненные водой арыки, зеленели хаотично разбросанные лужицы сплюнутого насвая.
Кинотеатр «Шарк Юлдузи» был украшен черными лентами. Уж третий день, как вся страна скорбела по вождю. В телевизоре никак не могли умереть лебеди, радиоточка, напротив, молчала как партизан.
Взгляд курсанта остановился на новенькой афише. Из-под свежей краски виднелось старое название фильма. «Фан-Фан тюльпан»,— прищурившись, прочел Тимур. Сверху, слоем рыхлых масляных мазков были нарисованы Дзержинский со старухой в очках. Надпись под большевиками гласила «Ленин в Польше».
Оценив по достоинству юмор художника, Тимура так и подмывало спросить у служащих учреждения:
— А где Ленин?
Не выдержав, он все-таки задал этот вопрос билетерше. Спокойно посмотрев на парня, она показала куда-то внутрь:
— В зеленом зале.
От души поиздевавшись, Тимур обратил внимание, что по ту сторону Ленинской шла яркая одинокая девушка. Исчезли все звуки, кроме цоканья женских каблуков. Сердце застрочило, как пулемет. В паху засвербело. Стройное тело медленно перемещало по тротуару гордо поднятую голову.
Блеск губ с муаровым оттенком тронул хрупкое мужское сердце. Влекли к себе нежные запястья, обрамленные тонкими браслетами. Простое платье в бездонном порыве вечности льнуло к выпуклой груди.
— Гуля! — узнав одноклассницу, Тимур ринулся навстречу дивчине.
После теплых слов и нежных объятий Ромео был ошарашен хамской просьбой незнакомца:
— Слышь, братан, сильно не прижимайся,— глаза наглеца смотрели прямо, крылья носа раздувались всё больше и больше.— Я за ней с Дом быта иду. Познакомиться хочу.
Испуганный взгляд мадмуазели метался между парнями. Губки сжались, вокруг рта побежали маленькие морщинки.
— А я за ней с девятого класса бегу,— тонкие черты лица парня напомнили Тимуру знакомого иранца. В голове застряла мысль «Не хватало еще подраться в увольнении».— Ты кто такой, братишка?
— Ты чо, в натуре… Меня тут каждый знает. Любого спроси в трамвайном парке, кто такой Чули-король два креста.
— Чули вижу, а где остальное? — попытался ответить тем же Тимур.
Мгновенно оголив плечо, собеседник показал наколотые кресты.
— А король, посрать ушел? — Тимур полез на рожон, но вовремя спохватившись, решил подыграть.— Извините,— он обратился к пожилой паре, мерно прогуливавшейся под каштанами.— Вы случайно не знаете Чули-короля два креста?
Прохожие оценивающе осмотрели молодых людей, и дама спросила:
— Это герой Куликовской битвы?
— Нет,— Тимура понесло. Смерив презрительным взглядом пацана, курсант добавил,— скорее схватки с Мамаем.
— Слюшай, братан, с каким Мамаем? — то и дело засовывая рубашку в брюки, иранец не унимался.— Джамайка с лимонадки, што ли?
— Нет, от этого Джамайки остались только трусы и майки,— Тимура было не остановить.
Гуля скромно выжидала, чем закончится поединок, в котором главным призом была она.
— Чо ты гонишь, какие трусы, какие майки?
— Дружище, песню про трамвайный парк слыхал?
— Ялла поет?
— Нет, народ. На Тихорецкую трамвай отправится. Вагончик тронется, Чули останется. Короче, крестоносец,— взгляд будущего офицера потяжелел.— Я девушке хотел сделать предложение, а тут нарисовался чувак из трамвая.
— Из трамвайного парка…
— Кечирасиз, ака-джон. Из трамвайного парка. Хорошо,— Тимур решил закончить,— Щас еще кого-нибудь спросим и харэ. Знают тебя — я ухожу, не знают — ты.
Ленинскую пересекал старый еврей с напольными весами. Оставив насиженное место возле ворот кинотеатра, мужчина куда-то торопился. Играл солнечными бликами, привязанный к раме силомер. Громкий гул шарикоподшипников, заглушал шум автомобилей на Коммунистической. Каждый увидевший старика мгновенно вспоминал свой вес и уплаченные за услугу три копейки.
— Уважаемый,— игра шла ва-банк. На командирский голос Тимура оглянулась девушка с коляской.
Увидев напряженные молодые лица, еврей опешил. После недавнего сеанса и хулиганов, заставивших его поволноваться, у мужика разболелся живот. В выпученных глазах прохожего с весами Тимур увидел боль всего еврейского народа. Тем не менее, он спросил:
— Кого вы знаете из трамвайного парка?
Чули притих, нагнетая деду гипнотические мысли.
— Трамвайного? — еврей призадумался. Что-то забурлило у него в животе.— Из центрального парка знаю Максима Горького. В Багишамальском - вроде конь гипсовый стоял. Ну кого я могу знать в трамвайном парке? Ленина, наверное.
— О Чули два креста не слышали?
— Это что болезнь какая-то? У меня тоже два креста, только не на Чули, а на тополиный пух. Аллергия.
Когда от трамвайного ухажера остались только воспоминания, Гуля робко поинтересовалась:
— Тима, а что за предложение ты мне хотел сделать?
— Дорогая, я приглашаю тебя в кино! Давно мечтал посмотреть на «Ленина в Польше».
Корректорская правка - Галина Заплатина.