День, определенно, был хорош.
Дождь, собравшийся было идти с утра, погоды не сделал. Лужи оставил, рассвет размазал, недовольный взмыл и тучами, наперегонки сам с собою, ушёл на восток.
Намокло всё: трава, грунт, кусты-деревья, цветы.
В лужи упали листья, прилипли на мокром асфальте тротуаров. Осень дикой пятнистой кошкой упала ниц, затаилась, готовая вот-вот с порывом ветра кинуться на прохожего.
Ан нет! Ветра то и не было.
Бриз стих. Далёкое невнятное ворчание океана сменилось бормотанием и, наконец, перешло на шёпот.
Чем выше поднималось солнце, тем больше и больше нагревался день. Двадцать один плюс! Как густой напиток, насыщенный, заваренный опавшими листьями, сухими травами, бутонами засохших цветов, закипали лужи. Над городом навис дурман.
Настоянный аромат вызревшей, слегка подсоленной природы можно было взять в ладони и подарить встречному прохожему. Когда кто-то проходил мимо, воздушные, едва ощутимые потоки воздуха, кружась, обволакивали, чаровали тонами и полутонами, вкусом и послевкусием, эмоциями и красками, приводя в состояние почти пьяного необъяснимого восторга.
Любовь, став материальной, прошла под руку с Восторгом по аллее парка. Осень держала над ними зонтик.
Дышалось невероятно. Хотелось и жилось, жилось, как в радуге. До первой звезды.
***
Маршрутка, и без того без зазоров в салоне, остановилась на площади за порцией пассажиров.
Вышла худенькая девушка. Желание попасть в салон активно демонстрировали пять-шесть потенциальных пассажиров.
Внимание сразу привлекла пара: аккуратная, привлекательная, моложавая дама и явно нетрезвый, с початой бутылкой водки в руке сухощавый, колоритно-рыжий крепыш, напоминающий львёнка большим, едва ли не в треть лица, приплюснутым носом. Эдакий Антошка из мультика в летах.
Антошка, приплясывая, в меру возможной элегантности помог подняться даме и сам втиснулся в салон. Монолог Антошки, начатый на площади, продолжился и в маршрутке.
-У меня денег нет. Заплатит дама.
Водитель поинтересовался, далеко ли ехать крепышу, но он не отреагировал
-Ты губы накрасила зачем? Чтобы мне понравиться? Да? Посмотри на меня. Я тебя сзади не узнаю. Губы красные. Для меня.
-Мужчина! Отодвиньтесь!
-Не лишай себя счастья. Я хороший. Только пьяный. Посмотри на меня. Ты ведь уже любишь!
-Мужчина! Не шумите! Позвоню мужу, чтобы встретил.
-Нету у тебя мужа. Ты меня любишь.
Тут водитель:
-А у тебя денег нет!
Паренёк с переднего сиденья
-Лучше мужа не иметь, чем не иметь денег.
Антошка обиделся:
-Да у вас была ли любовь? Или вы так… А у меня – вот…
Салон засмеялся.
-Ведь любишь же? Скажи!
Женщина:
-Выходи уж. Приехал.
Маршрутка застыла на остановке. Кто-то из пассажиров вышел. Мешающего всем хмельного крепыша вытолкал какой-то бугай. Двери закрылись. На тротуаре остался стоять, широко раскинув руки, растерянный Антошка.
Моложавая дама, садясь на освободившееся место, украдкой смахнула слезу. Ветер надул.
***
Дождь только-только грозится, а жизнь несётся уже давно.
Жизнь не даёт отдыха, ритм её не имеет перерыва, чтобы остановиться, оглядеться - кто рядом? передохнуть, осмыслить-понять – куда иду? да просто в небо на птиц посмотреть минуты не подобрать.
Вот и в этот раз, с охапкою покупок-мелочей для обустройства в недавно приобретённом жилье, мы бежали по тротуару вдоль дома. Перебрасывались короткими репликами. Обстоятельному разговору мешал начинающийся мелкий осенний дождь. Диссонансом в городской дворовый шум врывался надрывный детский голос: «Мама!». Чем ближе подходили к подъезду, тем громче становился крик: «Мама, спускайся!».
Вот и подъезд. В раскрытом окне квартиры на первом этаже стоял малыш лет трёх или около того.
Он держался за оконную раму, смотрел, запрокинув головку вверх, и, плача, кричал: «Мама, спускайся ко мне! Мама!»
В цветнике под окном стоял на коленях мужчина. Толи сморкался, то ли мычал.
-Молится, что ли? Держи. Гляну-помогу.
Аннушка сунула мне сумки и зашагала к окну. Наклонившись к мужчине, она замерла, а потом опустилась рядом. Полным удивления взглядом я стал осматриваться вокруг. Рядом стояла старушка, как помнится с третьего этажа.
-Мамка погибла под машиной. В среду схоронили. Дверь захлопнулась. Бабка сказала мальцу, что на небо улетела его мамка. Второй день её и кличет. Еговый отец сторожит, чтоб сынок не разбился из окна.
Старушка уголком платка вытерла слезу.
Двое мужиков тащили лестницу.
Во дворе раздавалось: «Мама, спускайся ко мне! Ма-моч-ка-а!»
***
Сегодня он проснулся от того, что лились слёзы. Причина забылась раньше, чем вспомнил: где? Он давно не плакал. Это не соответствовало ни гендерному ни геронтологическому менталитету. Непонятность состояния и его причин пугала. Пугала не по-детски.
Озираться начал ещё в постели. Посторонних рядом не было. Близких – тоже. Одежда – на месте. Неопознанных предметов неизвестного происхождения не наблюдалось. Умывание и завтрак никак не запомнились. Очнулся памятью, выглядывая на улицу из подъезда.
По городу шёл напрягшись, откровенно оборачиваясь назад, вглядываясь в отражение в витринах, всматриваясь во встречных прохожих, готовый упасть, бежать, затаиться, отскочить от падающей сверху глыбы. Напряжение выматывало. Время не ощущалось. Бродил по городу бесцельно, без какого-то определённого маршрута. Лица встречных притягивали, не давая ответа на мучавший, но так и не прозвучавший, вопрос. Пустота выжигала всё внутри.
Ближе к закату вдруг стали ясны причины слёз, жжения, гона по неуютному городу.
"Я не встретил тебя! Я не встретил те-бя!!
Всё рухнуло! Что с тобой? Где ты? Не слышу! Ты молчишь целый день! Горе? Не уберёг! Бежать! Где ты?! Спасать! Куда? Сигнал авто! Там! Нет!"
"Хо-о…"
Уткнувшись в ствол дерева, отпрянул, потом как по опоре сполз-опал вниз, едва не рухнув. Запрокинул голову. Взгляд – сквозь голые чёрные, как морщины неба, ветви в низкие тяжёлые тучи. И завыл. Неожиданно глухо и низко.
Какой-то паренёк в изумлении застыл. Смотрел прямо в глаза. Не моргая и не шевелясь.
Упали первые капли дождя, смывая слёзы, снова прорвавшиеся.
Потемнело.
"Что .. с тобой? Где … ты…"