Концерт для ноутбука с оркестром
(Роялити рояля)
Я лежу на диване, в своем чулане.
7 кв. м. , без окна.
Только диван поместился, и еще рояль.
Когда я не лежу на диване, то за роялем сижу. Когда не лежу под роялем, то на диване сижу.
А больше мне на этом свете совсем деться некуда.
Рояль от бабушки, но еще крепкий, «Стейнвэй». Приданное тети Розы.
Честный рояль.
Добрый.
Хорошо воспитанный,в отличие от меня.
Он мой друг детства.
Моя няня Арина Родионовна.
Мой дядька Савельич.
А диван хоть не старый, но галимый.
Подростковый, но уже поцоканный.
Из ДСП. На поролоне.
ДСП, как диагноз: ДЦП.
Паро-лоно поролона.
Поролон пропорот.
Был порот.
Одна пружина лопнула, вылезла из под обивки.
У меня от нее по жизни весь бок в синяках.
За стеной ходят дядя Соломон и тетя Роза, шлепают своими шлепанцами с собачьими мордами.
Шур-шур.
Скрип-скрип.
Тук-тук-тук!
- Лялечка, ты уже два часа барабанишь, накажи меня Бог! И об что мы слышим? Об гроб, об могила, об прах и тлен, больше ни об что. Похоронный марш Шопена! Эх, бессмертное искусство!
- Искусство-то бессмертно, да нам-то кушять надо.
- А может, это ее кусок хлеба, Роза. Может, нашему зайчику всю жизнь суждено лабать жмура. Себе на пропитание.
- Детонька, я все понимаю, но ты могла бы не играть так экс-прес-сивно? Ведь уши закладывет.
- Все к лучшему, Роза. Когда смерть постучит в твою дверь, ты и не услышишь.
- Ой-вэй! Под это старое фоно и меня похоронят! Оно не поет! Оно визжит, и воет, и скрежещет зубами. Оно мое сердце надорвало навеки.
- Нету худа без добра, Роза. Если ты умрешь, то от этого лязга, и воя,и скрежета ты восстанешь в гробу.
- И первым делом попрошу куриного супчика.
Но! Я! Поступлю! На бюджетное место в областную консерваторию!
И вы, люди, еще придете ко мне на концерт.
Вы еще будете мне аплодировать.
Вы будете меня умолять, чтобы я вам на бис сыграла.
Клянусь, я поступлю на бюджетное место в областную консерваторию имени П. И. Чайковского!
Я никто и звать никак.Меня нет, но я буду. Буду!
А на афишах моих напишут огненными буквами:
Аманделина Ивинская.
Или лучше:
Аделина Струйская. Графиня Света. Виконтесса Добра и Правды.
Марья Волконская. Декабристка.
Антуанетта Валуа. Герцогиня Гильотины. Принцесса Прогресса.
Лала Высоцкая. Королева клавиш Евразии, от Лиссабона до Владивостока.
Ивушка, Офелия, Дездемона.
27 лайков.
434 эмодзи («Киса за роялем»).
14-е светломая.
Меня взяли в Консерваторию. Без экзаменов.
Просто сыграла 1-й концерт Чайковского.
Приемная комиссия в полном составе ахнула.
У меня уникальные данные.
У меня абсолютный слух.
У меня хрустальная душа.
Если не я, то кто.
Никто кроме.
Ректор издал приказ: зачислить.
Он сказал мне по секрету, что во всей Консе есть только три Музыканта – он сам, один парень с четвертого курса и я.
Это правда. Черепанов и Панов тоже тут учатся, но они что, галимая посредственность. Разве это уровень. У них руки деревянные. Глотки луженые. Пальцы корявые. Уши тугие.
Бог им не дал. А я – Музыкант.
Слышите, люди! У меня в одном пальчике больше музыкальности, чем у вас во всех ваших многочисленных руках!
Да, вы рыночные спруты!
Осьминоги-консуматоры.
Октаподы супермаркетов.
Но иногда аплодируйте своими щупальцами! Это лучшее, на что вы способны.
6-е зверинобря.
Черепанов с Пановым продавали в подворотне краденый морфий.
Менты их вычислили.
Они в КПЗ.
В ректорат пришла бумага из ментовки.
Совы, ухают у меня над головой.
Панова с Черепановым отчисляют из Консы.
Я пойду к ректору, попрошу оставить Черепанова и Панова.
Под мою ответственность.
С испытательным сроком.
Я никогда (подчеркнуто три раза) не подсяду на вещества.
Я и Панова Кирилла Антоновича, Черепанова Дениса Максимовича, Одинцову Анжелу Витольдовну — отучу от пагубной привычки.
Я знаю, что говорю.
Музыка это наркотик посильней морфия.
С героина соскочить можно, а с Моцарта — никогда.
Ширк-ширк-ширк.
- Дай мне валерьянки, Соломончик! И рюмку! И ложечку!
Кап-кап-кап.
Звяк-звяк-звяк.
Дерг-дерг-дерг.
- Соломон, кто такой этот Черепанов? Она и во сне выкрикивает его противную фамилию.
- Кажется, какой-то мальшик.
- Чтоб его мама так его любила, как я ненавижу.
Ходила к ректору Консы, просила за Черепанова и Панова, кандидатов на выкидыш.
Ректор против. То есть, ему, вообще-то, по барабану. Они же не Музыканты. Какие еще наркоманы в консерватории. Не хватало еще. Пусть убираются вон. А тут еще арт-фестиваль «Смарт-пиано. ру». Какие еще наркоторговцы.
А тут как раз в нашем областном центре начинается международный арт-фестиваль. «Смарт-пиано. ру».
В рамках поддержки развития молодых талантов.
Приедут Денис Мацуев, Валерий Гергиев.
Парень с четвертого курса (Антоненко его фамилия, Авесалом Антоненко) должен на открытии исполнить I концерт Чайковского. Но он заболел. И играть некому.
Ректор просит меня заменить Авесалома Антоненко.
А я никогда не играла с оркестром. Я всего лишь на первом курсе. Времени на репетиции нет почти. Нет, не могу.
Ректор: выгоню!
Не выгонит.
Я знаю, он любит музыку и меня тоже любит. Музыкант музыканту глаз не выклюет.
А хоть бы и выгнал. Это бы для меня было только к лучшему.
Я б тогда уехала. Мне надо учиться в настоящей консерватории. В Москве. Или в Париже, в Вене. В Нью-Йорке. А тут для меня все мелко.
Я умею летать.
Я могу долететь до звезд.
I belive I can fly.
Я Музыкант. Я буду играть. Ради Черепанова и Панова.
Пусть они меня не любят. Они должны вернуться в Консу.
Такое у меня условие.
Я ангел, вот и все. Ничего не поделаешь.
Ангелов никто не отменял.
С этим ректор согласился.
Если б еще не бородавка у меня на носу.
1 сумашедшебря.
Сегодня было закрытие фестиваля.
Валерий Гергиев поцеловал мне руку, когда вручал диплом I степени.
И сказал, что нашему городу надо беречь меня. Как сокровище.
Потому что музыка, люди, это самое главное.
Вы все помрете, а она останется.
Я скоро умру. Не от СПИДА. Не от Кокса. Не от голода.
От музыки.
От вируса Чайковского.
От штамма Шнитке.
Вот только убью Черепанова и Панова, и спрыгну с крыши. Бетонного улья. С видом на другой бетонный улей. Прожужжу в последний раз свое словечко. И улечу. В одно солнечное майское утро. Когда так хочется жить, но уже нельзя.
Я выброшусь с 12-го этажа нашего бетонного улья, с видом на другой бетонный улей. Буду лежать на асфальте, как раздавленная пчелка.
И пусть на моей могиле, на моем гранитном надгробье, лучше мраморном, есть такой черный с синими блестками, пусть напишут серебряными буквами, лучше золотыми:
АМАНДЕЛИНА КОТИК. ПАМЯТИ ВСЕХ ЗАТРАВЛЕННЫХ, УНИЖЕННЫХ И ПОРУГАННЫХ.
Или просто:
КРИСТИНА ДАЛЬСКАЯ, ЗВЕЗДА РОССИИ.
Комментарии.
14406 лайков.
563 эмодзи («Пушистые зайчики»).
К нам в областной центр приехала Мэрайя Керри. Она дает единственный концерт.
Весь город в афишах. Огромными буквами: Мэрайя Кэрри, легенда американской эстрады.
Она желает спеть дуэтом «На реках Вавилонских» и «Summer time» на своем последнем концерте в России. Прощаясь со сценой навсегда.
Но партнерши на второй голос нет.
Солистки из провинциальной филармонии, ясно дело, не подходят.
Она пришла в Консу, и ей показали там на меня, студентку II курса.
Мы репетировали.
Мэрайя меня полюбила.
На репетициях я реально забивала ее своим серебряным сопрано. Я все-таки студентка российской государственной консерватории, а не кто-нибудь.
Тоже мне, звезды мировой величины. Они все сделанные, на компьютере.
Мирей Матьё, Мишель Мерсьё. Нашим бы девкам такое шмотье.
Мне бы такую акустику, как у них.
Мне бы такие платья нью-лук.
Мне бы такие бабки.
Я ем только лапшу Ролтон.
У меня классическое сопрано.
В России духовности больше.
У нас скрепы не проржавели.
Опера выше галимой эстрады.
Глория-Мэрайя. Глория-Мэрайя Котик. Тоже красиво.
На моих афишах пусть напишут:
ГЛОРИЯ. СЛАВА РОССИИ.
Или лучше все-таки:
КРИСТИНА ВЕРТИНСКАЯ. ЗВЕЗДА ЮНИВЕРС.
День печати (не скучати).
Мы поем старую композицию АББЫ, из оперы «Волосы». «I know him so well».
Глория в костюме дьявола, в красном трико и колпаке с рогами, толстая негритянка.
А я с арфой в руках, в хитоне, в золотом парике волнами – я Ангел.
Я и раньше эту композицию любила, хоть и старую, но Андерсону респект.
Я только раньше не понимала, о чем это. А она вот о чем: люди ли они вообще, мужчины?
И кто-то из женщин скажет: да, они тоже люди! Хотя бы иногда.
А другая вся вспыхнет и скажет: что вы, что вы, ничего человеческого в них нет! I know wham so well.
Одна ей ответит: А помните фреску Микеланджело, Господь Бог тронул руку Адама, вспыхнула искра. В любом из нас есть частица божественного огня.
А другая скажет: искусство – это эвтаназия!
Музыка — это нейролептик!
Любовь — психическое заболевание.
Мужчины полигамны.
Это не потому, что я вт такая вредная, говорю гадости.
Это научный факт.
Британские ученые доказали.
Угол падения равен углу отражения. Е = mc в квадрате. Мужчины полигамны.
Брызгать спермой на все четыре стороны света.
Куда Бог послал!
Оплодотворять Вселенную.
Это закон жизни. Иначе вымрем, как мамонты. Род людской прекратится. Время остановится. Юниверс перестанет существовать!
Люди, львы, орлы и куропатки.
И звезды, и микробы.
И я.
Нас не спросили, когда этот мир сотворяли.
Не нами задумано, не нам и отменять.
Так что зря вы бабы, на мужчин жалуетесь. Они другими быть не могут. Изменяли, изменяют и будут изменять. Ходят налево и направо. Мужчина в среднем за жизнь 7 миллиардов сперматозоидов производит. И мог бы отцом быть всего населения Земного Шара. Адам. Образ и подобие Бога.
А бабам надо детей рожать и подымать. И хотят они, при том, чтобы мужик был под боком. Помогал растить потомство.
Оттого вы, бабы, моногамны.
Такая вот песня.
Две женщины.
Ангел и Дьявол.
И вот, Глория своим элегантным хриплым негритянским баском начинает тему, потом я вступаю, под жидкие хлопки, зрители видят меня первый раз.
А народу много, пол-города собрались.
Но я ее реально забиваю!
Ее иногда и не слышно почти.
Я лучше!
Мамочка покойная!
Мне хлопают громче! И дольше!
Мы спели и «На реках Вавилонских», и «Summer time», и «I belive, I can fly».
И «Дуэт Лизы и Полины» из «Пиковой дамы».
В конце концерта весь зал встал, хлопал. Кричали: Ля-ля! Ля-ля! Ля-ля!
Я лучше всех. Я лучше всех! До чего же я, Господи, лучше всех!
А Глория указывает на меня, и просит весь наш город беречь меня. Как бесценное сокровище.
13888 лайков.
7896 эмодзи — зайчики, белочки, песики, кошечки, лисоньки.
Плачущие крупными слезами рожицы-мордочки-личики.
Ляля Котик в позе зародыша в утробе лежит в своей каморе на диване. Над ней нависает лаковым крылом раскрытый по-концертному рояль, как черный потрепанный птеродактиль.
Дверь, скрипя, открывается. Входит дядя Соломон Мордыхаевич с топором.
- Э-эх! Женино приданное! Наследственный «Стенвэй» прабабушки! Богатство бедной моей жены Розы!
Ляля вскакивает с дивана.
- Нет! Нет!
Хрясь, по клавишам! По белым! И по черным! В зубы ему, в зубы, чудищу! Старому ящеру! Трррым, по струнам!
Дядя Соломон Мордыхаевич со вкусом, с оттяжкой, рыча, рубит в щепки рояль.
Милый ты мой «Стенвэй»! Моя Арина Родионовна! Мой дядька Савельич!
Как же я без тебя!
Ни одной родной души не осталось на свете.
Я пойду на кладбище. Зарою белую клавишу в сырую могильную землю. Лепесток ландыша, луч месяца, перо лебедя. И черную клавишу зарою — лиловую, сиреневую, сумеречную. И лопнувшую, серебряную, все еще дрожащую от шока струну.
И из них вырастет новый рояль.
Как коровушка Крошечки-Хаврошечки — из косточки.
У меня будет новый инструмент!
Самый лучший!
Я клянусь на обломках Стенвэя, что у меня будет лучший инструмент в мире!
И я еще сыграю на нем «Гимн жизни»!
Ширк-ширк-ширк. Тук-тук!
- Лялечка, солнце мое!
Тук-тук-тук!
- Тетя Роза, я сто раз просила не называть меня Лялечкой!
- Извините, Аманделина Михайловна!
- И Амаделиной не называйте!
- А как тогда?
- Никак. Я никто, ничто и звать меня никак.
- Дядя, ты зарубил мой рояль. Мне не на чем играть.
- Он занимал пол-комнаты! Тебе негде было повернуться в твоем чулане, деточка! И окон у тебя нет, темно, ты портила глаза, разбирая ноты!
- Стенвэй был мне как друг. С самого детства. Сегодня увезли все обломки. Я плакала.
- Ляля, солнце мое! Я принесла тебе пирожки с морковью! Покушяй!
- Вы совсем не верите в меня.
- Все преподаватели говорят, что ты средне-одаренная. Средне. Деточка, поверь старому жиду, в штукарстве нельзя быть средней. Няма смысла. Надо быть лучше всех.
- Если она умрет с голоду, Соломон, я этого не переживу.
- Доченька! Открой на минутку!
- Поговори с нами, дочка!
Ты мне не мать, тетя Роза. Ты мне не отец, Соломон Мордыхаич.
Вы меня подобрали.
Я Ляля Приблудная.
Я доченька покойной Маруси Котик.
Официантки из вокзального буфета.
Сияла ночь. Луной был полон сад.
Она несла свое дитя в пеленах.
Плод трепетной любви, ничем не омраченной.
Моя мать отдала меня, плод любви, первым встречным.
Свою новорожденную дочь, в чужие руки.
Первым встречным бездетным евреям.
Так случилось.
Так сложилось.
Так пришлось.
Я не виню ее, неверное, у нее в жизни не все ладилось, раз она отказалась от ребенка.
Она была совсем молоденькая.
Она вскоре умерла.
И с розой восковой во лбу, лежала, нежная, в гробу.
Как в романсе.
Ваши пальцы пахнут ладаном.И звучит рояль.
Ничего теперь не надо нам. Ничего не жаль.
Прощай, прощай, но помни обо мне.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали.
От сострадания.
От страха.
От любви.
Могу ли я не петь романсы?
Не терзать часами клавиши?
Соломон премудрый и Роза Иерихона!
Я не в детдоме. Я у вас дома.
Вы добрые.
У вас тапки с собачьими мордочками.
Но мне не доброта нужна, а любовь.
Я больше не жалею себя. Не плачьте обо мне, я проживу. Я все стерплю, я клятву не нарушу, своим дыханьем землю обогрею. Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик. Бороться и искать, найти и не сдаваться.
А главное, у меня чудные дети: Аристарх, Платон и Кристина.
Аристархушка вообще золото, настоящий старший брат, помощник и опора, мы без него все пропали бы.
Платонушка одаренный, синие глазки, учится в художественной школе и в музыкальной, играет на скрипке, рисует картинки. Стихи сочиняет. Про ёжиков.
А Кристина, моя – красавица, супермодель, в маму свою, в Анжелку. При том, что очень на меня похожа. Люди смотрят на нее и на меня по очереди, и сравнивают, и ничего понять не могут. Те же черты. Но в другой комбинации. Иная комбинация абсолютно все меняет, это я как музыкант вам говорю.
По вечерам я пою засыпающим детям колыбельную:
- Спи моя радость, усни… В доме погасли огни… Птички уснули в саду… Рыбки уснули в пруду…
Своим серебряным сопрано.
Вот заработаю на последний взнос за квартиру.
Еще на дачу, детишкам воздух нужен.
Без машины вообще никак.
Еще бы полмиллиона.
Пятьсот тысяч еще бы. Шестьсот. Мне не хватает для счастья суммы с пятью нулями. И, чувствую, никогда не будет хватать.
Скверно то, что я пою не в Большом, не в Мариинке, не в Вене, не в Милане.
А в сущности, в самодеятельности.
В колхозе имени Театра Музкомедии.
Во Дворце, но, как выразилась одна маленькая девочка, не настоящем, а культуры.
Голос пропадает.
Нет, я по-прежнему тяну хоть на Тоску, хоть на Лючию ди Ламмермур. Но…
Когда у тебя по четыре выступления в день…
Трактиры, харчевни, кабаки…
А вы знаете, как ресторан наоборот? Нарот сер.
Сер народ. Ему бы попроще.
И ты уже не прополаскиваешь ежеутренне горло струей бессмертной классики…
Кастальской струей…
Соловьиной трелью…
Недавно Анна Нетребко звонила. Ляля, говорит, вы губите себя! Это же преступление перед святым искусством, Ляля!
Не взыщите, Анна.
Я изменила Призраку Оперы ради Золотого Тельца. И что-то рыночное, что-то олбанское появилось в моей интонации. А интонация, она, сами знаете, важнее, чем, собственно, вокал.
В моей интонации появилась нотация. Это уж совсем скверно.
Так вот талант закладывают в ломбарде, а выкупить не на что.
Ляля, говорит, вы заложили чёрту свое серебряное сопрано. Вы платите святым серебром. Бисер, говорит, мечете перед свиньями. Это же самоубийство!
Пока не забыла. СПИД это отсутствие музыки.
Я вам не клавиша! Не жмите на меня! Я сама — пианистка!
Гимн жизни, он же Концерт для Ноутбука с оркестром.
На фоне галактики Млечный Путь.
Амфитеатр с миллионами зрителей.
На сцене расставлены суперфлю-кресла, светильники-делюкс, вип-пюпитры для оркестра. Служитель и конферансье выкатывают из кулис за паутинку огромный рояль, в котором отражаются бесчисленные огни. Это продвинутый инструмент нового поколения – ноутбук на колесиках, вместо клавиш у него клавиатура, вместо лакового крыла – монитор с экраном.
Под гром аплодисментов выходят оркестранты.
Конферансье. Ми-и-и-р! Здравствуй!!! Универс!!!! Привет!!!!!!
Аплодисменты.
Конферансье. Петр Ильич Чайковский! Христо Аминович Лимонадов! Максимилиан Зиновьев-Каменев! Первый концерт для ноутбука с оркестром! Исполняет Аманделина Котик!
Аплодисменты.
Конферансье. И сводный оркестр большого Юниверс – «Кристинленд»!
Громовые аплодисменты.
На сцену выходит Ляля Котик в розовом с блестками концертном суперманто. Поклонами на четыре стороны света приветствует публику.
Ляля занимает место на вертящемся табурете у рояля. Амфитеатр замирает. Ляля играет первые аккорды I концерта для фортепьяно с оркестром П. И. Чайковского. Оркестр вступает.
Камера из муравейника зрителей, приготовившихся наслаждаться искусством, выхватывает крупным планом отдельные лица: Кобзон, Путин, Матвиенко, Хворостовский… Общим планом — вид огромного концертного зала. На внимательный взгляд обнаруживается, что все сооружение – это не здание Д-3, а ноутбук с клавиатурой и трансформированным в амфитеатр монитором.
Внезапно Ляля перестает играть. Она встает со своего места за роялем-ноутбуком и внимательно оглядывает публику. Публика, в растерянности. Нерешительно аплодирует.
Все затихает.
Оркестранты вскакивают со своих кресел, замирают, вытянув руки по швам, смотрят на Лялю искательно.
Становится заметно, что это не люди, а биороботы, с программой игры на музыкальных инструментах.
И в зале тоже сидят не люди, а роботы — классом пониже, с функцией аплодисментов.
Ляля падает на пол и плачет.
Слышатся чьи-то шаги. По сцене идут Путин с Медведевым, Валерий Гергиев с Иосифом Кобзоном, Зюганов с Жириновским, Пугачева с Галкиным, Якубович с Канделаки, Киселев с Соловьевым и прочие узнаваемые.
Делегация представителей касты всеми узнаваемых всегда останавливаются перед скорчившейся на полу Лялей.
Это продвинутые компьютерные мультяшки, почти неотличимые от людей.
Это электромагнитные волны.
Может, и люди.
В может и людены.
Сверхлюди.
А может и богочеловеки.
Ляля (сквозь рыдания). Вы настоящие? Скажите, вы настоящие?
Нет ответа.
Ляля подходит к Алле Пугачевой и дотрагивается до нее. Пугачева улыбается в 33 импланта. Снимает неотличимую от человеческого лица маску. Под ней – какой-то другой, никому неизвестный человек.
Ляля подходит к Гергиеву и дотрагивается до него. Гергиев улыбается. Снимает с себя официальную эксклюзивную маску. Под ней – какой-то другой, никому неведомый человек.
Ляля подходит к Путину и дотрагивается до него. Путин улыбается. Снимает с себя абсолютно особую маску. Под ней – какой-то другой, непостижимый человек
18-е бря-мря-фря.
Фря — это я.
Морген фри, нос утри.
Я ушла из областной филармонии, где все равно не платят.
Кочую по городам-весям.
Сплю в гостиницах, две звезды, сортир на улице.
Пою везде, куда зовут.
Кооперативы в Клубах газовиков.
Флэш-бомбы в районных ДК.
Презентации на продуваемых ветром площадях областных центров.
На афишах моих напечатаны хвалебные отзывы Мэрайи Керри – все, что у меня есть по части промоушина.
Пою мировой эстрадный репертуар, и «Summer time», и «I belive, I can fly», и Шизгару. Могу хоть выходную арию Тоски, хоть «Мурку», только проплатите. И сделаю не хуже, чем эти ваши селебрити.
Даже лучше, если честно. Но они селебрити, а я никто, ничто и звать меня никак. Не дано мне вписать свое имя золотыми буквами в историю всемирной попсы.
Моя судьба – быть звездою Дальнереченска и гордостью Нефтюганска.
И деньги-то маленькие.
Кто на что нанимался.
Господи, до чего же я лучше всех! И почему мне от этого больно? А может, все дело в том, что я все-таки некрасивая? Была бы красивая, пела бы в Гранд-опера.
Красивой не была, молодая — была.
Надо было тебе, Господи, скрестить меня с Анжелкой. Гибрид. Чтоб красота ее, а голос мой. Но вдруг наоборот получилось бы: голос ее, а внешность моя?
Шоу маст гоу он. Деньги уплочены. Мне, знаете ли, надо детей кормить. У меня трое детей. Платонушка, Аристархушка и Кристиночка.
И нету у меня ни мужа, ни богатого любовника. И даже просто любовника нет. Я по своим счетам плачу сама.
Снится мне сад в подвенечном уборе, в этом саду мы с тобою вдвоем. Звезды на небе, звезды на море, звезды и в сердце моем.
Мой призрак будет вас преследовать ночами: закат погас, меня забыли вы.
Черный ворон! Что ты вьешься над моею головой?
Детей тянут Соломон Мордыхаевич и тетя Роза. Старенькие они уже. Надолго ли их еще хватит.
Без меня, что с детьми-то будет? Куда их? В детдом? А стариков — в богадельню?
Нет у меня выбора.
Когда приезжаю с очередного чеса, привожу бабки (вроде, много) первым делом ипотеку, потом кредиты за дачу и за машину, семье на жизнь.
Всем подарки, кто что очень хотел, потом всех в кабак, пир на весь мир.
И всё.
И на этом бабки краснознаменно кончаются.
Остается тысяча рублей.
Вечная эта тысяча, на которую прожить можно три дня (одной). Или день втроем. Или пол-дня вшестером.
И утром снова надо ехать в Нефтюганск.
Я сама себе режиссер. Мама и папа сама себе.
Плюс коллегам по святому искусству: инструментал, бэк-вокал, рэп-степ.
Охранник Панов. Массажист Черепанов. Секретарша-гример-костюмер — Анжелка.
Горничная Полина, бывшая наша классрук.
Они все без меня пропали бы.
А Дир у меня в шоферах. Ничего, крутится. Его из школы давно на живодерню списали. Прикажите, – давеча говорит, – Аманделина Михална, я на рынок быстренько скатаю? За морковью для смузи?
Мы выжили.
Но из меня смузи выжали.
Я сухая и плоская.
Как эмодзи.
Смузи—эмодзи.
Печки лавочки.
Конфетки-бараночки.
Эники-беники.
Ширли-мырли.
Елы-палы.
Кайф-драйв.
А на олбанском рынке крысы все так же выщипаны под норок, бриты и крашены в розовый цвет.
Как мои мечты.
Жизнь: утром снова надо ехать в Нефтюганск.
Аманделина Михална! Марш в ЗАТО!
Зато…
А что за то?
Пальто, манто, цирк шапито?
Я конь в пальто, в подержанном авто.
Агния Барто, если примешь граммов сто.
И уже скоро — бабка Тарахто.
Но я не Никто.
Я Неникто!
Я вам не клавиша, не клавиша, не клавиша!
Вы не сможете, не сумеете сыграть на мне.
Кто был ничем, тот станет всем, нашелся б на него продюсер.
Я у себя нашлась.
Может, и стараться было нечего. Незачем было и ввязываться в гонку. Подметки только сносишь, да руки обдерешь.
Но на моих концертах всегда полный зал.
При любой погоде.
Людям нравится, что звать меня никак, а я при том лучше всех.
Они любят во мне самих себя, со своими мечтами.
И я люблю вас, люди.
Свет мой! Счастье мое! Мой цветущий жасмин! Публика моя!
Чудный российский зритель. Лучший в мире.
Я без тебя никто.
Розовое пальто — без девочки.
Именно ты, слушатель, эхо мое, счастье мое, меня спас, тогда, на крыше.
И еще не раз спасешь.
Ляля Котик стоит на крыше своего бетонного улья, под звездным небом.
Ляля подходит к краю крыши и смотрит вниз
Внизу собралась толпа, слышен неровный тревожный гул ее.
До нее доносятся, подхваченные ветром, усиленные небесным эхом голоса:
- Как страшно жить! И все страшней и страшней...
Люди-и! - кричит Ляля, всей улице.- Люди-и-и!
Ляля делает последний шаг, к самому краю. Подымает руки. Розовое пальто, распахнувшись на ветру, становится крылышками.
- Лю-у-ди-и! Вы настоящие-е! Вы е-е-е-сть!
Толпа внизу стихает Люди, задрав головы смотрят на Лялю.
Взмахнув руками, она прыгает с крыши, но летит не вниз, а вверх.
Превращается в пульсирующую звездочку в небе.
Ляля Котик. А потом я встала с дивана и пошла жить свою жизнь.
2013-2016 гг.