Сделал дело гуляй смело!
На вечернем отделении института народного хозяйства математическую статистику и теорию вероятностей преподавал Альберт Валентинович. Он не был штатным преподавателем института, работал главным экономистом на крупных предприятиях. Считался экономистом от Бога, высоко котировался как специалист, ездил на различные международные симпозиумы. Часто его назначали на провальные предприятия в роли пожарного, и не было случая, чтобы он не оправдал доверия и не спас дело в самых безнадежных случаях. Только известный пункт не давал ему сделать карьеру руководителя. Он хотя и был с амбициями, но не в претензии. А, может быть как человек умный, не показывал виду и никогда не затрагивал эту тему в задушевных беседах в курилке со студентами. С коллегами он почти не общался, интересы не совпадали, и возраст не располагал. Ему было семьдесят с хвостиком. Преподаватели, видимо, считали чудаком молодящегося и любившего прихвастнуть своими, несвойственными возрасту, подвигами соратника.
Студентами были взрослые состоявшиеся люди, которым для дальнейшего карьерного роста не хватало высшего образования или пришедшие за вторым дипломом. Как производственники они все были по духу и интересам ближе пожизненному "пролетарию", чем не «нюхавшие пороху» работники академического направления. Сам, грамотный, имеющий степень кандидата экономических наук, прошедший в долгой карьере, с перерывом на войну, путь от слесаря до вершин управления, он считал их «недоспециалистами». Не стеснялся это в разговорах подчеркивать, чем усугублял дистанцию.
Как преподаватель он был из тех, что у Гоголя «стулья ломают». Разгорячившись, входил в раж настолько бурно, что поначалу из других аудиторий к нему на помощь сбегались коллеги. Потом привыкли. Друзьями из числа студентов, несмотря на возраст, обзаводился безоглядно, правда они потом исчезали. Главным критерием порядочности человека считалось почитание статистики. Сам он от нее был без ума и внушал студентам, что это фундамент всех других наук. То есть основа основ. Будучи горячим патриотом Забайкалья, он страну делил на Запад и Восток и это убеждение облек в математические формы. Считая себя парнем от «сохи» все примеры, подтверждающие этот постулат, приводил из жизни. Так мы узнали, сколько карасей водилось в одном кубометре озера Кенон в пору его босоногого детства. Какая нищета прославленный Клондайк по сравнению с нашим Балеем, исходя из содержания золота в равном количестве руды. И даже о стимулирующем воздействии холода на развитие человеческого мозга. В пример приводились буряты, занимавшие тогда первое место в СССР по числу ученых пропорционально численности населения. Возражение Толи Сивова, что тогда преимущество должно быть за якутами, вызвало бурную реакцию. Объяснив, что холод основной, но не единственный фактор этого феномена, Альберт навечно зачислил Толю в неудачники и почти в личные враги.
Используя метод максимального правдоподобия и последовательный анализ, пренебрегая ошибками второго ряда, он настолько убедительно излагал уровень значимости, что все немедленно с ним соглашались с разной степенью натуральности. У кого это получалось недостаточно, того ожидал повторный доклад с дополнительными аргументами. Тогда уже любой тупица понимал, что только в Сибири, особенно в Забайкалье, живут настоящие люди, а на остальной территории так себе, жалкие и трусоватые конформисты. «В войну, - вещал он, все более возбуждаясь, - они в плен целыми дивизиями сдавались, пока мы не пришли и немцев не погнали. Да и их поучили, как воевать надо!». При этом красноречиво демонстрировал свой внушительный кулак.
Несмотря на панибратские отношения со студентами, он никогда и никому не делал поблажек. Если штатных преподавателей можно было нехитрыми и общеизвестными способами и уловками уговорить, обхитрить, то с ним такие номера не проходили. Он в принципе был против брака на любой работе. Когда ссылались на обстоятельства или на снисходительность его коллег, он негодовал и говорил: «Обстоятельства завтра изменятся, коллеги исчезнут, а недоученные специалисты мне на производстве не нужны».
Иногда все же его либерализм, граничащий с популизмом, студентам удавалось использовать в своих целях, эксплуатируя одну его вредную привычку, о чем и будет наш рассказ.
Кореневу этот предмет давался легко, он понял, что можно манипулировать понятиями, подтасовывая исходные данные и подгоняя результат, следуя «генеральной линии». В результате половину занятий они с преподавателем играли на тему «Статистике подвластно все!». Откровенно занимаясь казуистикой, Коренев научно обосновал появление в Забайкалье озера Кенон и писателя Георгия Граубина, а так же множество вещей и явлений, недоступных невеждам. Альберт Валентинович восхищался смелым обхождением с фактами, иногда поправлял, но при этом поощрял и ставил Коренева в пример сокурсникам.
Демократичность профессора не знала границ. Учитывая, что отделение было вечернее и слушатели люди взрослые, некоторые при должностях, он считал, что субординация должна соблюдаться пока существуют отношения «преподаватель – ученик». Как только студентом сдавался последний экзамен по его предмету, он или забывал этого студента, или становился его другом, несмотря на разницу в возрасте. Полутонов не признавал и не любил студентов, которые мямлят на экзамене. «Лучше ври, но лихо!».
Перед сдачей экзамена на одном из последних занятий группе была предложена задача - решивший ее студент получал «автомат» по предмету. Коренев, сразу уловил логику и решил задачу устно, рассуждая вслух. Остальные не справились даже после того, как он озвучил решение. Обрадованный Альберт поблагодарил его и освободил от дальнейших занятий. На первом же перекуре прилюдно предложил перейти на «ты» и поправлял, если Коренев по привычке сбивался на «Вы». Пропускать занятия Коренев не стал, присутствовал как вольный слушатель, забавно было наблюдать за их общением. Альберт Валентинович объявил, что Коренев спас его репутацию в собственных глазах. А то он уже решил, что совсем преподавать разучился. Оказывается, просто группа такая попалась. Теперь промахи студентов он разбирал совместно с Кореневым, называя его коллегой. И не всегда «коллега» уступал ему в злословии, резвясь и потешая однокашников. В курилке теперь они выделялись как члены высшей касты, особенно Коренев, нарочито подчеркивающий разницу в положении с сокурсниками.
Настал день икс. Экзамены по всеми любимому предмету. Коренев в этот день был свободным, пожелал однокурсникам удачи и ушел. Дело было в среду. Уже к вечеру его нашел, более обычного заикающийся, Толя Сивов и утомительно долго изложил общее положение дел одним словом: «Ка-ка-ка-тастро-ро-рофа!». Экзамен завалили все.
В этот день Альберт был особенно не в духе. Начал вызывать через двадцать минут после получения билета и выгонять из аудитории, швыряя зачетки без отметок чуть ли не в лицо. Теперь нужно было идти в деканат, хлопотать о допуске к повторным экзаменам. У многих страдала материальная сторона, на некоторых предприятиях не оплачивали учебный отпуск неуспевающим студентам. Словом, хлопот выше головы.
Посещение Сивова было вызвано идеей привлечения Коренева на помощь, как друга их общего обидчика. Стали думать, насколько это выполнимо
Среди заваливших экзамен было несколько его друзей по совместной работе, учебе еще в техникуме, по месту жительства. Стоял некий выбор. Моральные соображения на стороне сокурсников. Да и отказ Альберта от него не факт. Надо попытаться.
На следующий день в первом же перерыве, Коренев в курилке сказал Альберту, что он едет сегодня по делам в Антипиху, где жил преподаватель, и напросился в попутчики. Ехать за город, но чего не сделаешь ради дружбы! После занятий поехали в рейсовом автобусе. Коренев за часовую дорогу надеялся договориться и уладить вопрос. Но начать разговор в нужной тональности как-то не получалось, Альберт был непривычно сдержан. Коренев все никак не мог приступить к выполнению миссии.
- Что мнешься, за товарищей просить хочешь? Без обид скажу, я противник блата и никакая дружба мои престарелые принципы не поколеблет. Да и как ты себе представляешь, сразу двадцати с лишним двоечникам исправить отметки? Со временем поймешь, что я прав. И они тоже.
- Но послушайте, э-э-э, послушай, о чем идет речь. Я не собираюсь просить о двадцати бездельниках, которые получили, или не получили по заслугам. Согласен, что им вперед наука и это справедливо. Учитываю это как воспитательный момент. Я хочу сказать о тех, кого нет необходимости воспитывать. Их всего четыре человека. Мои ровесники, сложившиеся личности, руководители, люди «self made man», так сказать. Им институт нужен для общего развития, закрепления статуса и дальнейшего продвижения по карьерной лестнице. Они не собираются быть экономистами, на своих предприятиях ими ступенька специалиста уже пройдена. Нельзя же к любой ситуации подходить с формальными мерками. В пренебрежении к предмету их тоже не упрекнешь, люди серьезные, просто предмет не всем по зубам. Много ли людей способно его освоить без затруднений? Да и сам бы его не преподавал, будь он легким. Нашлись бы другие моложе и изворотливее. Представь себе, им чуть не все предметы даются с трудом. Не тебе рассказывать, что не всякий производственник дружит с наукой. Вот у вас на заводе много ученых?
Кажется, Коренев нащупал верный путь. Пытаться разжалобить Альберта бесполезно, эффективнее затронуть нотку тщеславия. Жить ему приходится в условиях постоянного отстаивания своей незаменимости и исключительности, входящие в пору зрелости коллеги так и норовят подсидеть. Скорее всего, это было плодом воображения пенсионера, но в задушевных беседах они не один раз затрагивали тему «отцов и детей». А ученых в среде производственников города можно было по пальцам пересчитать. Носились с ними как с писаной торбой, так что зря он переживал. Но сегодня Кореневу, в его нечистых помыслах, это было на руку.
После некоторого пикирования Альберт Валентинович стал прогибаться. Спросил о ком идет речь. Как оказалось, все ему были симпатичны, кроме Толи Сивова. К концу пути договорились, чтоб завтра подошли все, к ресторану «Даурия», исключая Сивова.
- Если уж терять невинность, то в приличных условиях. Я вам не уличная девка, а профессор все-таки.
На следующий день все пострадавшие, Толя в их числе (по замыслу он «случайно» зайдет в ресторан после того как все усядутся за стол), подошли в семь часов вечера к открытию ресторана. Сразу случился облом. Народ был с предприятий, изысками неизбалованный, никто не предполагал, что в рабочий день в ресторане не окажется мест. Этот конфуз они сгладить не смогли. Выяснилось, что люди, готовящиеся выбивать фонды и наряды в высоких кабинетах и умеющие выходить даже из безнадежных ситуаций, не умеют разговаривать со швейцарами и официантами. В итоге, извинившись перед профессором, поплелись в ресторан «Ингода» уже без всякой надежды. Так обошли все четыре ресторана областного центра, изнемогая от жары (в это время в июне в Забайкалье солнце чуть ли не в зените) и усталости, трепеща от мысли, что «клиент» возмутится и пошлет всех куда следует. Хорошо что, не зная порядков и норм выдачи в ресторанах, предусмотрительно взяли по бутылке коньяка, так как с семи вечера и до одиннадцати утра, спиртное в стране не продавалось. Сергей Халецкий, привыкший брать быка за рога, которому надоели эти шатания, предложил Кореневу склонить профессора к посиделкам у кого-то из них на квартире. Было неудобно, но другого выхода не просматривалось. Коренев предложил. Альберт оживился, он давно сочувствовал соискателям в их неудаче.
- А что будем пить?
- Как что? Коньяк у нас есть.
- Да что же вы мне голову морочите? Где этот коньяк?
- С собой.
- Вот чудаки! Зачем нам квартира? Вон в сквере и выпьем на природе.
Простота профессора всех удивила и обрадовала. Про «уличную девку» Коренев предпочел забыть. Происходило это в центре города, в оживленном месте между Домом офицеров, кинотеатром «Удокан» и драмтеатром. В сквере дежурил лейтенант милиции. Уже по этому признаку можно было определить значимость места, в те времена офицеры в кабинетах сидели, граждан доверяли сержантам. Зашли в отгороженную кустарниками площадку и устроились на скамейке. Толя, все это время ходивший в некотором отдалении от группы, пристроился за кустами и жестами спрашивал у Коренева как ему дальше быть.
Коренев заметил беспокойство милиционера и пошел к нему для объяснений. Тот сразу проникся деликатностью момента и пообещал прикрыть в случае чего. Спаивание профессора - святое дело! Толе Коренев приказал сидеть в засаде до особого распоряжения.
Вопрос закуски был решен в ближайшем магазине и домовой кухне, беляшами из которой питались студенты всех окрестных учебных заведений. Стаканы пришлось позаимствовать из сатураторных установок в парке, заодно набрав газировки в трехлитровую банку из-под маринованных огурцов. Через двадцать минут народ к завершению изучения математической статистики и теории вероятностей был готов.
Коренев извинился за обстановку, сказал, что ввиду нехватки посуды придется пить по очереди и первым налил полстакана преподавателю. Альберт возмутился:
- Ты, что краев не видишь? Или я тебе кисейная барышня?
Коренев, извинившись, поспешно долил двухсотграммовый граненый стакан до краев.
Профессор выпил, поморщился, брутальность его стала выпирать наружу, подчеркивая, что он «из народа», спросил:
- А что водки не было, гадость эту пьете?
- Да мы думали, коньяк лучше.
- Я рабочий человек, что вы меня в интеллигенты записываете?!
Коренев предложил перейти к делу, Альберт, повеселевший и разговорившийся, отмахнулся,
- Вы что думаете меня дешевыми приемами купить? Нет, сдавать будете. Вот ты заслужил и получил «автомат». А им за что? Ну, кто первый?
Народ, ошарашенный таким оборотом, замялся, из-за куста раздался смешок милиционера. Халецкий вызвался, но сначала предложил выпить. Коренев, не спрашивая, налил полный стакан и подал его Альберту. Тот махнул, не закусывая, как заправский грузчик, обтер губы рукавом и объявил, что сначала хочет поговорить с соискателями, понять их души и принять для себя правильное решение.
- Все равно вы предмет не знаете, хочу понять хотя бы, что не зря здесь с вами валандаюсь.
Чем дальше, тем понятнее было, что босоногое детство Альки прошло в селе Кенон, которое не входило в ту пору в черту города. Все проще и громче становилась речь. Из-за кустов выглянул милиционер и поманил пальцем Коренева. Попросил угомонить «деда» и еще раз уточнил профессор ли он.
Альберт, тем временем умиротворился, забыл, что хотел изучать души экзаменуемых и начал изливать перед ними свою.
Студенты, сдерживаясь, сосредоточенно слушали о его нелегкой фронтовой юности, обойденной наградами и званиями, о послевоенной учебе пополам с работой. О том, что карьера его всегда была связана с эксплуатацией его способностей. Что в городе ученых полные институты, а как на международный форум с докладом ехать, только он оказывается пригодным. В прошлом году в Стокгольме он весь воз вытянул на себе, а премию получил руководитель делегации из политехнического, гнида бестолковая. За кустами смеялись, некоторые заглядывали, но сразу исчезали, увидев вместо ожидаемой пьяной компании несколько серьезных мужчин и дедушку, который в процессе повествования успевает всех «строить». Им объясняли, что дед собрал детей и учит жизни. Верили не все. Когда профессор начал уже всех уважать и даже не заметил, что компания увеличилась, на подсевшего рядом, Толю Сивова, Коренев попробовал повторить попытку. Альберт разудало махнул рукой и крикнул:
- «А подавай сюда зачетки! Но сначала выпьем!».
Хрястнул следующий стакан коньяка и упал без чувств, ручка выпала из его ослабевшей руки, проведя бессмысленную черту в подсунутой зачетке Сергея Халецкого. Как его не тормошили, признаков жизни он не подавал. Что теперь делать, было не понятно. Сокурсники растерянно смотрели друг на друга. Встревоженный милиционер подошел и распорядился «убрать своего профессора, мне еще здесь ночлежников в сквере не хватало!».
Все эти события заняли не больше полутора часов. Делать нечего, полезли в его «дипломат», благо, паспорт с собой оказался, по прописке Коренев и Халецкий повезли его домой на такси. Договорились в полном составе завтра встретиться на этом же месте в девять утра, благо суббота.
Дверь в квартиру открыла сердитая девица лет тридцати, высокая и худощавая. На вопрос, их ли это дед, недовольно спросила где они его подобрали. Ребята быстро исчезли, поняв, что здесь их заслуги не оценят.
На следующий день утром добросовестный Сивов уже в семь часов звонил в дверь Коренева. Пришлось собираться и ехать. После короткого совещания постановили ехать к Альберту домой, а там уже по обстоятельствам. Коренев спросил, остался ли коньяк для опохмелки профессора, у него после вчерашнего, наверняка, голова болит. Ребята смущенно, захихикали. Халецкий пообещал им поотрывать головы. До одиннадцати часов спиртное не продается, и провал будет на их совести. Герман Кобозев неуверенно сообщил, что он прихватил, на всякий случай, для себя после завершения операции, бутылку самогона. Это развеселило таксиста. Коренев запретил даже упоминать об этом при Альберте Валентиновиче, чего доброго он, при своем апломбе, вызверится. Вообще, всем велено помалкивать. Когда подходили к подъезду дома, навстречу им вышел помятый до неузнаваемости, небритый в вытянутых на коленях спортивных штанах, в домашних шлепанцах, ни дать ни взять завсегдатай пивнушек, трясущийся Альберт. Узнав учеников, замахал руками в сторону соседнего подъезда, заговорщически подмигивая, и сам устремился туда же. Сообщил, что сбежал от дочери под предлогом выноса мусора. Если застукает, всем несдобровать, ему в первую очередь. Семеро взрослых мужиков, руководителей разных рангов во главе с профессором, воровски озираясь, стояли в подъезде чужого дома, настораживая проходящих жильцов. Альберт попросил посмотреть, не вышла ли дочь, но так, чтоб не заметила. Если запомнила с вечера и узнает, всем не сдобровать. Все включились в это ребячество, но что делать дальше, не понимали. Домой нельзя, арестуют. Идти в таком виде он тоже никуда не сможет, заберут. Пока совещались, в подъезд зашел парень, тоже вечерник с первого курса института, остановился, узнав Коренева. Оказалось, живет в этом доме. На вопрос знает ли он деда, ответил, что этого забулдыгу с его скандальной дочерью весь дом знает. Очень удивился, узнав кто это такой, по какому поводу сборище и как в дальнейшем пригодится ему короткое знакомство с соседом. Проникся, сориентировался и пригласил к себе. Жил он на третьем этаже в однокомнатной квартире. Жена заочница, уехала на сессию, детей нет. Подтверждением сказанному служили батареи пустых бутылок во всех углах и сантиметровый слой пыли на вещах. Заметно было, что сессия жены на исходе. Но подлечить гостя ему было нечем, сам страдал, не чая как пережить оставшееся до открытия магазина, время. Профессор, понурив голову, сидел, всегдашняя активность его покинула, вид был как у обычного алкаша в ожидании спасения. Коренев сказал, что для хозяина у них есть лекарство, а Альберту Валентиновичу придется подождать. Увидев бутыль с самодельной затычкой, ученый потянулся к ней всем своим существом, совершенно забыв о своем величии. Сейчас он напоминал обитателей возле мусорных баков летом и теплотрассы зимой. Кореневу стало жаль старика, спросил, будет ли тот пить самогон. Решив много не давать, налил на донышко стакана вонючей жидкости, подал Альберту. Гонора того как не бывало, выпил, закусил чем-то, посидел, щеки его порозовели, глаза заблестели. Минут через пятнадцать восстановилась осанка, появилась уверенность в голосе и движениях. Вместо затхлой мумии в затасканных обносках, перед ними сидел совершенно другой человек, решительный и деятельный, для какой-то надобности облаченный в рабочую одежду. Метаморфоза произвела нужное действие, присутствующие вновь превратились в подчиненных его воле людей и даже хозяин квартиры перешел на «вы».
Альберт для начала отругал всех за то, что имея такой чудный напиток, они вчера истязали его своим вонючим коньяком. Затем, распространяя вокруг вчерашний перегар с сегодняшней сивухой, потребовал налить по-человечески, но Коренев, на которого преображение друга не произвело большого эффекта, сказал, что сначала дело. Теперь он понимал как себя с ним вести. Начиная трудовую жизнь в здоровых рабочих коллективах, насмотрелся всякого и научился всему. Но и Альберт не лыком шит. Расставаться с собутыльниками и возвращаться к деспотичной дочери не хотелось. Захотелось душевного общения, стал вновь рассказывать о своей жизни. Поведал по секрету (от ОБХСС), что живет на широкую ногу не на доходы от работы на предприятии и подработок в институте, а благодаря своим мозолистым рукам. При этом в подтверждение так сжал руку Кореневу, что тот оценил справедливость сказанного. Хватке профессора позавидовал бы любой слесарь.
Это было время, когда дачи могли себе выбить только крупные чиновники, руководители больших предприятий или партработники. Строить и оборудовать их надлежало только своими руками. Легальных способов привлечения рабочей силы не существовало. Нелегально боялись, среди дачников всегда были способные «стукнуть», а то и начальники стукачей. Изощрялись, кто как мог. Ни умения, ни времени у новоиспеченных владельцев на все это не было. А жены наседали, тещи ворчали, родственники осуждали. Спрос рождает предложение. Появился новый вид подпольных работников – шабашники. Их скрывали, передавали друг другу по секрету. Со временем это стало секретом Полишинеля и только в стремлении сильно навредить ближнему он предавался гласности. Наш герой занял на этом глобальном теневом рынке достойную нишу. Он с деревенского своего детства, еще от деда, унаследовал умение класть печи. Со временем как человек творческого склада, применил свои научные познания и усовершенствовал конструкции печей с учетом расположения, розы ветров и перепадов атмосферного давления. В случае неудачи даже признанные мастера этого дела шли к нему за советом. «Дед», как он звался в этой среде, для пущей важности с громадным калькулятором (тогда на них смотрели как сейчас на айфон) в руках рассчитывал потоки, рекомендовал добавить, или спрямить колена дымохода и никогда не допускал осечки. Платили за это мастерство щедро и рекомендовали знакомым, очередь за таким кудесником никогда не сокращалась.
Потом стал жаловаться на дочь и зятя, не ценящим его вклада в семейный бюджет, а главное потенциала и заставляющих нянчиться с трехлетним внуком. При этом сами ничего не стоят. Дочь учительница начальных классов, на большее мозгов не хватает, а зять, вообще, прапорщик.
- И я, такой мощный дед, вынужден с этим мириться потому, что деваться некуда. Овдовел семь лет назад. Мог бы жениться, но тогда дочь отвернется, а жить без нее и внука я не смогу. Все зять виноват, он ее подстрекает. Как бы его на путь истинный наставить?
Коренев полностью овладел ситуацией, установил порядок, которому следовали все, включая Альберта, как человека компанейского. Обстановка по мере «созревания» профессора становилась все непринужденнее. Была одна опасность – не прозевать и не допустить вчерашнего промаха. Дурачась договорились с профессором, что после каждого тоста он принимает один экзамен. Казалось бы ничего сложного, простой подсчет и эксплуатация потребностей. Но с Альбертом просто не получилось. Он все же был не алкоголиком, а просто выпивохой. Похмелье его угнетало, но это не жажда напиться, во что бы то, ни стало. После того как похорошело, захотел порезвиться. Настроение было самое благодушное. Экзамен превратился в «исповедь на заданную тему».
Сергею Халецкому пришлось рассказать как он с такой сельской внешностью оказался начальником ОТК автосборочного завода и почему вовремя не получил высшего образования. И пришлось Сереге рассказывать, что отец его был человеком незаурядным, но с изъяном – выпить любил, причем запойно. Смолоду, не имея образования, выбился в родном совхозе в управляющие, потом стал директором. Совхоз до него был отстающим, директора и главные специалисты не держались. Отец за два года вывел его в передовики района и затосковал от безделья. Он принадлежал к типу людей, заточенных на подвиги, способных работать только в условиях аврала. Ему объявили несколько выговоров и сняли с работы. От стыда уехал в соседний район, где устроился механиком в захудалый колхоз только потому, что там серьезные люди не держались. Через два года он неожиданно стал появляться на партхозактивах в роли председателя. А еще через год-два колхоз прочно занял место в списке передовиков. Как-то областное начальство организовало на его базе семинар заведующих сельхозотделов. Приехавшие с прежнего района слушатели очень удивились, что их изгнанник выступает в роли хозяина. Блистал он недолго, история повторилась, Михаил Григорьевич опять стал прозываться собутыльниками Мишкой и исчезать с работы. На этот раз к нему отнеслись внимательнее. Опохмелили, отчистили, прочистили на бюро райкома, направили в отстающее хозяйство, озадачили и получили через некоторое время колхоз-миллионер. Задачей начальства теперь было не упустить момент и вовремя перевести его с наскучившего места работы. Сейчас бы его назвали кризисным менеджером. За пару лет до пенсии, ценя его заслуги, перевели в областной центр на должность председателя облпотребкооперации, выделили квартиру. Он давно остепенился и ждет заслуженного отдыха. Но эта его бурная жизнь не дала возможности детям учиться и жить на одном месте. Смена школ и жизнь практически без, пропадающего на работе отца, не способствовали успеваемости, зато приучила к самостоятельности. Сергей закончил после восьмилетки техникум, устроился на завод и теперь наверстывает упущенное в образовании. Но ни о чем не жалеет, пример отца дороже. Своими трудами, без протекций, с нуля начинал на заводе со слесаря. Мог бы и в сельском хозяйстве карьеру сделать. Но здесь решающую роль сыграл отец. Год назад в обком партии пригласили всех молодых коммунистов, имеющих высшее и среднее специальное образование, чья трудовая деятельность начиналась с села. На собеседовании оказался и Коренев. Им предложили работу в районах директорами совхозов или главными специалистами. Для молодых ребят это было нешуточным карьерным скачком. Кроме того, выплачивались подъемные, и помимо штатного оклада, в течение года сохранялась зарплата по прежнему месту работы в полном объеме и еще два года по пятьдесят процентов. Выделялось жилье и для обзаведения хозяйством живое поголовье на выбор. Парни загорелись, но решили посоветоваться с Михаилом Григорьевичем и семьями. Предварительно с них вытянули обещание занять должности в одном из совхозов Нерчинско-Заводского района Сергею директора, а Кореневу главного инженера. Дали на размышление три дня. Жили они все в одном микрорайоне. И, хоть дома у Коренева эту затею жена даже обсуждать не стала, сочтя абсурдной, вечером, приятели, прихватив бутылочку, напросились к отцу Сергея на посиделки. Выпили, поговорили. Халецкие по природе были немногословны, Коренев в чужой семье тоже не особенно разглагольствовал. Михаил Григорьевич выслушал, спросил, кто проводил собеседование, кому они выдали обещание и в заключение, закурив, сказал: «Я не знаю, что решит Володя, но ты, Сергей в сельское хозяйство пойдешь только через мой труп». Тема была закрыта, его отец словами не разбрасывался. На вопрос как теперь выкручиваться, он сказал, чтоб их это не беспокоило – это его проблема.
Альберта история растрогала параллелями в судьбах отца и сына Халецких со своей собственной, он поставил в зачетку пятерку и размашисто расписался.
Настала очередь Германа Кобзарева. Он был единственным из всей компании работающий таксистом, и не претендующим ни на какие должности. А диплом ему был нужен, чтобы соответствовать статусу мужа собственной жены. Вот так, не больше и не меньше. Подтверждая этот статус, он волею случая, оказался второй раз однокурсником Коренева. Они вместе закончили до этого техникум. Дружба их насчитывала около десятка лет, поэтому Коренев не мог не включить Германа в группу избранных. К тому же на четвертом курсе техникума была похожая ситуация, только роли там распределились зеркально нынешней ситуации.
Их было три друга, Герман работал на такси, Костя Колесниченко на МАЗе - самосвале и Коренев сначала на лесовозе, потом механиком. Герман и тогда был доволен своим положением. Костя гордился громадной машиной и всячески доказывал ее превосходство над легковушками. Однажды они стояли рядом с Германом на переезде и беседовали в ожидании, когда пройдет поезд. Костя сверху заплевал всю крышу «Волги» Германа, подчеркивая свою правоту. В свою очередь, Герман, как-то подъехав к лесовозу Коренева, ехидно поинтересовался, не надоело ли тому за копейки в мазуте горбатиться. Возмущенный Коренев (зарплата на лесовозах всегда считалась приличной) сказал, что перейдет в таксисты, когда они холуйством зарабатывать перестанут. Тогда Герман в окно показал ему пачку сторублевых купюр в банковской упаковке и сказал, что холуйствуют дураки, но им столько не платят. Коренев до этого вообще сторублевых купюр не видел и не нашелся, что ответить. Плеваться как Костя, не мог, воспитание и габариты автомобилей не позволяли.
В техникуме, где они учились, немецкий язык преподавала жена Германа, они же все были в группе английского. Знали его на уровне «твоя-моя не понимай», но экзамена не минуешь. Друзья надеялись, что жена друга перед коллегой за них похлопочет, но она категорически заявила, чтоб сдавали сами, я вас предупреждала. Учить надо было.
Пришли вместе на экзамен, сели с твердым намерением взять преподавателя на измор. Экзаменаторша их не подгоняла, но и не обращала внимания на многозначительные взгляды. Их группа уже сдала, а они все сидели, понимая, что сказать им по-английски нечего, а по-русски их не хотят слушать. Кореневу надоело выжидать, и он пошел сдаваться. Заметил, что зачетка Германа лежит отдельно на краю стола. Учительница спросила, какая оценка ему нужна и где он работает. Он сказал, что достаточно тройки, а работает в автобазе.
- Ну, на тройку вы не потянете, но есть выход. Берите своих соратников и идите сдавать макулатуру, если можете добыть грузовик. Сколько тонн сдадите, такую и отметку получите. Техникум план по сдаче заваливает.
- Грузовик мы найдем, но где макулатуру взять?
- Этого добра у нас полный архив. Ваша задача принести квитанцию и в обмен получить зачетки. И скажите спасибо, что состоите в родстве с техникумом, иначе бы поблажки не было.
- Понял, приступаем.
Коренев объяснил условия и пошел звонить, чтобы пригнали самосвал. Машину подогнали к архиву, и здесь Коренев открыл для себя Клондайк. В архиве было полно курсовых и дипломных работ. На правах поставщика транспорта, Коренев объявил друзей грузчиками, а сам стал впрок отбирать материалы – авось пригодятся!
Бумага груз легкий, в самосвал поместилось всего три тонны. Часа через три друзья с заветной накладной в руках появились в техникуме, радуясь возможности отделаться легким испугом и заранее благодаря супругу Германа. Экзамен еще не закончился, англичанка поставила в зачетки Коренева и Колесниченко, заработанные трояки, а зачетка Германа осталась лежать на своем месте отдельно. Преподавательница сказала, что с ним разберется жена, она в семейные дела вмешиваться не желает и подала зачетку хозяину. У Германа вытянулось лицо, он еле сдержался, развернулся и вышел в коридор. Всем было не по себе, особенно Кореневу, подбившему друга на бесполезную работу. Когда вышли из здания, начали совещаться куда пойти. Обычно горе и радости отмечали в домовой кухне. Сейчас положение было неравным, и друзья растерялись. Тогда Коренев решил попытаться исправить положение.
- Давай зачетку, я тебя втравил, я и буду выкручиваться.
Герман, с унылым видом подал зачетку. Коренев на ступеньках здания открыл ее на нужной странице и увидел, что стоит тройка. Учительница захотела разыграть мужа приятельницы, а тот в припадке горя не удосужился открыть зачетку. Коренев решил развить идею англичанки. Выйдя к друзьям, сказал, что ему велено зайти после экзаменов, а сейчас не мешать. Герман безнадежно махнул рукой и потребовал зачетку – сам с женой разберусь. Коренев заупрямился, если он за что-то берется, значит сделает. Дошло до пари. Поспорили на бутылку коньяка.
- Ты же не пьешь?
- Неважно, дело принципа, Костя выпьет.
А пока решили все же зайти в домовую кухню, заказать по кружке пива. Потом Коренев снова ушел в техникум, а друзья остались его поджидать. С третьего этажа понаблюдал за маявшимися товарищами, выждал время и пошел демонстрировать успехи. Обрадованный Костя побежал в магазин «Темп» и принес проспоренный коньяк. Часа два они веселились, обмывая свои достижения. Коренев не пил совсем, ему интересно было общение, а друзья после коньяка еще заказали по бутылке пива и не могли понять, почему он смеется. Перед тем как расходиться, Коренев раскрыл тайну своего веселья. Надо было видеть изумленное лицо Германа и довольное Кости, который угостился почем зря.
- Сволочи, благодаря мне сдали предмет, меня же заставили работать и за мой счет обмыли?
Герман не имел героических родителей, не смог поразить Альберта собственными достижениями и красотой слога, поэтому поскучневший экзаменатор поставил ему трояк и потребовал новую порцию, подоспевшей к тому времени, водки.
Следующим попытался подсесть Толя Сивов, но Альберт удивился откуда он здесь взялся. Смущенный Толя попробовал объяснить, но его не стали слушать. Толя отодвинулся, обескураженный.
Вызванного к «доске» серьезного с виду майора Петренко долго мучить не стал, выяснил, что тот легко может обеспечить патронами калибра 7,62, которые подходят к трехлинейкам, сохранившимся у многих охотников. Спросил только зачем ему диплом. Тот ответил, что в академию по возрасту не попадает, а офицеров, не имеющих высшего образования, без повышения в звании отправляют в запас. Многие офицеры, таким образом, избегают раннего увольнения с маленькой пенсией. Альберт посочувствовал ему, договорился о патронах, попутно выяснил, что тот может допускать избранных в запретную зону в таежный полигон для охоты, поставил «четыре» и отпустил с миром.
Компания была в прежнем составе. Экзамены проводились в форме свободного общения, получившие отметки не расходились, сразу и обмывали. Хозяин подкладывал закуску и бегал за водкой.
Толя Сивов скромно ждал, когда его пригласят, но на него не обращали внимания. Даже очередной тост Альберт провозгласил за благополучное разрешение «недоразумения».
- Раньше я думал, что вы не знаете предмета, но теперь, глядя в ваши зачетки, убеждаюсь, что ошибался!
Все зааплодировали, а Толя застонал. Дефект речи, усиливающийся из-за волнения, не позволял ему вмешаться. От напряжения он побагровел, насупился. Особый колорит придавала золотая коронка на верхней челюсти - вылитый «приблатненный». Коренев понял, что пора вмешиваться.
- Альберт, а что ты Толю игнорируешь? Это наш верный друг и замечательный парень.
Альберт к этому времени набрал форму, сейчас он был в фазе эйфории, чувствовал себя на высоте положения, скинул лет тридцать и чувствовал, что он душа компании. Захотелось поразвлекаться.
- Володя, я тебя уважаю, но нельзя же, к этому настолько потребительски относиться. Я без того поступился принципами, согласившись на вашу авантюру. Вы что думаете мне выпить не с кем или выпивки не хватает? Не доходить же до крайности. Ты мне скажи, зачем ему диплом? Он двух слов связать не может. Какой из него руководитель. Так и останется недообразованным экономистом. Ты где работаешь?
- На-на-на-а-а. Ма-ма-ма-а.
Всем стало неловко. Кореневу было жалко безобидного и старательного Толю. Он боялся, что, не выдержав издевательств, тот уйдет. Решил вмешаться.
- Не может он говорить, разволновался. Давай я переводить буду. Руководитель из него не хуже, чем из других получится. Работает он на стройке мастером. Там говорить с рабочими не обязательно, а когда матерится, он не заикается. Да и пользы от него при твоем печном хобби будет не меньше, чем от майора с патронами. И песком и кирпичом и инструментами обеспечить для него пустяк.
- А фикса у него почему, сидел что ли? Или для форсу?
- Не сидел, и форсить не любит. Когда надо, он и без фиксы впечатление произведет.
Развеселившийся Альберт, предложил:
- А ты не можешь моего зятя припугнуть? Ну, никакой жизни уже от этого «енерала» нет. Еще и дочь настраивает! Я такой мощный мужик, а они меня с пацаном сидеть заставляют. Говорю им: «Наймите няньку, я сам ее оплачивать буду». Так из гонора именно меня надо заставить.
Толя, не зная, что ответить, переводил взгляд с него на Коренева.
- Да он не того калибра. Ему проще замочить твоего зятя, чем мараться зря.
- А он может?
- Да запросто! Но отметка вперед.
Толя засмеялся смущенно, но фикса придавала его облику резонансно хищный вид.
- Видишь оскал? Да он пока кого не грохнет, спать спокойно не может. Давай ориентировку на своего зятя. Но сначала отметку.
- И что ему ставить? Он же мне слова не сказал.
- Тебе слова нужны или дела? Ставь столько, во что оценишь свободу от зятя.
- Давай зачетку. Нет, сначала выпьем.
Кондиции деда приближались к вчерашним, когда компания завершилась вхолостую. Толя, чувствуя нависшую над ним угрозу продолжения банкета на воскресенье, но уже исключительно за его счет, умоляюще смотрел на Коренева.
Дед продолжал резвиться. Коренев налил ему полный стакан, держа его в руке, подал зачетку.
- Слушай Альберт, тебе не надоела эта канитель? Давай ее заканчивать, мне надо с тобой наедине серьезные вещи обсудить. Есть заманчивое предложение, в Иваново на ферме завал с технологиями очистки продукции. Мне нужен надежный напарник.
В то время все, кто мог, подрабатывали по-возможности легально. Поэтому насторожились, в тайной надежде поучаствовать.
- Конечно Володя, какой разговор! Давай сюда зачетку, убивец несчастный!
Трояк в зачетке, стакан в руке профессора. Через три минуты он лежал между столом и диваном что-то бормоча и временами всхрапывая. Гости стали собираться, растерянный хозяин возопил: «А мне что с ним делать?».
Коренев, переведя дух, как капитан громадного лайнера, который благополучно провел свою посудину между подводными рифами, ответил: «Ничего, проспится, отправишь домой. Привыкай, у тебя еще все впереди».
В такси оживленно обсуждали успех авантюры.
- Какое все-таки дело провернули!
- Да, провернули бы, не прояви Володя изворотливость пополам с хамством и не пристрастие деда к алкоголю. Скажи, что нам повезло.
- Сволочи, я из-за вас порядочного человека потерял, в друге разочаровался, можно сказать, вера в людей пошатнулась.
- Это ты брось, Альберт человек порядочный. А привычка, что же, для наших людей даже доблесть. Кто не пьет, тот подлюка.
- Это на кого намек?
- Ты исключение, подтверждающее правило. А на какое дело ты Альберта подбивал? Мы не годимся?
- У меня несколько предложений. Вы тоже подойдете. Там на скотном дворе некому навоз чистить. Вилы у них есть.
- И ты это Альберту предлагаешь?
- Нет, он профессор.
Получив по загривку от сидящего сзади Сереги, возмутился:
- За что? Вы и дело сделали и погуляли. Один я два дня почем зря мотался и мне же по шее! До сих пор напряжение не прошло.
Все засмеялись, оценив справедливость сказанного. Кто-то смилостивился:
- Можешь расслабиться. Сделал дело – гуляй смело!