Областной Дворец культуры профсоюзов находился в порядочном отдалении от Жуковки: приходилось повторять обычный будничный маневр с электричкой и метро, да еще с пересадкой на станции Тургеневской на троллейбус. А там – с полчаса дребезжания по малознакомым кварталам и микрорайонам. Весь путь занимал в общей сложности часа полтора.
«Вот черт бородатый, нашел место «в краю далеком», - раздраженно подумал Артур, с трудом вытискиваясь из рычащих троллейбусных дверок и продираясь сквозь толпу на остановке. Дворец культуры горделиво выпячивал фасадные колонны с противоположной стороны улицы.
В этом здании Артуру бывать еще не приходилось. Уличные афиши с извещением о концерте или творческом вечере под его сенью того или иного светила попадались на глаза частенько, а вот принимать участие в подобных мероприятиях здесь как-то до сих пор не довелось. Даже в эпоху студенчества.
Здесь же дерзал и творил уже почти год Вадим Андреевич Семичастный – состоявшийся в плане образовательном художник-оформитель, он же амбициозный труженик палитры и полотна. Здесь же они с Артуром и вознамерились сегодня встретиться. Для чего? Артур не мог пока найти в себе вразумительного этому объяснения. Несколько раз мелькала почти что бесполезная мысль: якобы окончательно переступить за барьер тех сомнений, что всё еще судорожно пытались его удержать в сферке недавней убогой безмятежности. Иными словами, на какое-то время почувствовать себя в шкуре продавшего душу медоносному дьяволу, величаемому Искусством. А уж затем и принять окончательное и бесповоротное решение – возрождаться ему, Артуру, в чреве сего дьявола или же улепетывать подобру-поздорову от когда-то пережитого и трепетно испытанного. Что пересилит – былая привязанность к живописи или обретенный с годами фактор антитурбулентности – синдром двустворчатого моллюска в подвижной среде?..
Но то не было единственной побудительной причиной для визита в храм Вадимовых творческих поползновений. Тяга к активным действиям, проснувшаяся, возможно, с приходом весны, а, возможно, и с душевным (или духовным!) брожением мыслей за прошедший месяц, выталкивала из чахлого и полусонного домика на Мичуринской и гнала обратно в город с его пестротой и мозаикой движений, ощущений и намерений. Коротать выходные дни у телевизора или же среди близживущих собутыльников типа Митьки Рябова, пускай даже и на лоне пробуждающейся природы, теперь казалось абсурдом. В эти дни хотелось новых знакомств, свежих переживаний и ярких впечатлений. С одной стороны – вроде бы ничего конкретного, однако с другой – всё достаточно просто и определенно: Артур ехал к старому приятелю ознакомиться с его творческими креативами за последние годы. По приглашению оного, естественно. И с клятвенными заверениями в беспристрастности и объективности при оценке.
«Интересно, удалось ли ему избавиться от категоричности в деталях своих композиций?», - лениво размышлял Артур, поднимаясь по мраморным ступенькам парадного входа и минуя выбеленные колонны. Тяжелая дверь, застекленная выше медных ручек, нехотя поддалась и оттянулась на пружинах навстречу.
- Мужчина! Вы куда? – послышалось справа.
Он повернулся на оклик. Шагах в пяти от него стояли двое верзил молотобойной комплекции и в пятнистых робах под камуфляж. Оба медленно двигали челюстями и поглядывали на него со снисхождением цепного кобеля к заблудшей дворняге. Не обратить на них внимания и двигаться дальше значило бы попросту позорно оскандалиться и лишиться настроения на весь день, - такие затем и существуют, чтобы унизить кого-то, кто их сыгнорирует, картинным заламыванием рук и публичном выдворении ослушника с опекаемой ими территории.
«Откуда здесь эти ряженые и почему Вадим меня об этом не предупредил?», - досадливо подумал Артур и спокойно ответил, что следует в оформительскую мастерскую к художнику Семичастному
Тень замешательства тронула высокомерные чела непонятных стражей непонятно каких порядков.
- А у вас разрешение есть? – выдавил наконец один.
- А разве здесь так заведено? – сделал удивленное лицо Артур.
- Нет, но сегодня посторонним сюда заходить нельзя. До часу дня, - безапелляционно заявил верзила, медленно подходя к Артуру. Тот указал рукой на телефон-автомат в вестибюле:
- Позвонить можно?
- Слева за углом. Один из автоматов бесплатный. Какой – не помню, - подытожил эпизод верзила, протягивая руку к Артурову локтю. Артур, не дожидаясь дальнейшей эскалации воздействий, повернулся обратно к дверям и вышел на улицу.
Из трех телефонных кабинок «слева за углом» одна действительно функционировала, и трубка в ней монотонно стонала; две другие кабинки являли миру вместо аппаратов оголенные провода из торчащих наружу кабелей. Артур вздохнул и набрал номер администрации ДК.
- Здравствуйте, Семичастного, пожалуйста... Алло, Вадик, это я. Спустись в фойе, а то у входа зачем-то охрану выставили. Что-то случилось?
- А-а, да-да, я забыл... Погоди минутку, я мигом...
- Это ко мне, - коротко бросил пятнистым Вадим, когда они поравнялись с теми. Артур почувствовал на себе их колючие взоры, однако не стал оборачиваться в ответ. Равнодушие в таких случаях – лучше всякого злорадства и ребяческого торжества.
- По какому случаю этот почетный караул? – поинтересовался он, когда поднялись на второй этаж и двинулись по коридору вправо. – Пропало что-то?
- Да нет. Просто раз в неделю концертный зал арендуется мэтрами здешнего модельного бизнеса. Производится кастинг юных дарований, стремящихся к покорению топ-вершин и европейских подиумов. Иными словами, там сейчас закладываются первые камни в фундамент начальной карьеры будущих манекенщиц и шоу-гёрлз, - диапазон разных профилей подобной деятельности весьма широк.
- Понятно. Здесь пока что те матрёшки, что откликаются на объявления в газетах и метро.
- В основном, да. Некоторые возобновляют атаки, не оставляя надежд быть замеченными. Должно быть, рассчитывают на смену настроений или требований со стороны менеджмейкеров и заезжих так называемых «кутюрье», - с ухмылкой в бороду разъяснял Вадим. – Знаешь, Арт, мне иногда эти сценки с кастингами напоминают давно забытые картинки прошлого. Нет-нет да и ловишь себя на мысли, что перед тобой репетиция детсадовского утренника в предпраздничье. Некоторые, как ты говоришь, матрешки выглядят настолько неуклюже и топорно, что порой начинаешь завидовать всем этим «мейкерам» и «драфтерам» - веселенькая, дескать, у вас работенция... Кстати, не желаешь улицезреть эту ярмарку тщеславия? Позабавишься от души.
- В другой раз, - скривился Артур. – Не за этим же я пришел, в конце концов. Да и радости особой нет снова увидеть подобных тем, в фойе. Они ведь, как я понял, почетных арендаторов и гостей вашего Дворца от постороннего вмешательства оберегают. А я в данный момент как раз таковым и являюсь, в чем ты уже успел убедиться.
- Плюнь, - ответил Вадим. – Просто ты здесь первый раз, потому и отношение к тебе соответственное. Не обижайся на холодный прием, их тоже можно понять.
- Какие тут обиды, просто можно было всё по-человечески объяснить, а не бычиться, как на ринге.
- Заваливай. – Вадим распахнул дверь в мастерскую. – Земные поползновения и передряги оставляй за границей этого порога... Ну как? Похоже на твой заводской «пентхауз» или же все-таки отдает атмосферой приобщения к высокому искусству?..
Помещение, в котором они теперь находились, было довольно просторным – около сорока квадратных метров по площади. Как часто бывает в таких случаях, из-за сильной обставленности и захламленности мастерская заметно теряла простор и создавала обратную иллюзию – неуюта и тесноты. Всё необходимое для живописи и плакатно-массовой халтуры никак не могло здесь взаиморасполагаться согласно логичной последовательности. Подобный хаос всегда являлся отличительной особенностью любого рабочего помещения, в котором существуют бумага и краски, пусть даже и в ничтожном количестве. Внушительных габаритов стенды, прислоненные к каждой стене, служили в свою очередь подпорками для менее громоздких рамок, планшетов, стираторов и бумажных рулонов; кое-где на них провисали тыльной стороной наружу зафиксированные сверху аптекарскими гирьками плакаты различного содержания. Обшарпанные канцелярские столы, списанные еще до появления на свет, были завалены утварью как необходимой в любой момент, так и давно отжившей своё и не выбрасываемой лишь потому, что хозяин постоянно о ней забывает: баночки с цветной тушью, большей частью давно высохшие, соседствовали с выдавленными тюбиками акварелей и гуаши; пакетики с кармином, охрой и кадмием валялись вперемешку с заляпанными и уже никуда не пригодными кистями и плакатными перьями; палитры из оргстекла и пластмассы были заставлены, а кое-где и завалены опять же баночками с цветными жидкостями, тюбиками со связующими эмульсиями и мелкой губкой, не считая смятых клочков бумаги и потерявшей цвет ветоши. Посередине комнаты стояло несколько этюдников различных конструкций, которые также были обвешаны и заставлены вышеперечисленным, хотя и не столь давней свежести. Гипсовая статуэтка женщины в сари и с корзиной на голове, непонятно откуда и для чего здесь очутившаяся, гармонично «дополняла» общий интерьер и, по-видимому, использовалась не только в качестве форэскизной натурщицы – в локтевой изгиб ее руки, придерживающей головную ношу, был небрежно засунут газетный сверток (не то бутерброд с колбасой, не то обрезок какой-то ткани). Подоконники не нарушали общей традиции, сделавшись своего рода филиалами настольных батальных панорам. Про пол, естественно, нечего было и говорить: любая штатная уборщица, очутившись здесь, в который раз вспомнила бы о своих мизерных заработках и больной пояснице, не забыв попутно Вадимовой родни.
В целом же обстановка достаточно крикливо свидетельствовала о предельной занятости и бурной деятельности, развитой хозяином мастерской. Честно говоря, Артур и не ожидал встретить тут какой бы то ни было намек на оригинальность. В подобных местах ему приходилось бывать нередко, и почти везде его не покидало ощущение, что он присутствует на некоем демонстративном погружении в пучину хитросплетений Великого Искусства, и что доступно сие лишь обладателям этих свалок. На деле же в большинстве случаев всё это являлось своеобразной декорацией для пускания пыли, и прежде всего в начальничьи глаза, с целью создания видимости рабочей обстановки. И, как правило, начальство (если оно было) легко подкупалось на подобные уловки; во всяком случае редкие посещения, коими удостаивали некоторые из числа заводского и цехового руководства рабочую мансарду Артура, впоследствии оборачивались для него благоприятно. Темная сторона медали, куда они не решались (а может, просто брезговали) заглянуть, казалась впечатляющей и достойной уважения...
В сущности, у каждой профессии имеются свои тайны, размышлял Артур, оглядывая мастерскую. И бесцеремонное вмешательство в них может испортить весь процесс, не только творческий, но и производственный.
- А знаешь, - повернулся он наконец к Вадиму, - вполне сносно для… рукотворной материализации воображаемого, так сказать. Разве что слегка просторно, хотя я это, наверное, с непривычки говорю. Мой «лофт» раза в три или четыре поменьше, да и инструменты там поскромнее.
- Здесь ты прав, - ответил Вадим. – Мне и самому поначалу всё тут казалось слишком объемным. Особенно после той конуры, что была в редакции. Помнишь, я рассказывал? Там, чтобы поменять стенд или плакат, приходилось старые выносить в коридор, который был еще ;же по ширине. А если захочешь в неурочное время остаться, так сказать, ради собственного удовольствия кистью помахать, - пиши рапорт начальнику вохры. А тут... – Он уважительно развел руки в стороны.
- Материалы за счет ДК поставляются? – поинтересовался Артур, вертя в руке плоскую кисть с колонковыми волосками на конце.
- Не всё, - вздохнул Вадим. – Этюдники и стираторы, например, мои. Некоторые светопрочные красители-пигменты типа марса, кармина или сепии до сих пор в дефиците числятся. Иногда приходится договариваться с заказчиками, чтобы из Москвы или Питера кое-что высылали.
- А заказчики – они кто? – продолжал с интересом расспрашивать Артур, отворачивая один из плакатов лицевой стороной к себе, чтобы разглядеть изображенное на ней.
- Да кто угодно. Если ты имеешь в виду заказы вне самого ДК, то ими могут быть как администрации крупных учреждений, так и мелкий частник-кустарь. Месяц назад аврал был полнейший: готовили срочный заказ для гостиницы «Чайка» - репродуктировать для холла с некоторым увеличением «Гору Святой Виктории» Сезанна, помнишь такую?
- Помню, конечно. Только как тебе это удалось? Там же и в подлиннике размытость такая, что сам черт не повторит, да еще «с увеличением»... без увлечения.
- А они и не требовали абсолютной идентичности. Главное, сказали, чтобы сохранить «достоверность и композиционную целостность». – Вадим ухмыльнулся.
- И ты что – один над таким мастодонтом загибался? – удивленно спросил Артур.
- Зачем один? Помогали... Практиканты из академии, договорники. У нас тут машинистом сцены бывший декоратор областной телестудии Серёга Колпаков работает, я тебя с ним познакомлю. Тоже здорово помог. Представляешь, на трех холстинах пришлось извращаться, соблюдать пропорции, сохранять перспективу. Как на фотообоях. Правда, наклеивали в самой «Чайке» эти холстины уже не мы... Кавазарян, наша директорша, сама ездила поглазеть на это пугало.
- Недовольные – были? – Артур мазнул кисточкой по заляпанному листку ватмана и полюбовался, склонив голову, на оставленный вишневый след.
- Чёрта с два. «Маман» прикатила сияющая, как надраенный кофейник. Издалека, говорит, ну чисто как в Лувре, не отличить...
- А она была там, в Лувре том? – перебил Артур.
- Не знаю. Скорее всего, нет. Просто ей кажется, что раз француз написал – значит, картине быть попросту негде... Потом, правда, откровенно мне призналась: «Я бы, честно говоря, за такую мазню и гроша не дала». Пришлось объяснить ей, что украшение интерьеров импрессионизмом – веяние моды. Возможно, через год, если не раньше, мой обойный шедевр обдерут и наклеят «Черный квадрат», исполненный краскопультом.
Артур хмыкнул. В этот момент из нагрудного кармана рабочей куртки Вадима по-журавлиному закурлыкало. Он вынул оттуда мобильник и приложился к нему обросшей щекой:
- Слушаю... Привет... Да я не забыл! Ты где сейчас?.. Короче, подъезжайте с Риткой сюда, всё, что надо, я достал... Он в командировке, будет в среду... Да, чуть не забыл! Конверт с образцами, он ведь у вас? Прихвати обязательно!.. Да... знаю...
Артур отошел к этюдникам и принялся разглядывать пришпиленный к одному из них темперный рисунок, на котором изображался небольшой столик с опрокинутым на нём кувшином и пролитой из него молочной лужицей. Два пятнистых котенка, погрузив в лужицу мордочки, самозабвенно предавались случайной житейской радости. Незавершённость композиции усматривалась в кое-каких деталях: отсутствии бликов на кувшине, гл;зок и усиков у зверьков, теней на стенке, у которой этот столик стоял, общей пространственности... Хотя главная идея работы проступала явственно и не могла не вызвать добродушной улыбки. Название так и просилось на язык, иронично и увесисто: «Прихлебатели». «Вадим явно не для себя старается, - понял Артур. – Картинка, скорее всего, предназначена для умиления взора очередной его пассии...»
Рядом, на прислоненном к ножке стула планшете акварелью был написан «а ля примой» натюрморт с порезанными овощами на разложенной поверх скамеечки газете; посередине стоял граненый стакан. «А это для кого?» - удивился Артур.
Вадим закончил телефонный разговор и подошел.
- Готовлю в подарок хорошим людям, - пояснил он, кивнув на работы. – То, что на этюднике, преподнесу «маман» ко дню варенья на будущей неделе. Она без ума от кошек. А натюрмортик – Сереге Колпакову к годовщине свадьбы.
- Так, за празднованиями, и времени для основного дела не остаётся, - подколол Артур.
- И не говори... Кстати, тебе привет от Галки Никитиной. Не забыл? Вы еще с ней на областной конкурс росписи по дереву ездили.
- Ты что, Вадик, успел обо мне на всю околицу растрезвонить, что повстречал в абсолютном здравии?
- Отнюдь. Только ей и Сёмчику Рубинштейну. Я, собственно, больше ни с кем из бывших однокашников не вижусь. Очень многие разъехались кто куда, некоторые уже на других концах земного шарика. Стёпка Комаровский, тот вообще на небесах – не рассчитал дозы в позапрошлом году; он, если помнишь, и в институте побаловаться иглой любил... А насчет тебя, поверь, я особо и не распространялся. Сказал, что встретил случайно в кабаке. Даже не уточнял, в каком.
- Да ладно уж, - поморщился Артур. – Я ведь с тебя клятвы не брал, что будешь нем, как селедка... Давай сменим пластинку. Ты мне обещал кое-какие свои работы показать. Ты понимаешь, про что я...
- Да, конечно, - засуетился Вадим. – Правда, здесь то, что я еще не обрамлял, готовые пока дома лежат.
- Это даже лучше.
- Что лучше? – Вадим остановился.
- Готовые я не имею права уже критиковать. Это всё равно что менять фасон одежды при демонстрации мод. Другое дело, когда еще в полуфабрикатном состоянии.
- Думаешь, я буду особо прислушиваться к твоим компетентным нападкам? Ты ведь теперь квалификацию свою по барахолкам и пивнухам растранжирил, - поддразнивая, бормотал Вадим, доставая из шкафчика с одеждой пластиковый тубус. – А меня, как и всякого мастера своего дела, потихоньку обуревает гордыня. Того и гляди, самого себя скоро ваять начну... Держи...
- В таком случае мы втроём – я, Галка и Семчик, а если Серега Колпаков и вправду такой хороший человек, то и его подключим, - будем укрощать гордыню шквалами сернокислой и жидко-тротиловой критики до тех пор, пока изваяния не рухнут. Ибо одним из пунктов заветного катехизиса является «не сотвори себе идола». Что, в принципе, можно трактовать и как «не возвышай над ближними свой гений», с плавным переходом к «метанию бисера» и свинкам, которые могут за этот бисер тобой перекусить... А теперь, Андреич, сгинь от меня на полчасика, чтобы я смог узреть в твоих шедеврах творческий прогресс и качественный скачок в нужную сторону.
Вадим многозначительно вскинул перед собой обе руки и, пробормотав, что надо сходить по делам к завхозу, вышел из мастерской и осторожно прикрыл за собой дверь.
Сначала внимая, а затем всё более отвлекаясь на другие вещи, Артур, расположившись на стуле, рассматривал по очереди вынутые им из тубуса листы ватмана, покрытые с рабочих сторон слабым раствором лака. В основном преобладала акварель – темпера или гуашь при свертывании листов могли легко повредиться. Теперь, спустя несколько лет, Артур лишний раз убедился в том, что академическая живопись по-прежнему никак не дается в руки Вадиму. Работы в целом выглядели ярко и по-своему самобытно, однако на этом талант Мастера обрывался. Как и в студенческие годы, тенденция к чрезмерному выделению некоторых деталей картины и их категоричность убирали на второстепенный план ощущение пространственности и размытости контуров при слиянии их с фоном там, где это просто напрашивалось осуществить. И это было заметно опытным глазом на всех без исключения работах. Везде преобладали цвета основного спектра, в то время как переходные тона, по мнению Артура, доминирующие в природе и создающие в ней естественный колорит, - на полотнах Вадима стушевывались и казались не вполне причастными к построению общей композиционной гаммы. Так, солнечный диск, восходящий над зимним городом на одном из полотен, больше походил на приблизившийся Марс или светофорный фонарь, - и всё потому, что его контур на бледном лазурном (пожалуй, даже чересчур лазурном) небе слишком чётко граничил и не имел хотя бы чуть-чуть размытой и плавно исчезающей в этой лазури окантовки. Или же брызги пенистого прибоя у скалистого выступа на другой картине: в них не ощущалось хаотичности и объёмного разнобоя, что придавало бы им естественность и живость; у Вадима они походили на снежные хлопья, и даже не упавшие с неба, а как бы взбитые, подобно сливкам, самими волнами. Снова и снова проносилась в голове мысль, что из Вадима мог бы выйти отличный художник-мультипликатор, от которого не особо требуется соблюдение объёмности и плавного перехода в композиции. «Не исключено, - размышлял Артур, - что декоративно-прикладной профиль, который ему постоянно навязывается и навязывался раньше в казенных учреждениях, подавляет в нём свободу самовыражения как творца. Рисунки хорошие, ничего не скажешь. Общий замысел каждого вполне оригинален, предметы схвачены достоверно и колоритно. Вот только гляделось бы всё это лучше всего в качестве иллюстраций к печатным изданиям. Те, кто в живописи не искушен, вероятно, смогли бы по-своему оценить и даже восхититься этими её суррогатами. Бедняга Вадим!»
Впрочем, положение было вовсе не безнадежным. Полотна, за исключением некоторой монументальности в цветовом плане, могли казаться очень выразительными и завораживающими на некотором расстоянии. Именно категоричность в тонах придавала работам яркость и свежесть в их восприятии. Отойдя несколько шагов и убедившись в этом, Артур почти утратил к ним интерес. Правда, разочарования он при этом тоже не испытывал. Кое-какой прогресс в теперешних проектах Вадима был налицо – не могли же и в самом деле пройти даром все эти годы для человека, который имеет перед собой определенные цели и прилагает немалые усилия в их достижении! Любой труд, и в особенности творческий, приносящий отраду, в конце концов, способствует совершенствованию. Вот если бы ему при этом еще не мешать...
Как это часто случалось в последние дни, глубокомысленные рассуждения и сопутствующие им примеры из личного опыта поглотили Артура и завели в сторону от Вадимовых полотен. Он сидел, уставившись на один из листов перед собой с таким отрешенным видом, что Вадим, снова зашедший в мастерскую и появление которого осталось незамеченным, ошибочно приписал увиденную сцену впечатлению, произведенному на посетителя своими шедеврами. В сущности, любой мало-мальски творчески активный человек возможно даже обязан обладать некоторой толикой тщеславия как одним из импульсов для дальнейших созидательных дерзновений.
- Об чём задумался, Марк Аврелий? – наконец выдернул он Артура из омута философских блужданий.
- Так... – рассеянно промямлил тот, распрямляя свернувшийся лист. – Виртуальный полёт в прошлое для сравнения твоих материализованных фантазий того времени с нынешними... Кстати, что-то не могу уловить в тебе сегодняшнем авангардистской жилки, что в прежние годы порой охватывала тебя до умопомрачения.
Вадим усмехнулся и вздохнул.
- Опасаюсь конкуренции. Да и возраст шатаний в стороны уже миновал – пора утверждаться в чём-то определенном.
- Что ж, думаю, тебе в целом это удалось. – Артур поднялся со стула. – Лично я считаю – если тебе, конечно, небезразлично мнение отошедшего на покой мазилы, - что в твоих теперешних работах заметно проскальзывает утверждающий фактор. В переводе на нормальный язык это означает дерзость, ясность, композиционное единство и типологическую выраженность. Плюс, конечно, умение достоверно и моментально схватывать предметы и детали. Это – что касается достоинств. Если уж брать недостатки...
- Стоп! – сверкая глазами, прервал Вадим. – С этого следовало начинать, а не цеплять следом за воздаянием од. После бальзама дёготь кажется особенно горьким. Хула всегда успеет в своё время... Пардон...
Дверь отворилась, и в помещение зашли две девушки. Артур узнал их – они были тогда с Вадимом в баре «Кармен». Вероятно, кто-то из них и звонил недавно по мобильнику. Вспомнилось, как Вадим говорил в баре что-то про совместный проект.
Они тоже его узнали, но, как и следовало ожидать, дёрнули носами в обратную сторону и с показным усердием принялись слушать Вадима. Разговор зашел о доставке партии каких-то фанерных листов и грунтовочных материалов. Артур закурил и подошел к окну, из которого открывался неожиданно великолепный городской пейзаж. Вернее, почти городской, т. к. сочетание деревянных домишек, сгрудившихся у подножия крутого склона к разлившейся в половодье речке, и окультуренной набережной у противоположного ее берега позволяло соотнести данный ландшафт к разряду умеренно провинциальных – не совсем урбанизированных, но и в то же время далеких от захолустья.
Почему-то именно такие места за последние годы стали неудержимо тянуть к себе Артура. Ему непонятно отчего стало казаться, что его безмятежное детство прошло как раз в такой окраине небольшого городишки, спокойной и уютной. Жуковка в какой-то степени удовлетворяла этим требованиям. А ведь на самом деле всё обстояло не так. Артур по всем обстоятельствам мог считаться детищем большого города – крупного областного центра. Чем же в таком случае можно было объяснить подобную тягу к периферии, когда вокруг совершалось обратное – целенаправленное прогрызание нор и ходов поближе к эпицентру чаще всего эфемерных притязаний на всевозможные житейские блага? Разумеется, можно было тешить себя отождествлением с Великими, которые в большинстве своем отнюдь не стремились в водовороты цивилизованных столиц и предпочитали ваять, сочинять и колдовать на отшибе, в сторонке от светских поползновений. И еще проскальзывало неутешительное предположение, что данное стремление к тихой гавани есть, по сути, начальный симптом медленно подкрадывающейся старости. Что здесь истина, или же эти два фактора вполне способны перекликаться и взаимно дополнять один другого?
«Но ведь до недавнего времени я не претендовал на творца, да и никаких признаков ранней старческой меланхолии за собой как будто не замечал, - продолжал рассуждать Артур, пуская колечки табачного дыма и внимательно оглядывая набережную, по-выходному оживленную и по-весеннему яркую. – Что же теперь заставляет подолгу и без устали вот так замирать у окна и при этом непонятно с какой целью копошиться в собственной памяти, в надежде раскопать что-то давно позабытое, но бесконечно дорогое тебе, как будто в нём таится ключ к разысканию истины и, да-да! – внутреннему прозрению и успокоению... Это, конечно, наваждение, но как, черт возьми, не хочется от него отступать!..»
Глаза между тем машинально подмечали какую-нибудь деталь, лишний раз подчеркивавшую мимолетную колоритность и неповторимость местности. Так когда-то студент Балашов накапливал «базу данных» (по выражению студента Семичастного) для эскизов к работам. Так теперь непонятно кто Балашов неосознанно пытался влезть в собственную же шкуру и проверить, насколько его восприятие окружающего подверглось трансмутации под воздействием приобретенных бюргерских замашек. Он пока еще не подозревал, что ключ к истине – той, которую он силился сейчас раскопать – уже давно находился у него в руках. Разве что мозги отказывались безоговорочно капитулировать перед всей очевидностью происходящего...
- Гей, славяне! – легонько подтолкнул его подошедший сзади Вадим. – Очнись, печальный демон, дух изгнанья. Чтобы тебя взбодрить, я поставил кофеварку. А то ежели поутру не по нутру – гастроном напротив. Что скажешь?
- Вадим... – Не реагируя на бодрые потуги собеседника повернуть его лицом к более материализованному, Артур кивком указал на заоконный весенний этюд. – Ты когда-нибудь обращал внимание туда, особенно осенью?
- И не раз. Даже пытался воссоздать это на полотне. Боюсь, в анналы шедевров моя пачкотня никогда не зачислится. Почему, хочешь спросить? Отвечу: точно такая же работа висит теперь в областном музее современной живописи, разве что выполнена была весной, как сейчас, и с более низкого ракурса – на улице писалось. В одна тысяча девятьсот семидесятом году.
Артур сочувственно присвистнул:
- Автора запомнил?
- Спрашиваешь! Некто Прокопишин Ю.А. Я в адресном бюро справки навел и узнал, что в 89-м году сей гражданин укатил в Заполярье, на Соловки. Ну, а мою работу приобрел за гроши детский интернат №2. Уж не знаю, где она там обосновалась... Вот такие пироги.
- Не расстраивайся, Вадик. Может, оно и к лучшему. Кто сейчас музеи-то посещает? А вот ребятишки, по крайней мере, будут хоть на капельку к искусству приобщены. Заодно с преподавателями.
Вадим подозрительно скосился на Артура – уж не иронизирует ли тот по поводу его маленькой трагедии. Артур понял, что слегка перегнул и поспешно отвел тему в нужное ему сейчас русло:
- Ты не мог бы снабдить меня всем необходимым для пробного эскизика? Посмотрю, насколько ручонки отвыкли созидать прекрасное. На заводе, сам понимаешь, кроме халтуры больше ни хрена не приходилось гнать.
- Можно... – Вадим вытащил из папки на столе гознаковский лист ватмана (210 Х 300) и приколол кнопками к одному из планшетов. Затем придвинул к окну офисный стул на треногой опоре и с вращающимся на резьбе сиденьем. – Цвета сам подбирать будешь или просто побаловаться захотелось?
- Ни то, ни другое. По выражению нашей несравненной Изабеллы Юрьевны Фирнаго, сделаю попытку односеансного этюда с натуры «а ля примой».
- Смотри-ка, не забыл еще, - покачал головой Вадим.
- Чего не забыл?
- Не «чего», а «кого». В смысле, Изабелку. Три года назад в Штаты укуковала. В портлендской академии теперь цветоведение преподает.
- Надо же! Куда ни ткнись – везде кто-то местожительство разменял. Надеюсь, тебя-то, Андреич, по крайней мере, не поджидают радужные перспективы эмиграции четвертой волны?
- И хочется и колется, - ответил Вадим, придирчиво наблюдая, как Артур не без робости совершает первые контурные штрихи непонятно чего – не то пейзажа, не то натюрморта. – С одной стороны – вроде как свобода самовыражения, неограниченный диапазон направлений, инфраструктура... А с другой – языковой барьер, ментальность, привитая совковая агорафобия и неуверенность в завтрашнем дне... Пока что перевешивает второе. Вот ежели бы в длительную творческую командировочку... – Он затуманил глаза.
- Мечтать не вредно, особенно художнику, - рассеянно заметил Артур, водя карандашом по бумаге и недовольно щурясь. – Вот если бы тебе предложили съездить на халяву в любую точку планеты, - ты бы что избрал?
- Хм... – Вадим затеребил бороду. – Н-ну... Тут с ходу не ответишь... Если иметь в виду профессиональные интересы – то, пожалуй, Новую Зеландию... Или нет... Норвегию. Скалы, фиорды, драккары ... Стоп! Лучше Индию, с её храмами, джунглями...
- А я бы на Байконур маханул, - еще более рассеянно пробормотал Артур. Эскиз не получался – контуры явно не отображали задуманного. – Такие виды!.. Саксаул намазюкал – и уже похоже.
- Иди ты в задницу! – встряхнулся Вадим. – Ладно! Дерзай пока один, мне по делам отлучиться надо. Как говаривал товарищ Бендер, «мулаты ждут».
Он вышел из мастерской.
- А почему не мулатки... – совсем шепотом и уже в пустоту промямлил Артур. Работа полностью захватила его. Несмотря на вполне ожидаемый им провал, он, как в старые добрые времена, испытывал то самое наслаждение от работы, которое принято называть эстетическим. В отличие от Вадима, всегда мастерски схватывавшего и соблюдавшего пропорции изображаемого предмета, эта часть процесса Артуру как раз почему-то удавалась после немалого труда. Иногда казалось, что подобный неожиданный перекос есть не что иное, как подсознательный уход в сторону классического примитивизма, умышленно искажающего форму того или иного объекта на полотне (как у Гогена и Анри Руссо), дабы на нем восторжествовала сознательная инфантильность или даже невинное простодушие не только одушевленного предмета. Так в свое время пытался разъяснить это явление Вадим. Только сам Артур отлично понимал, что дело тут вовсе не в генетической предрасположенности к подсознательному. Он склонялся к более земной трактовке – что здесь доминировали природная лень плюс чрезмерная торопливость. Чтобы умело и с наскока придать на плоскости точные очертания набрасываемого предмета и при этом соблюсти все его пропорции, необходимы были долготерпение и постоянная тренировка руки, как спортсмену предварительная разминка перед тренировочным процессом. Напрасно многие считают, что опытный мастер полотен осуществляет эскизные наброски с ходу и без предварительных «раскруток». Серьезные живописцы почти ежедневно упражняются в непонятных постороннему глазу контурных написаниях, чтобы руки находились в состоянии «моментальной готовности зримого отождествления». Проще говоря – умение быстро переносить на бумагу видимые контуры требует постоянных упражнений, чтобы рука «не забывалась». Артур же в былые времена не давал себе труда заниматься разминочными «рукопрениями», что нередко приводило по мере написания к нарастающему несоответствию задуманного и изображаемого. И тогда приходилось где-то что-то перекраивать уже по ходу работы, чтобы композиционное построение не нарушало общей упорядоченности содержания рисунков. Благодаря интуитивному умению подбирать необходимую цветовую гамму и создавать глобальный картинный фон, первичный контурный недостаток стушевывался под общим впечатлением живости и естественности большинства его работ. Написание же с натуры, не требующее особой фантазии и импровизации в нюансировке цветовой мозаики всегда его удручало и казалось настоящей каторгой, обузданием и заштамповыванием творческой пульсации в мозгу. Аналогичные муки приходилось испытывать в школьные годы при заучивании (зазубривании) наизусть стихов, правил и формул, довольно скоро улетучивавшихся из памяти, если их не доводилось применять в дальнейшем.
Ничто другое не могло так его удручать и одновременно раздражать (и не только в работе), как однообразное изо дня в день циклическое повторение одних и тех же действий, операций, приготовлений, - словом, всего, что исполнялось чисто механически и не требовало вмешательства умственной направляющей. Он с ужасом пытался представить, как это люди способны просидеть годами за конвейером и выполнять монотонно и методично одинаковые движения по сотни раз в течение целого дня. Правда, со временем Артур почти свыкся с таким каждодневным циклом в собственном быту: квартира, электричка, метро, завод – и в обратном порядке. Но и тут врожденное стремление к разнообразию не давало окончательно себя похоронить – выходные дни пусть не с лихвой, но хоть в какой-то степени компенсировали убогость подобного существования, благо разудалые жуковские ровесники почти всегда находились своевременно и под боком. Хотя и такое времяпровождение отнюдь не носило в себе какого бы то ни было разнообразия.
Теперь же, мысленно вновь и вновь перелетая в прошлое, Артур, уже с позиции более умудренного житейским опытом мужа, мог отчетливо проанализировать не только замыслы и поступки тех лет, но и достаточно чётко выявить для себя концептуальные сдвиги в эклектике собственных мировоззрений. И чтобы окончательно убедиться в истинном и единственно правильном выборе, он нарушил, казалось бы, раз и навсегда установленный порядок и приехать с теплым огоньком надежды сюда, в штаб-квартиру и возможную колыбель творческой карьеры Семичастного. Надежды, что получит лишнее подтверждение необходимости данного выбора – восстать из пепла и сделать еще одну попытку воспарить над бренным миром, используя в качестве оперения свой талант живописца и желание во что бы то ни стало его реализовать.