Рассказ-быль
Газета «Горняк Заполярья" от 21 мая 1993 г.
Имя Николая Петровича Дмитриева уже известно читателям «Горняка Заполярья». Бывший узник Чукотлага, ныне пенсионер, живущий в городе Череповце, он периодически присылает свои воспоминания о лагерной жизни в краеведческий музей и редакцию «Г.З.».
Сегодня мы публикуем его очередной рассказ быль. Автор считает, что его произведение не претендует на художественную ценность. Он просто рассказывает о тех людях, с кем когда-то незаслуженно «мыкал горе» в Чукотском лагере, вспоминает отдельные эпизоды гулаговской жизни. Герои их – реальные люди с конкретными фамилиями. Бригадир бесконвойной бригады заключенных, он же диспетчер – это сам автор рассказа. Фамилию доктора, как написал Н. П. Дмитриев в письме в редакцию, он не запомнил.
Стиль автора были, её сюжет мы оставляет практически без изменений.
I часть.
Пурга бушевала четвёртый день. Жизнь в тундре замерла. Бригада не работала. В помещении (по проекту - баня) было тепло: печка-времянка топилась непрерывно.
Бригадир решил проверить капканы, поставленные на песца. Желающих сопровождать его не нашлось – в бригаде знали, что он каким-то животным чутьем ориентировался в тундре даже в пургу. Оделся бригадир в телогрейку и бушлат, поверх ватных брюк – широкие брюки из хлопчатобумажной ткани, на ногах – валенки, на голове – шапка собственного пошива наподобие армейского шлема.
До капканов дошел быстро, ветер дул в спину. Капканы стояли обнаженные и пустые. Снова засыпать капканы снегом было бесполезно, и бригадир повернул обратно.
Внезапно перед ним выросли две фигуры (то ли звери, то ли люди), ползущие по снегу. Бригадир держал наготове топор – в тундре могли быть росомахи. Но это оказались замерзающие и выбивающиеся из сил люди. Он шагнул к ним, бесцеремонно поставил на ноги и прокричал: «За мной!».
Встретив в пургу человека, замерзающие обрели силы и последовали за своим спасителем. При движении они согрелись, зашагали по твердому насту быстрее, и бригадир безошибочно привел их к своим бригадникам.
Один был небольшого роста, грузин, как потом оказалось, экспедитор отдела снабжения Иультинского горнорудного предприятия. Другой, повыше – главврач санчасти Иультинского лагеря. Его бригадир узнал.
Бригадники обступили пришельцев, расстегнули их одежду, стали растирать им лицо, руки, ноги. Годой (дневальный) согрел и заварил чай.
Бригадир распорядился освободить для гостей нижний ярус вагонки. Мартин и Витя быстро переместились к ребятам наверх, предварительно застелив свежими простынями постели.
– Доктор, и вы, кацо, располагайтесь, – бригадир указал им место.
Из короткого рассказа грузина бригадники узнали, что те втроем ехали на тракторе из Иультина в Эгвекинот, когда началась пурга. Видимости не стало. Тракторист посоветовал своим спутникам, пока не занесло, идти по трассе вперед: жилое помещение недалеко. Сам же остался с трактором в надежде, что за ним потом придут. По описанию грузина, тракторист – высокого роста и зовут его Дима. «Это Кожевников», – предположил бригадир, – надо идти его спасать. «Кто со мной?», – «Да из нас любой пойдет, сам выбирай».
Бригадир назвал Володю-москвича, рослого, физически сильного парня, шофера по профессии. Вооружившись веревкой, топором и длинным шестом, они вышли навстречу бушующей пурге.
Тракторный поезд они обнаружили между мостами 107 и 108 км. Тракторист, а это, действительно, был Кожевников, механик Иультинского автопарка, отсиживался в будке на санях, подтапливая печку, экономя оставшееся дизтопливо. Дима узнал бригадира, обрадовался встрече с ним и своему спасению. В обратный путь двинулись без промедления.
В своей среде у бригадников Кожевников освоился быстро, напился горячего чаю и забрался на нары к ребятам. Но уснуть ему не дали. Всех интересовала жизнь заключенных в Иультинском лагере, а бригадира – работающих в автопарке, многих он знал по 50-му году.
– А почему ты один, без напарника в такой дальний путь поехал – удивился бригадир.
Оказалось, опытные трактористы – Андрей Воронов, Вася Симонов, Пашка Пащенко уже освободились по зачетам, а Василий Аршинов, будучи во хмелю, напал на бульдозере на охрану и гонял охранников по снегу, пока те не подстрелили его в руку. Так что ехать Кожевникову за срочным грузом пришлось одному. «А эти двое, – он указал на спящих спутников, – ехали по своим делам в Эгвекинот».
К ночи пурга усилилась. Вокруг здания слышался какой-то звериный рев, снег, поднятый ветром, заволакивал белый свет как молоком. Но внутри помещения топилась печь-времянка, горела «колымка» (самодельная керосиновая лампа), дежурил дневальный, и люди вынужденно отдыхали от работы.
Заблудившимся в пургу путникам повезло: они попали в помещение бесконвойной бригады, которая занималась строительством и ремонтом трассы от 97-го до 112-го километра.
В основном бригада состояла из молодых парней. Это были дети времен Отечественной войны, оставшиеся без родителей. Голодные, раздетые, они в большинстве своём воровали, чтобы прокормить своих младших сестер и братьев, больных матерей. Сроки за воровство давали большие – по 10-15 лет. В лагерях эти молодые парни считались «пацанами». Находились они под влиянием воров и как бы проходили кандидатский стаж в «законные воры». Попав в Чукотлаг, они подвергались невиданным жестокостям лагерной администрацией и в связке с ней - «суками» во имя Его Величества Плана работ по освоению богатств Севера.
В бригаде были ребята разных национальностей: 4 узбека, 2 немца, 2 белоруса, 3 украинца и 11 русских. Бригадир был выборный, не так, как в других бригадах. Был он старше основной массы лет на 10, прошел войну, командовал штрафными подразделениями, В Чукотлаге разменял вторую пятилетку, но человечности и даже какой-то внутренней интеллигентности не потерял. Он же осуществлял и техническое руководство производством работ.
Бригадники его уважали, слушались беспрекословно, за порядком следили строго. Бригадир же, в свою очередь, обеспечивал фронт работ, заработок, сносные бытовые условия и питание. В Чукотлаге такая бригада была словно оазис в пустыне.
II часть.
Под утро бригадиру не спалось: в голове, как кадры из фильма, проносились воспоминания о пребывании в конце 50-го года в Иультинском лагере. Разволновала неожиданная встреча с доктором...
Доктор поднялся рано. Одетый, беседовал возле печки с дежурившим Ленькой Пилипенко, балагуром и весельчаком, которого в бригаде в шутку называли международным вором. А прозвали так потому, что еще ребенком Леньку в 41-м вместе с родителями вывезли в Германию. Родители на тяжелых работах умерли, а он выжил. С такими же, как он сам, немецкими беспризорниками научился воровать. Конечно же, попался. В Германии его посадили в тюрьму, кто-то надоумил Леньку обратиться в русское консульство. Так он оказался на родине, на Украине. Здесь, вновь попав в окружение послевоенных беспризорников, получил за воровство срок.
Доктор не мог понять, к каким людям он попал. Бригадира, казалось, он где-то видел, но припомнить не мог. Стал расспрашивать Леньку более подробно.
- А у нас и не бригада вовсе, а гарнизон, – веселым голосом рассказывал Пилипенко. – А начальником гарнизона – наш бригадир. Вот летом тут у нас взвод солдат во главе с младшим лейтенантом размещался, приезжали в тундру сено заготавливать. Так ихний лейтенант перед нашим бригадиром брал под козырек, как младший по званию. Ведь бригадир-то наш – майор, фронтовик. Вот с лета мы и называемся «гарнизоном». Солдаты так назвали. Мы с ними дружно жили. Они у нас часто обедали, мы у них. Жаль, недолго здесь
были.
– Подобные гарнизоны с нами граничат, – продолжал балагурить Пилипенко. – Например, на 122-м километре начальником морской капитан-лейтенант, на 112-м – старший техник-лейтенант, на 79-м – инженер-капитан. Такие здесь порядки.
– А в бригаде у вас – уже освободившиеся заключенные? – допытывался доктор.
– Почему вы так решили? – удивился Ленька.
– Вид внешний у людей хороший. Все побритые, брани матерной не слышно. Постели чистые и посуда тоже, – объяснил доктор.
– А-а, так это мы хорошо воспитаны, – снова с улыбкой ответил Ленька, – У нас даже свой священник имеется. Бригадир наш – человек интеллигентный, есть среди нас столичные жители. Мы книжки читаем по вечерам. Вот только газет не читаем, не получаем их потому что. А простыни нам солдаты подарили. У нас и баня своя с прожаркой есть. Сами в ней регулярно моемся и белье стираем, – И в свою очередь спросил: – А вы настоящий доктор или это кличка?
– Настоящий. Я уже вашему бригадиру говорил, что являюсь главным врачом Иультинского лагеря.
Балагур Ленька вдруг замолчал. Вспомнил, что про иультинского главврача худая молва шла. Был он из той категории людей, которые заявляли: я прежде всего чекист, а потом – врач.
«Не надо бы с ним откровенничать», – подумал Ленька. Доктор тоже обдумывал свое положение. Работая главврачом, он испытывал ответное, недоброжелательное к себе отношение заключенных, поэтому, если эти люди из освободившихся, среди них могут быть и его пациенты.
Ленька, почувствовав какую-то внутреннюю растерянность доктора, решил его успокоить.
– К врачам мы, заключенные, как к своим единственным защитникам и спасителям относимся.
Доктор, наконец, понял, что попал в бригаду заключенных, и что никакого конвоя здесь нет. Прервав беседу с Пилипенко, он лег на свое место.
III часть.
Рассвело. Пурга не утихала. Люди привели себя и свое жилище в порядок и стали собираться завтракать. Первым пришел Коля Лапоть (Лаптев), парень на все руки от скуки: он и сапожник, и прачка, и банщик, и сушильщик, и жил он в бане-прожарке. С ним был Виктор Антонович Завадский, назначенный от санчасти бригадным фельдшером, а на воле – католический священник из-под Вильнюса.
Узнав, что среди гостей находится врач, Завадский попросил его осмотреть Ивана, который в последнее время сильно недомогал, но категорически отказывался покидать бригаду. Доктор поставил диагноз – заболевание, и очень серьезное, печени. Необходимы сахарная диета и госпитализация. Тут же, не сговариваясь, бригадники каждый отсыпал Ивану сахарного песку. Доктор предложил осмотреть всех заключенных, но бригадир отклонил предложение, вежливо заявив, что осмотры хорошо проводит Виктор Антонович.
Кто-то предложил продолжить чтение вслух книги. Все согласились. Чтец устроился возле «колымки», остальные расселись на нарах. Бригадир ушел проводить фельдшера Завадского до его жилища. Часам к одиннадцати книгу – это была «Повесть о настоящем человеке» – дочитали до конца и вновь стали расспрашивать механика Кожевникова о жизни в Иультинском лагере. Кожевников рассказал о своем знакомстве с бригадиром.
Бригадир прибыл в Иультин с новым этапом в 50-м году. Определили его в автопарк диспетчером. Вольный начальник автопарка, вконец спившийся человек, фактически от руководства самоустранился, и все заботы легли на нового диспетчера. Трактористы и шоферы, все бывшие фронтовики, быстро нашли с ним общий язык. На всех оперативных совещаниях вместе с вольным начальством всегда присутствовал и новый диспетчер. От него во многом зависели зачеты заключенных по работе.
Помню, продолжал свой рассказ Кожевников, в ноябре замело перевал. Грузы – продукты, уголь, лес и прочее – складировали на 194-м километре трассы. В дальнейшем их перевозку возложили на наш автопарк.
Обстановка сложилась опасная. Проехать через перевал было невозможно, а продукты, уголь, предназначенные для двух Иультинских лагерей, заканчивались.
Вольные начальники ничего лучшего предложить не смогли, как вывести весь лагерь с лопатами на расчистку перевала. Работами руководил наш новый диспетчер.
Тремя бульдозерами выехали на расчистку. Буксирный трактор с будкой был вспомогательным.
На 25-м километре дорога, плотно забитая снегом, шла в обход сопок, местами - над ущельями. Крутизна сопок доходила до 80-85 градусов. Нередко случались обвалы.
Короткий световой день не давал работать в полную силу. Снег приходилось отрывать от вертикальной стенки сопки и спаренными бульдозерами сталкивать под крутой откос.
Диспетчер, обвязанный веревкой, не раз ходил с шестом на разведку трассы. Бывало, не раз срывался под откос. Так за неделю мы пробились до 194-го километра. Там отоспались, заправились, сани нагрузили продуктами и двинулись в обратный путь.
Обитатели лагеря, стоя у проволочного ограждения, встретили нас криками восторга. Вольные, приветствуя, выходили к дороге. Начальник лагеря тоже вышел нам навстречу, наградив двумя бутылками спирта и банками консервов.
По расчищенной трассе пошли автомобили, и жизнь в Иультине вошла в норму.
Через несколько дней в автопарке произошло событие, от которого пострадал наш диспетчер. Но об этом, добавил Кожевников, я рассказывать не буду, если хотите, спросите у него сами. А вот о пожаре, который случился в январе, расскажу.
Как обычно, после работы диспетчер остался нормировать декабрьские наряды и путевые листы. Угля у нас, как правило, не хватало, поэтому печку-времянку топили дизтопливом. Делали это тайком, чтобы начальство не увидело. И вот при заливке в консервную банку солярки произошёл взрыв. От взрыва загорелось, а потом взорвалось ведро с горючим. Пожар охватил помещения диспетчерской, конторы, переметнулся на склад и крытую брезентом стоянку тракторов и автомобилей.
Погасив горящую на нем одежду, диспетчер быстро собрал проживающих в землянках, рядом с конторой, вольных. Прибежали человек тридцать. Общими усилиями снегом удалось закидать пламя. Но сгорели контора, склад запчастей и брезентовый навес для техники.
Чтобы выручить диспетчера и не сорвать строительные работы, автомобили в те дни не глушили сутками, работали не в две, а в три смены. Автомеханик съездил в Эгвекинот, привез необходимые запчасти и аккумуляторы. В срочном порядке восстановили брезентовый навес и здание конторы. Позднее выяснили причину пожара: в отсутствие диспетчера один из шоферов взял ведро, чтобы заправить автомобиль бензином. Остатки горючего слить забыл, в ведро потом добавили солярку, и поставил эту смесь к печке. Диспетчер об этом не знал и, как говорится, «погорел». Однако, когда пожарная комиссия проводила расследование, всю вину он взял на себя.
Через месяц нашего диспетчера оперуполномоченный Карташов посадил в карцер и за пожар завел на него «дело». А чуть позднее диспетчера увезли на первый километр в тюрьму.
Вот такое у нас было знакомство с вашим бригадиром, – подытожил свой рассказ Кожевников.
Как и все бригадники, доктор внимательно слушал рассказ Кожевникова. Он, наконец, вспомнил, где встречался с этим человеком (бригадиром)...
После обеда разговорился Грузин. Он оказался общительным человеком, хорошим рассказчиком, мог, не без этого, и приврать, и байку веселую рассказать. Его слушали до ужина и после ужина.
Так прошло еще 4 дня. Пурга, наконец, утихла, наступили безветренные морозные дни.
С рассветом бригадники заправили своим дизтопливом бульдозер Кожевникова, а Дима в знак благодарности расчистил на нем от снега три моста и несколько впадин на трассе, чем избавил бригаду от этой работы вручную. Провожать тракторный поезд вышли все бригадники. Ивана доктор убедил поехать с ним в лагерную больницу.
Грузин и Дима тепло распрощались со всеми за руку. Подошёл к бригадиру и доктор.
– Простите за все, что было между нами, – сказал он ему, но руки не подал. И, повернувшись ко всем, добавил: – Спасибо за приют. Всего вам доброго.
...Жизнь в бригаде продолжалась своим чередом. И только однажды вечером, отужинав после работы, ребята решились спросить бригадира:
– За что доктор просил прощения? Что было тогда между вами?
Не очень охотно, но бригадир поведал своим товарищам по несчастью недосказанное Кожевниковым происшествие.
Дело было спустя примерно неделю после очистки трассы. Как обычно, после развода бригада нашего автопарка и я, в том числе, вышли на работу. Вдруг в диспетчерскую врываются надзиратели с собакой. А с ними – орущий, со сжатыми кулаками доктор. Собаку пустили обнюхивать всех по порядку. Собака та была не только ничему толком не выученная, а вообще дурной. Набросилась она на меня, стала рвать бушлат. Надзиратель оттащил собаку и приказал мне следовать за ним. Доктор истерично орал на меня, пытался ударить и грозился самыми жестокими для заключенного карами. Повели меня на допрос. Методы его вам известны, рассказывать не стоит.
Но мне повезло. Узнав об этом инциденте, начальник лагеря старшина Гутенко распорядился: собаку дурную застрелить, а меня отпустить выполнять свои обязанности. Потом, несколько подумав, он поступил иначе: выстроил всех, человек двадцать механизаторов, в том числе и меня. Снова пустил собаку. Та меня обошла и набросилась уже почему-то на шофёра, который только что прибыл из рейса и ещё даже машину не успел заглушить. Доктор всё это время бесновался рядом с нами. Надзиратель стоял молча, насупив брови.
Тогда Гутенко снова повторил своё распоряжение застрелить собаку, а доктору строго приказал заниматься своим делом.
А что конкретно произошло? У доктора из землянки то ли вечером, то ли утром украли костюм шерстяной, бутылку спирта и деньги. Конечно, скорее всего, сделали это вольные, жившие в землянках рядом с лагерем. Но доктор с надзирателем сами решили провести следствие.
Вторая неприятная встреча с доктором у меня произошла незадолго до отъезда на суд – за то «пожарное дело», о котором рассказывал Кожевников.
Когда Карташов (оперуполномоченный лагеря) выпустил меня из карцера, заболел я. Поднялась высокая температура, я еле держался на ногах. С помощью одного тракториста дошёл до санчасти. Подошла моя очередь. Увидев меня, доктор заорал, обозвал вором, бандитом и вообще отказался принять.
Бог миловал, выздоровел и без его помощи. Свет всё же, пусть и далёкий,
чукотлаговский, не без добрых людей.
Николай Дмитриев
Г. Череповец Вологодская обл.
Примечания:
Рассказ своего деда предоставила Наталия Викторовна Купрене (Череповец).