Обычно я сплю без снов. Если мне сны снятся, я их, как правило, не запоминаю. Но некоторые остаются в памяти и заслуживают того, чтобы быть опубликованными в виде отдельных новелл.
1. Рязанская морда.
Этот сон приснился мне в 1983 году во время ливано-израильской войны. Сюжет такой:
Израиль нападает на Советский Союз. Советская армия разбита, войска Цахал подходят к Москве, и проносится слух, что тех, кто еврей или имеет родство с евреями, не тронут, остальных – в концлагерь. Ну, тут все сразу бросились в евреи записываться.
Я рассуждаю: с Израилем ничего общего иметь не хочу, но в концлагерь неохота, и придется отметиться. Тем более, что я – еврей по всем документам., да и внешность у меня соответствующая, так что проблем возникнуть не должно. А потом можно и в партизаны.
И вот я на улице Горького (ныне Тверская), вижу огромную, в целый квартал, очередь. Ругань, давка. Я спрашиваю, кто последний, и слышу в ответ: «Куда прёшь, рязанская морда!»
Но это ещё не конец. На работе я рассказал этот сон, и мой завлаб, не поворачивая головы, пробурчал сквозь зубы: «Дуракам и дурацкие сны снятся».
2. Агент семь-сорок.
Примерно тоже 1983-1984 год. Наверное, перед этим насмотрелся «Мёртвый сезон» или «Штирлица»
Наша сотрудница, Галя, часто звонила на работу своему мужу. А у того добавочный телефон – 7-40.
И вот мне снится сон.
Вызывает меня наш начальник отдела кадров Иван Михайлович Цыцарев, и говорит: «Мы решили послать Вас в разведку в США, чтобы Вы там разоблачили происки мирового сионизма. Вы теперь будете у нас агент семь-сорок. И пароль Ваш тоже будет: семь-сорок».
Я отвечаю: «Ну какой из меня разведчик? Меня ж поймают, пытать будут, я всё расскажу». А Цыцарев мне: «Если расскажешь, расстреляем всю твою родню». Я ему: «Ну так хер тебе тогда, картофельное рыло!». Цыцарев нажимает на кнопку селектора, и вызывает сотрудника нашей лаборатории Колю. Я знаю, что Коля из семьи потомственных военных, многие его родственники служат во флоте. Коля заходит, под халатом у него тельняшка, рвёт на себе тельняшку и кричит: «Серёга, выручай, лучшие сыны Родины гибнут в неравной схватке с мировым сионизмом!».
Сагитировал меня, короче, Коля, и вот следующая картина: я в США. Где-то на горизонте небоскрёбы, а вокруг меня бескрайний то ли пустырь, то ли свалка. И посреди всего этого – дверь в подвал, такая, какая бывает в старых домах. Дверь обита дерматином, как в старину, кнопка звонка, и табличка, как когда-то в коммуналках: 1 зв. – Иванов, 2 зв. – Петров, 3 зв. – Сидоров, 4 зв. – Рабинович. Ну, я звоню 4 раза, открывается дверь, выходит старушка-божий одуванчик (вроде той, что в фильме «Место встречи…» на телефоне сидела), я ей называю свой пароль: семь сорок, и она меня ведёт вниз по лестнице. Спускаемся долго в полной темноте, потом, наконец, старушка открывает обшарпанную дверь, и я попадаю в колоссальный зал с шикарными позолоченными люстрами, в центре столы, заставленные лучшими деликатесами, где-то играет орган. Старушка подводит меня к столу, и представляет меня лидерам мирового сионизма:
Это – Голда Меир.
Я говорю: «Здравствуйте».
Это – Леви Эшкол.
Я говорю: «Здравствуйте»
Это – Моше Даян.
Я говорю: «Здравствуйте»
А это наш начальник контрразведки Моисей Соломонович Мюллер.
Я говорю: «Здравствуйте».
А он мне отвечает: «ЗдГаствуйте, здГаствуйте, товарищ Столбун».
И тут мне говорят: «Агент семь сорок, Вас к телефону».
Я беру трубку и слышу Галин голос: «Семь сорок!».
Просыпаюсь в лаборатории у себя за столом, и опять слышу Галин голос: «Семь сорок, пожалуйста!»
3. Квакации.
Этот сон приснился мне где-то году в 2004-ом, скорее всего, под влиянием рассказов Станислава Лема.
По всему Миру начались репрессии против людей с коммунистическими убеждениями, и решил я эмигрировать. Но не в Израиль, не на Кубу, не в Северную Корею. В другую галактику.
И вот я на далёкой планете в космопорте подхожу к окошку эмигрантской службы. А космопорт, надо вам сказать, похож на подмосковную заброшенную станцию электрички 50-х – 60-х годов: плохо покрашенные дощатые стены, протёртые скамейки, заплёванный, в окурках, пол. И само окно эмигрантской службы похоже на окошко билетной кассы того времени: такое же всё потёртое.
Сидит за этим окошком огромная рыба. Я ей говорю: «Прошу у вас политического убежища, меня на Земле преследуют за мои убеждения». А она мне: «Двоякодышащее?»
Я говорю: «Нет, только воздухом».
Она мне: «Членистоногое?»
Я говорю: «Да нет же, млекопитающее».
Она мне: «В таком случае приятного млекопитания».
«Где же мне у вас поселиться?», спрашиваю.
Она мне: «Идите по вон той тропинке до ближайшего болота, там и поселитесь».
Я пошёл по указанной тропинке, и через некоторое время выхожу к болоту. Там на листе кувшинки сидит огромная лягушка, и говорит мне:
«Мы вас так ждали, и место вам приготовили, вот на этой и этой кочке мои подружки живут, а вот эта свободна, здесь и поселяйтесь».
Я говорю: «Всё это хорошо, но какой у вас, всё-таки, общественный строй: капитализм, социализм, коммунизм, феодализм?»
А-а-а, - говорит лягушка, - у нас квакации.
Что это за строй такой, «квакации», я о таком даже не слышал, - говорю я. -Что вы тут делаете?
Да ничего,- отвечает лягушка. - Сидим и квакаем.
4. Комиссар.
Этот сон приснился мне где-то в 1996 году, возможно, под влиянием рассказов Шолохова. Ни о какой постапокалиптической фантастике я тогда даже не слышал.
Итак, новая революция, я – комиссар. Сижу за столом у себя в кабинете, в одном из немногих не до конца разрушенных домов. На мне кожанка (как же без неё!), за спиной на стене портреты Маркса, Ленина и Че Гевары. На столе – компьютер и портативная рация, у ног «калашников». Открывается дверь, входит дежурный: «Товарищ комиссар, буржуев пленных привезли!».
- Ну, давайте их сюда!
Конвоир заводит восемь человек. Я взглянул, и у меня внутри всё – у-ух!
Среди этих восьми – Ленка с мужем и дочкой. Я с ней вместе в одной лаборатории работал, а когда в середине 90-х всё рухнуло, она уволилась и вместе с мужем бизнесом занялась… Хотя какой там бизнес – красители для микробиологии то ли синтезировала, то ли продавала… А теперь вот как, значит… Ну, все уже, понятное дело, избиты, еле стоят, кольца-серьги сорваны.
Я одеваю на рожу нейтральную маску, и говорю как можно равнодушнее:
- Сафронов! Этих пятерых – в расход. А этим троим (киваю на Ленку с семьёй) – вернуть всё, и машину до границы.
Сафронов подсаживается ко мне, кладёт РПК на колени, смотрит себе под ноги:
- Что-то не пойму я тебя, комиссар. Не ты ли нас учил: любой буржуй – враг. Просто быть богатым, когда есть бедные – уже преступление. Месяц назад, когда «баркашовцев» брали я по твоему приказу Кольку, брата родного, в расход пустил. А ты – бабу смазливую пожалел? В общем, так. Этих троих мы всё равно «шлёпнем». А ты – запомни, комиссар: ещё раз такое повторится – лучше сразу к белым тикай.
- Не надо, говорю. Я их сам.
Беру автомат, веду всех троих к оврагу. Наши мне в спину смотрят, и взгляды у них такие, будто я им уже чужой…
Веду их мимо воронки на месте бывшего магазинчика, мимо скелета высотки, через пустырь, к оврагу, ставлю их на край оврага, вешаю автомат на плечо, и говорю:
- Пойдёте по дну оврага вдоль ручья на север, у во-он тех развалин подниметесь, но через развалины не ходите, там фон высокий. Обойдёте слева, потом лесом не северо-запад, километров через 20 будет граница. На дороги не выходите, от людей прячьтесь. Тогда, если повезёт, дойдёте.
И повернулся, чтобы уйти. И тут Ленка ко мне на шею бросилась:
- Серёжа, они убьют тебя, пошли с нами, ты же умный, образованный, забудь ты этот бред коммунистический, далось тебе это быдло, они ведь все власти хотят, они ведь свою революцию из зависти…
Нельзя такое говорить правоверному коммунисту, когда у него в руках оружие. Это всё равно, что где-нибудь в Пешаваре среди талибов выйти и крикнуть, что всё, что написано в Коране – бред и чепуха, а пророк Мухаммед был негодяем и авантюристом. Не пробовали? И не советую.
Короче, в себя я пришёл, когда затвор уже вхолостую щёлкнул. И пошёл к своим, не оглядываясь на трупы.