Манок

- Мама, а дядя плачет, - сказала маленькая девочка в красном капоре, показывая на Петровича пальцем. Петрович даже приостановился – она была            похожа на дочь, даже капор был точь в точь. Покупали вместе с Таней.

Это не слезы, просто снег. Колючий февральский снег сечет лицо на мосту. Метель разгулялась над серым льдом Фонтанки. До «Трактира на Бронницкой» осталось дотянуть немного. А там ждет друг Володька, друг единственный, с кем можно завить горе ремешком. Ну, ушла жена. Ушла к молодому. Орёт сейчас с ним. Наверняка. Не в петлю же лезть… Хотя он уже несколько раз расстегивал брезентовый чехол с верным «ижом», собирал его. Патроны  легко входили в патронник, но как только в ноздри ударял запах ружейного масла - духу не хватало.

Петрович сунулся за сигаретами. Рядом с пачкой нащупал какой –то кулечек шершавой бумаги. А - манок на рябчика. Купил, чтобы хоть чем - то отвлечься. Металлический, с неубранными заусенцами, сквозь колечко продета черная веревочка, скорее всего ботиночный шнурок. Потуги ВПК выжить.
Он шел и насвистывал: «Пяяяять, пяяяять, пять те – те – ре - вей». Кажется, так поёт петушок.

- Это вы мне, - спросила дылда в китайском пуховике, что шла навстречу. Она готовно улыбалась ярко напомаженным ртом.

- Вам.

Обнял за плечи, развернул, она не противилась. И они вместе пошли в «Трактир». Она старалась идти с ним в ногу. Он глянул на неё и решил, что можно.

По дороге познакомились. Ее звали Анной.

В трактире в этот вечер пятницы народу было под завязку, дым слоился сизым студнем, гремел заезженный «Распутин, Распутин». Друга Володьки не было. Завис где -то. А клялся, паразит…

- Что тебе взять?

- То же, что себе.

Он хмыкнул. Ладно. Взял два по сто пятьдесят, пива и бутерброды с колбасой. Пиво и водку здесь разливали, как и везде - в мерзкие пластиковые стаканы. Петрович уже однажды объяснял одной молоденькой, смазливой барменше, которая стеклянные бокалы прятала под стойкой – для своих, за что он не любит пластик. За то, что напоминают вялый член. У кого что болит, - съязвила та.


Чокнулись. Выпили. Оба до дна. Дылда выпила водку как воду. Петрович хотел удивиться, но потом решил, что так будет ближе к цели. Анна от водки зарделась, одна за другой курила сигареты, вытягивая их в несколько затяжек. Без пуховика она выглядела худющей. Хотя под свитером грубой вязки подробностей было не разглядеть. Под глазами круги как от хронического недосыпа. Глазищи зеленые как у кошки. Стрижена коротко, под мальчика, волосы медно – рыжие. Ей было около сорока, а может и меньше. Для Петровича возраст женщин стал загадкой, которую он бросил разгадывать, когда оглоушило сороковником. Словом, она была из тех рослых, худых барышень, которые Петровичу не нравились.

Музыка гремела так, что разговаривать приходилось на крике.

- А откуда знаешь, как рябчиков манить?

- С отцом охотилась. Он сам манки делал. Из заячьей косточки.

- А что про мой скажешь?

- У него голос толстый. Как у волка в сказке про козлят. Ни один рябой не подлетит.

- Ну, ты же подлетела.

- У меня с чердаком плохо, - призналась она. Он поднялся, чтобы заказать еще. Она остановила.

- Не бери больше. У меня дома «Рояль».

- А муж?

- Объелся груш.

Метель унялась, от выпавшего снега пахло арбузом. В ущелье улицы светила яркая луна, стоявшая над Обводным каналом. Аня  шла, придерживая Петровича, его штормило. Он запел во весь голос любимую - «Как на черный ерик», Аня засмеялась, и зажала ему рот ладошкой.

Она жила рядом, на Серпуховской.

- А, знаю, - решил блеснуть эрудицией Петрович, - тут Леньку Пантелеева грохнули.

- Нет, тут Блок с Любой в меблирашках жили, - поправила его Аня. - Лёнька пулю схлопотал на Можайской.

Надо же, какой экскурсовод пропадает, подумал Петрович. И когда  она стала открывать дверь, запустил ей руку под пуховик. Она ахнула, обернулась и жадно впилась ему в губы. Они вошли в прихожую, обнимаясь. С вешалки полетели какие – то шапки, зонтики. Потом отлетел в сторону стул, зашатался и рухнул торшер. Это была не любовь, а какое-то взаимное уничтожение. Петрович чувствовал, что ему хочется пронзить эту женщину, вбить ее в диван. Она искусала ему губы, царапала ногтями спину, хрипло кричала: «Еще, еще!». И раз за разом выгибалась под ним дугой в ответ на каждое его проникновение. Она так стонала, кричала, что Петрович несколько раз зажимал ей рот.

- Тише, соседи переполошатся! Ты что – чокнутая?

Она вывернулась из под ладони.


- Голодная. Не останаа а а….

Потом пили разбавленный «Рояль», Аня заботливо подкладывала закуски, ты ешь, ешь, благодарно сияла зелеными глазищами. Петрович чувствовал, что ему уже хватит, сознание ускользало, но стопнуться не давало мужицкое самолюбие. Разговор  был сумбурным. Тему жен и мужей не трогали. Выяснилось, что оба Скорпионы с разницей в днях рождения всего в несколько суток. Что Аня работает училкой, учит языку и литературе, а Петрович сугубый технарь. Уснули лишь под утро.

Его разбудили базарные крики чаек. Надо же, февраль, зима лютует. А они вопят, как на Ладоге летом, завидев как долбит малька окунь. Он не открывал глаза, но слышал, что хозяйка в комнате, что курит, но запах дыма перебивал аромат пельменей. Да такой густой и сытный, хоть ножом его  режь и на хлеб мажь.

- Хочешь, угадаю, чего тебе сейчас хочется? – спросила она.

- Попробуй.

- А ты открой глаза, лентяй, - засмеялась она.

Он открыл. На столе стоял запотевший графинчик с водкой. И четыре бутылки «Рижского». Аромат истекал из кастрюльки.

- Пельмени? – спросил он. – Это магазинные так пахнут?

- Да что ты, буду я магазинными угощать. Собственной лепки, - завлекала Анна. И ловко, чпокнув, открыла бутылку пива. – Давай в ванную, жду.

Петрович мылся, попеременно пуская то горячую, то холодную воду, выгоняя хмель. Хм, ненормальная какая-то. Орет, кусается, за пивом бегает, про Блока знает. Когда он вышел из ванной, на столе уже не только пельмени парили, щедро смазанные маслом, посыпанные перцем, но и рюмки были налиты с горкой и два пивных бокала увенчаны белоснежной шапкой пены. А между ними красовались на старинной селедочнице килечки, посыпанные кольцами фиолетового лука и грибки, украшенные малахитом зеленого.

Петрович ел пельмени, удивляясь их вкусу, острому, перченому соку, запивал пивом, Аня от него не отставала. 


Время от времени они встречались. Называли это – подзарядить батарейки. Одно время Петрович даже подумывал, не сойтись ли им, знал, что Аня очень этого ждёт. Но что – то мешало. Уж очень она была здоровенной, и любила командовать. Ездила с ним на охоту, сама валила деревья, сама пилила калабашки, варила борщ. Петрович, ты сиди, кури, я так люблю, как пахнет твой табак. И слушала, улыбаясь, как он манит рябчика. Семь, семь тетеревов…. Потом не выдержала:

- Петрович, дай сюда, ты же фальшивишь, как лабух на похоронах!


Они ушли со стоянки на полянку, посреди стояли четыре березы, росшие из одного корня. Сели, Анька быстро разложила закуску, разлила по стопкам водку. Стоял теплый, солнечный сентябрь. Они выпивали, закусывали.


Она высвистала рябчика. Сидя на Петровиче. Свистела долго, ряб попался ушлый, все приглашал ее прилетать, а сам ни за что не хотел лететь к ней. Она сидела на Петровиче, время от времени приподнимаясь, и тогда он чувствовал, что сейчас заорет на весь лес, но она, беззвучно смеялась, и зажимала ему ладонью рот. Фырк – прилетел рябок. Бабах! – выстрелила она. И в ту же секунду они оба закричали вместе. Пух от птицы летел с невысокой елки. Рябок бился крыльями в траве.


Она смеялась над ним: вы, мужики, такие примитивные создания. Рассказывала о вальдшнепе, который принялся трахать шапку, которую их научный руководитель, помешанный на охоте, подбросил в воздух на тяге, когда вывез их изучать фольклор на Псковщину. А настоящая вальдшнепиха бессмысленно подпрыгивала рядом.

Он научил ее пользоваться компом, подсказал на каких сайтах искать жениха. Она позвонила ему за три дня до отъезда в Германию. Через три года прислала вызов. Ее муж – маленький, пузатенький, похожий на итальяшку немец был от нее без ума. Они жили в загородном доме: три собаки, винный погреб, самогонный аппарат. Анька гнала кальвадос, сама коптила колбасы, пела русские песни, расхаживая в сарафане по саду, мотая своей огненной гривой.Косила, ставила в саду стожки. Соседи были от нее в восторге – Брунгильда. Она провожала Петровича на вокзал Мюнхена. Поцеловала нежно в губы. И сказала на ухо, когда уже дали последний звонок:


- Всё хорошо. Только вот манка у него нет…


Он вошел в вагон, растерянно улыбаясь. Прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Поезд, убыстряя ход, уже летел из вокзала. И тут в глазах у него бабахнула ослепительная вспышка. Сентябрь, золото берез, крик гусей в голубом небе, запах пороха. И ощущение безграничного счастья….