Уже вторую ночь сидели мы в засаде с Петей Кирдяпкиным, лейтенантом подземной госбезопасности. На днях Петя, румяный и молодцеватый подземник, явился ко мне на квартиру и сообщил (почему-то шёпотом), что подполковник Мазякин, шеф нашего отдела подземной жандармерии, поручает нам важнейшее и ответственейшее задание. Нужно было обеспечить ночную засаду возле Баранки. Так в Коломне называют памятник Гагарину в виде здоровенного металлического бублика, на левой стороне которого прикреплена большая бронзовая гагаринская голова в космошлеме. Из-за неё Баранку иногда именуют «Баранка с бородавкой».
Это прозвище кажется несколько обидным. Памятник мне нравится; он удачно поставлен, и через него открывается отличная перспектива родной для меня улицы всё того же Гагарина. Впрочем, дело не в Баранке и не в её эстетических достоинствах. Оказывается, сей монумент был порталом для сообщения с параллельным пространством. Вообще тайный народ подземников контактирует с нашим миром через так называемые «кротовые норы» – особые места в Старой Коломне, где пространство и время пересекаются, отчего возникают своего рода прорехи, через которые можно попасть из одного мира в другой. Кротовые норы строго контролируются подземной Госбезопасностью.
Но оказалось, что и в новом городе имеется портал для экстренного сообщения, а недавно выяснилось, что возле него идёт какая-то несанкционированная возня. И самое неприятное, что при этом – оборотни в последнее время появились в городе.
– Да ладно врать! – отмахнулся я. – Сказки.
– Дурак ты, Рома, если мне не веришь. Я сам на днях видел огромного свина с вот такими клычищами! И ты бы понял, что это оборотень, коли увидел бы. Сам Мазякин сказал: «Без Ромы Рабиновича тут не разберёшься».
– А я-то здесь для чего? Смотреть, как здоровенные свиньи через Баранку туда-сюда сигают?
– Не свиньи, балда, а сапиенсы! А превращаются они, уже когда сиганут. И хорошо если в свиней, а то может быть и похуже. И вот когда они ещё сапиенсы, как раз пригодится твоё ретроспективное зрение. Эх, была бы у меня такая способность – в прошлое заглядывать – вот я зажил бы! – Кирдяпкин погрустнел, понурил русую подземную головушку и продолжил. – Но не дал Господь. И вот результат: приходится Мазякину человека нанимать.
– Да что плохого – нанять человека?
– А того плохого, что ты из дневного мира в Подземелье шастаешь. А вдруг возьмёшь, да и влюбишься в подземную красавицу.
– Ну?
– Баранки гну! Родится у вас гибрид, и не просто неведома зверушка, а чудовище, настоящий монстр; не приведи Бог увидеть. Вот взять чёртово племя темников – урод на уроде. Да ты сам знаешь – кучу их перестрелял. А что если это результат контактов подземников с людьми? Есть такая теория. И мало не покажется, ежели это не оборотни, а темники через Баранку норовят пролезть! Так что собирайся, Рома, и готовься с завтрева Баранку блокировать. Надеюсь, ты не думаешь с Мазякиным спорить?
Хотел бы я посмотреть на смельчака, который решился бы спорить с Кузьмичом…
И вот мы уже вторую ночь сидели с Кирдяпкиным в засаде на проспекте Кирова (героического любителя ленинградских балерин). Наш «москвич» стоял аккурат между гостиницей «Советской» и Баранкой – носом к гостинице, а задом – к улице Гагарина.
Не верилось мне во все эти рассказы про волколаков и прочих оборотней, а с другой стороны – против фактов не попрёшь. Мы же ведь проходим через «норы», то есть буквально сквозь стены и запертые двери. Ведь так называемой «материи» по существу нет. Она состоит из атомов, а они – из ядра и колеблющихся электронов, то есть из чего-то очень зыбкого. Мы вот сидим с Петей в машине, а сквозь нас нейтрино просвистывают со страшной скоростью, и мы этого даже не чуем. Так если материя может переливаться из пространства в пространство – почему бы ей не изменять формы?
Июльский вечер дотлевал над старинной Коломной, в ярко освещённом гостиничном ресторане шёл гудёж, а Баранка, монументальное произведение залётных грузинских ваятелей, стояла неподвижно и безмолвно. Никто не задерживался около неё, лишь редкие прохожие пробегали, не обращая на Гагарина ни малейшего внимания.
В петином портативном магнитофоне, взбадривая нас, потихоньку визжали ЭйСиДиСи, Петя, кивая в такт головою, пялился на произведение ушлых генацвале, а я читал «Коломенский ежегодник».
– Скукотища, – вздохнул Кирдяпкин. – Да ещё ты тут сидишь и читаешь эту бодягу.
– И вовсе это не бодяга! – обиделся я. – В данном случае это довольно бойкое повествование моего хорошего приятеля, Гуса Виткевича, про Коломенскую битву с Батыем и нашего героического удельного князя Романа Ингоревича.
– Рад за тебя, – зевнул Петя.
– Не зевай! Это заразно. И без того в сон клонит.
– Стоп! – произнёс Кирдяпкин таким тоном, от которого у меня холодок побежал по спине. – Это что ещё за медуза?
Около Баранки замаячила подозрительная тень. Человек никуда не торопился, он медленно прохаживался, внимательно вглядываясь в металлическую окружность с головой космонавта. Ночные фонари уже горели, и в их свете я отчётливо разглядел пришельца.
В его облике странно сочетались черты старого лягухана и сытого хомячка. Вообще я ничего не имею против лягушек и хомячков; это милые животные. Но когда их образы скрещиваются в лысоватом человеке с водянистыми глазками, блестящими от очков, самодовольной физиогномией и оплывшей фигурой – появляется довольно неприятное ощущение.
– А ведь я его знаю! Это Лёшка Голопукин!
– Что ещё за Голопукин? – насторожился Петя.
– Да как сказать – местный фантаст юродивый…
– И что же он голопукает?
– Фентэзи всякую, немножко порнографии…
Кирдяпкин вгляделся в юродивого писаку.
– Графоман?
Я пожал плечами.
– Можно и так сказать…
Но тут я заткнулся, потому что на меня накатило. И так, знаете ли, необычно накатило: точно выстроилось в ряд несколько прозрачных стёкол, и в каждом из них торчало по Голопукину.
– Ты чего?! – воззрился на меня Кирдяпкин.
– Он здесь был вчера! И позавчера тоже…
Тут лягухообразный хомяк встрепенулся, как будто почуял что, воровато огляделся, зыркнул ещё раз в глубину Баранки и удалился быстрым шагом.
Петя взял радиотелефон.
– Мазякин слушает, – проквакал старческий голос Кузьмича, хриплый от недосыпу.
Кирдяпкин быстро и толково доложил ситуацию. Минули секунды две, которые нам показались получасом.
– Рабинович! – рявкнул подполковник.
– Да, Василий Кузьмич?
– Чтобы завтра же у меня была полная информация по этому… Голопукину!
Утресь я позвонил Августу Виткевичу.
– Да? – сонно пробормотал Август.
– Дзень добжи, Адамыч!
– Сколько раз тебе говорить: не смей называть меня Адамычем! – зашипел Виткевич. – Иначе я буду тебя называть Рабиновичем!
– Ладно, Гус, не обижайся! Это я токмо для того, чтобы тебя взбодрить. Нужно увидеться по срочному и секретному делу.
– Ммм… Хорошо, приезжай. Виола на работе; без неё спокойно чаю попьём.
Через сорок минут я был у него на Дворянской.
Виткевич протащил меня через анфиладу деревянного ампирного дома, усадил в гостиной и налил крепчайшего китайского чаю. Писательские власы были «подъяты в беспорядке», русая бородка романтически встрёпана а глаза полны усталости после ночной работы над стихами, по всей видимости – гениальными.
– Что за секретное дело?
– Да вот, – сказал я, обжигаясь горячей горечью. – Расскажи-ка мне, что за тип Лёшка Голопукин. А то он, говорят, кляузу накатал на одного моего приятеля, так тот шибко интересуется его персоной.
Гуса перекосило.
– Да что про него рассказывать?! Предатель…
– Ну, брат… Как-то это не по-нашему, не по-христиански.
– Га-га! – заржал Август. – Еврей поляка Православию учит!
– Ладно тебе, Виткевич! Какие мы с тобой поляки-евреи? На Руси родились... Удивительная страна – Русь… Достоевская.
– Мда… – Виткевич поскрёб бороду. – Есть многое на свете, друг Романцио, что и не снилось нашим мудрецам…
Он достал из холодильника бутылку марочного молдавского вина, разлил по бокалам. Сочетание ледяного красного сухого с горячим чифирём давало любопытное вкусовое ощущение.
– Что ж тебе сказать, друже? Голопукин – махровый любитель на грани графомании, чудовищно закомплексованный, типичный шлемазл, как сказали бы твои сородичи. Весь больной, особенно на голову, ну вот и пишет для терапии левой ногой бездарные рассказики, повестушки и «крытику», всё никак остановиться не может. Бывает, и жаль его: думает Лёшка, что он Вулкан, а на самом деле – вулканический прыщ на заднице коломенской литературы. В рассказиках всё построено на голом диалоге без признаков литературного мяса, хрустит и пощёлкивает, как пластиковый китайский скелет в медучилище.
Адамыч хлебнул молдавского и вернулся к рассказу.
– И вот давеча сбросили нам из Московского городского СП две-три медальки в честь сколько-то летия Руставели, не помню сколько-летия. А Лёшка как раз поганое эссе написал – и про Руставели, и про его «Витязя в леопёрдовой шкуре». И там, понимаешь, этого бедного Руставели с его Витязем буквально обэссел.
– Помяни, Господи, Давида и всю кротость его! Чем ему грузин-то не угодил?
Август поперхнулся.
– При чём тут угодил-неугодил? Я ж тебе толкую: закомплексованный до безобразия графоман. Найдёт какого-нибудь классика, и за его счёт свои комплексы удовлетворяет. Гений-то помер, отвечать не будет, ну вот, значит, и можно на его косточках потоптаться. Так вот: он рассчитывал, что за этот литературный блуд медальку-то и получит. А ему: «За что, говорят, тебе медаль? Ты что – поэт? А за пасквили про великих медали не полагаются».
Виткевич хлебнул чифиря и продолжил.
– Вот тут Лёшка и запукал по-настоящему. Написал жидкий и вонючий донос в «Красную Коломну», насчёт того, что в «Ежегоднике» печатают «московских графоманов» вместо коломенских гениев.
Тут я удивился.
– Это кого же он московскими графоманами числит? Распутина с Беловым?
– Похоже… Наказал Господь человека на всю голову; собственная злоба его же изнутри и разъедает.
Виткевич встал, порылся на полке, достал записную книжку с золотым обрезом и сунул мне:
– Почитай-ка.
На странице было написано каллиграфическим гусовским почерком:
БХАРТРИХАРИ
Из «Ста стихотворений об отрешённости»
С каким невыразимым наслажденьем
Пёс лижет человеческую кость,
Без мяса, склизкую, покрытую червями!
…Ничтожество того, чем он владеет,
Ничтожному постигнуть не дано.
Меня передёрнуло:
– Полторы тысячи лет назад было сказано, а до сих пор актуально звучит!
– Вот именно… – отозвался Август. – Человечество, брат Рабинович, мало изменилось за последние десять тысяч годков. Так что своему приятелю смело можешь сообщить, что порадовать его нечем, и что Голопукин – двуличная тварь. Оборотень.
При слове «оборотень» мне стало малость не по себе. Хорошо, что Гус не заметил.
После моего доклада настроение у Мазякина не улучшилось. Чем уж его взволновал юродивый коломенский кляузник, непонятно. Но я чувствовал, что подполковник напрягся; интуиция его давала о себе знать. Он опять отправил нас с Кирдяпкиным в ночную засаду, и мы с Петей уже третью ночь кряду дежурили на том же месте.
Я хоть и «сова», и то приходилось тяжеловато. А бедному Пете было совсем невмоготу. Ни ЭйСиДиСи, ни Оззи Осборн не помогали. Кирдяпкин клевал носом, временами всхрапывал, и периодически нецензурно и потихоньку ругал «гоблина» Кузьмича за его бесчувственность. Подполковник не снизошёл к смиренной петиной просьбе подменить его Самошкиным или кем-нибудь ещё, ибо нет никакого терпежу торчать в засаде третью ночь подряд. Я сочувствовал Пете, но костерить вместе с ним «гоблина» не решался. Ясно было, что у Василия Кузьмича есть на нас какой-то свой, нам пока неведомый, расчёт…
– Гляди-кось: похоже, медуза подгребает! – встрепенулся Кирдяпкин.
И действительно, вроде замаячила знакомая тень… Что-то тянуло его к «Баранке», и тянуло давно. Но что именно?
И тут наше наблюдение было прервано неожиданным явлением.
Из дверей ресторана, слегка пошатываясь, вышел некий тип. Я узнал его – это был мой бывший сосед снизу – то ли Диман, то ли Вован, который составил себе капитал, вкупе со своим папашей, варкою самогона. От этой варки вонища шла по всему подъезду. Но потом он выбился в люди, стал немножко известен в криминальных кругах, купил себе «ауди», на панель поставил для форсу «княжескую корону». На иномарке он принялся в пьяном виде катать девок. Закончилось это тем, что машину он раздолбал, а деваха, что сидела рядом, погибла.
Но это не остановило криминальные подвиги. Чем-то он задолжал местным бандюганам, судя по тому, что однажды ночью в его окно, для острастки, дали очередь из автомата. При этом пули гремели так, будто кто-то здоровенным молотом часто лупил в гулкий металлический лист. Диман после этого съехал, но, как видно, не исчез совсем, и сейчас нарисовался на ступенях гостиницы «Советской».
Он развязной походкой приблизился к машине, что стояла прямо перед нами, тоже «ауди», только короны на передней панели уже не было. Хлюст не без труда погрузился в салон, хотя непонятно было, как он собирается рулить в таком состоянии. Но тут же вопрос о рулении отпал сам собой.
За нашей спиной мягко заурчал чёрный внедорожник, тихо объехал петин «москвич», чуть тормознулся около «ауди». Из открытого окна с переднего сиденья показался револьвер с глушителем, и прозвучало пять хлопков. Внедорожник газанул и скрылся во мрак.
Вован-Диман сидел неподвижно, белую рубашку его заливала кровь, полголовы снесло. Мозги и кровь заляпали стёкла. Правая половина лица оставалась целой, и в ней застыло пьяное изумление.
– Твою мать! – взвыл Кирдяпкин, заводя мотор. – Я же плохо умею глаза отводить!
Он покраснел от напряжения, наводя гипнозащиту. Машина завелась, наконец, и мы сорвались с места. Космическая Баранка мертво молчала, а нашего литературного оборотня и след простыл. Краем глаза мы заметили, как двери ресторанного аквариума раскрылись и на порог вылетели несколько человек.
– Вы уверены, что этот ваш Диван, или как там его, не связан с Баранкой?! – хрипел Мазякин, еле сдерживаясь, чтобы не заорать.
– Абсолютно! – отчеканил я. – Это чисто случайное совпадение. Диман был полным идиотом. Он и понятия не имел о порталах.
Мы сидели в сквере Зайцева на привычной агентурной скамье, глядя на автовокзал. Мазякин был в центре, я справа от него, а Кирдяпкин – слева. Под отсветами утреннего солнца, шелесты тополей и бурчание жирных голубей шеф допрашивал нас с ожесточением.
– Вы уверены, что этот ваш Калокакин, или как там его…
– Голопукин.
– Чёрт, язык сломаешь! Вы уверены, что он не связан с этим убийством?!
– Абсолютно! Он не к машине шёл, а к Баранке. Как выстрелы раздались, мгновенно слинял.
Мазякин повернулся к Пете.
– А вы? Уверены, что вас не заметили во время ретирады?
– Практически да. Я ставил гипнозащиту изо всех сил. И когда мы отъезжали, те, из ресторана, явно не обратили на нас внимания.
– Так точно, Василий Кузьмич! – подтвердил я. – Когда они из шалмана выбегали, никто даже не поворотил головы кочан в нашу сторону.
Мазякин вскочил и прошёлся перед скамьёй пару раз. Мятый костюм, встрёпанная немытая седая шевелюра, морщинистое лицо и покрасневшие глаза выдавали в нём крайнюю усталость и волнение. Он остановился и сверканул своими красными очами в Петю.
– Сколько раз я вам говорил, Кирдяпкин, чтобы вы усилили занятия по гипнозащите?!
Петя открыл было рот, но Мазякин отмахнулся от него.
– Да знаю я, что вы «стараетесь»!
Подполковник в очередной раз ненавязчиво продемонстрировал свою способность мгновенно считывать мысли собеседника, даже когда тот и не собирался говорить.
– Надо не «стараться», а довести гипнозащиту до автоматизма, чтобы не облажаться в рискованной ситуации!
Кузьмич ещё раз прошёлся, а потом снова сел между нами.
– Положение тревожное. На днях возле одного из окон перехода ликвидировали двух темников. А вчера оборотень попался.
Нас покоробило.
– Василий Кузьмич… Неужели это правда – то, что Петя говорил, а теперь – вы?
– Роман, я и сам бы не поверил, если б не всадил ему собственноручно пару разрядов, как раз во время превращения. Представьте: с головы и до половины – темник, а задница – волчья, да ещё с хвостом!
Мазякин сплюнул от омерзения.
– Да ещё Баранка вибрирует нехорошо, оттого и тянет к ней всякую сволочь… Так что, Петя, отсыпайтесь; придётся вам ещё одну ночь дежурить. И надо будет усилить ваш патруль ещё одной машиной. Сердце мне подсказывает: грядут большие неприятности. А предчувствие ещё никогда не обманывало меня.
Пожалуй, предчувствие не обмануло нашего «гоблина» и в этот раз. Правда, обернулось всё довольно странным образом, несмотря на сугубое усиление засады.
У нас в машине сидел вдобавок пожилой эксперт Меркушкин, из-за которого Петя постеснялся заводить тяжёлый рок. Рядом стояла старенькая «волга», за рулём которой находился Самошкин, а за ним – сам Мазякин (!) и ещё один неизвестный мне мрачный тип.
Мы скучали в тишине, глядя в Баранку и обмениваясь изредка глубокими рассуждениями по поводу Вселенной.
– Холодная бесконечность пространства всегда смущала меня, – вздыхал Кирдяпкин. – По-моему, астроному трудно быть верующим.
– А как же Кант и его «звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас»? – встрял эксперт Меркушкин.
– Ну, во-первых, Кант не астроном. А во-вторых, он вообще подозрительная личность, и его давно пора бы сослать на пару лет в Соловки, как сказано у писателя Максудова.
– Ничего ты не понимаешь в Православии, брат Кирдяпкин! – заметил я. – В следующий раз обрати внимание на икону «Сошествие Святого Духа». Там внизу изображён такой старик в короне. Это олицетворение Космоса! Так что осмысление Вселенной всегда имело важнейшее значение в православной философии!
– Кстати, – заметил эксперт. – Вы в курсе, что Космос и косметика происходят от одного корня?
– Век живи... – начал было Кирдяпкин, но внезапно прервал сам себя судорожным вздохом.
– Мама родная!
Глаза его полезли на лоб, одной дрожащей рукой он указывал на Баранку, а другой доставал огнемёт.
– Ни хрена себе! – прошептал эксперт, открывая кобуру.
Я же в изумлении молча смотрел на то, что происходит с монументом.
Какая-то непонятная зыбь прошлась по Баранке. Потом вдруг гагаринская голова дрогнула, пошла сначала вверх, потом вниз, и полетела по кругу, наращивая скорость! Голова сделала круг по металлической орбите, потом ещё и ещё, становясь почти невидимой от скорости.
Внезапно она притормозила своё тошнотворное «головокружение» и остановилась на прежнем месте. Зыбь в Баранке усилилась, и тут из неё вылетел большой мешок. А вслед за ним спрыгнула одна тень, а за ней другая.
– Стоять! – взревел Мазякин, выскакивая из «волги» вместе со своими соратниками. А вслед за ними выскочили и мы. Пришельцы дёрнулись было к пространственной дыре, но Мазякин шарахнул из огнемёта электрическим разрядом прямо в металлическую окружность. Раздался хлопок, искры полетели в разные стороны, и запахло озоном.
– Мама! – вскрикнула басом первая тень.
– Не стреляйте! Сдаёмся! – взвизгнула вторая.
Это явно были не темники, у которых проблемы с речью.
Мы остановились перед пришельцами. Это оказались подземники колхозного вида, облачённые в потёртые ватники, поношенные сапоги и в кепки на босу голову.
– Вы кто?! – страшно прохрипел Мазякин.
– Я – Федя… А он – Вася…
– Вася! – подтвердил басовитый крепыш.
– Очень приятно! А я – подполковник подземной жандармерии Мазякин. Удостоверение показать?
– Не надо… – прошептал Федя, а Вася молча развёл руками, нервно поглядывая на пляшущий в руке Мазякина огнемёт.
– Вы какого чёрта здесь делаете?!
– Мы честные спекулянты... – дрожащим голосом признался Федя. – Услышали, что Баранка вибрирует, ну и решили капустой торгануть на здешнем рынке, на Зелёной…
– Ах вы… – и «гоблин» разразился длинным и совершенно непечатным ругательством. Мы с Петей опасливо переглянулись: до сей поры Кузьмич никогда не матерился в нашем присутствии, в основном обходясь идиомами.
– Идиоты! – стонал подполковник. – Операцию сорвали! Кидайте вашу чёртову капусту обратно, и прыгайте туда же! Остальные – за ними!
На обратной стороне находилась такая же улица Гагарина, вдоль которой шли такие же хрущёвские блочные пятиэтажки, горели окна и фонари… Единственное отличие – не было ни звёзд, ни луны.
– Вы понимаете, что натворили?!
– Господин товарищ подполковник! Мы ж не со зла! Эти жёны, эти бабы… Они ж всю получку отымают! А организьма – она ж водки требует, что с ей поделать? Ну и решили с горя подкалымить…
– «Подкожные» надо иметь! – сурово сказал эксперт.
– Кончились… – тоскливо прогудел Вася, и развёл руками.
– Вот придурки-то! – воскликнул Кузьмич. – По всему Подземелью всякая нечисть шастает, а они «подкалымить» решили! Сурепкин! Ведите их в отдел и оформляйте.
Федя скрючился в жалостном поклоне.
– Товарищ Мазякин! Не надо в отдел! Жена узнает – на порог не пустит!
– Убьёт… – уныло прогудел Вася.
Кузьмича аж перекосило всего.
– Прочь с глаз моих! – заорал он. – Стоять! Сетку свою с капустой захватите! И чтобы завтра же отнесли её в столовую ближайшей школы. А не отнесёте – лично убью вот этой самой рукой!
– Спасибо! – дрожащим дуэтом грянули бизнесмены, схватили мешок и поскакали в сторону, исчезая во мраке.
Подполковник пнул основание Баранки.
– Вибрирует?
– Вибрирует! – подтвердил Меркушкин.
– Значит так… Самошкин – возвращайтесь, и отведите авто в гараж. Кирдяпкин! Доставите Рабиновича домой, и езжайте туда же, к Пятницким воротам. Всем отсыпаться! Завтра нас ждёт тяжёлая ночь…
Кляузный наш хомячок, появился около полуночи. Голопукин обошёл Баранку, делая вид, что «просто гуляет». Но вся его мутная фигура бала наполнена плохо скрываемым вожделением, усики шевелились, носик подрагивал, словно принюхиваясь к вибрациям, идущим от Баранки. Минут двадцать он ходил вокруг да около, и чем сильнее чувствовалась подземная энергия, там ближе лягухан подбирался к монументу.
Тут снова пошла зыбь, металлическое кольцо задрожало, как будто видимое сквозь горячий воздух.
– Внимание! – прохрипел Мазякин по радиосвязи. – Всем приготовиться!
И одновременно с этими словами бронзовая голова сорвалась с места и начала вращаться по часовой стрелке, набирая скорость.
– Пошли! – скомандовал шеф, и мы высыпали из машин.
Голопукин оглянулся, окрысился, и по-змеиному проскользнул в портал.
Мы с ходу бросились туда же, проходя сквозь ледяную тёмную зыбь. На обратной стороне в свете ночных фонарей виден был стоящий на четвереньках Голопукин, похожий на неестественно большого грызуна. Увидев нас, он зашипел, сверкнул глазками и припустил рысью налево, к домам – в тёмный проём двора.
– Кузьмич, он превращается! – крикнул эксперт. – Стреляй!
– Не стрелять! – взвыл Мазякин. – Живым брать! За ним!
И понеслись: впереди молодые жандармы, следом – я, а за мной хрипло сопели старики – подполковник с Меркушкиным. Оборотень проскакал тускло освещённый окнами двор, и углубился в какой-то сквер, чахлый и тёмный. С каждой секундой беглец отдалялся, становясь похожим на мутное белое пятно, однако ребята-жандармы не отставали.
И тут голопукинская тень подскочила, ударилась о землю и… исчезла!
Задыхаясь, мы подбежали; парни включили портативные фонари, и глазам нашим предстало тошнотворное зрелище.
Перед нами растеклась зелёная лужа, метра полтора в диаметре. Она булькала и вскипала большими болотными пузырями; лопаясь, они издавали отвратительную вонь.
– Пузыри земли… – автоматически пробормотал я.
– Чего? – не понял Кирдяпкин.
– Это у Шекспира… Потом Блок повторил.
– А… Понятно, – протянул Петя, как будто в самом деле что-то понял.
– Вызывайте дежурку, – распорядился Мазякин. Потом подумал с полминуты, и добавил:
– Читал я в детстве подземные былины… В том числе – и про слизняков, как они из болотной жижи появлялись, а потом опять в эту болотную жижу превращались. Те же оборотни, только текучие. Но не думал я, что увижу эту фигню в реальности… Что ты насчёт всего этого думаешь, Спиридон?
– Надысь говорили мы на эту тему в Центральной лаборатории…– отозвался Меркушкин. – Они грешат на тектонический сдвиг. Помнишь, полторы недели назад нас тряхануло?
– Как не помнить? У меня в кабинете даже ложка в стакане задребезжала.
– Ну так вот: после этого трещина прошла в Подземелье. Тоненькая такая трещина, но, видать, что-то разбалансировалось из-за неё. Вот и оживилась всякая мерзость, и пространственные окна напряглись, и Баранка начала самопроизвольно вибрировать…
Пока он говорил, лужа ещё раз вспучилась, и растворилась, ушла, просочилась в землю. Остался лишь резкий запах аммиака и тухлых яиц.
– Слинял! – выдохнул Самошкин.
Все стояли в изумлении, не зная, что и сказать. Тут подъехал дряхлый полицейский драндулет и осветил место происшествия своими фарами. Из драндулета выбрались помятые и злые от недосыпа менты и, следуя указаниям Кузьмича, стали вколачивать в землю металлические колышки, оцепляя бывшую лужу красно-белыми лентами.
– Василий Кузьмич! – воскликнул я. – Но ведь не может этого быть! Он же конкретную форму имел, эссеировал, кляузы писал. Не может же такое… дезинтерийное дерьмо доносы писать!
– Видите ли, Рома, – вздохнул Мазякин. – Мы, честно признаться, до сих пор не ведаем, ни что такое материя, ни что такое время, ни что такое пространство. Так что очень сложно определить, существует ли связь меж душой сапиенса и его, так сказать, внешней оболочкой. Судя по событиям нынешней ночи – существует. Долбанная эта трещина образовалась – и толи колебания какие от неё пошли, толи газ какой – родон, к примеру, или ещё какая-то хрень. Но факт остаётся фактом – полезла сверхъестественная дрянь изо всех щелей, меняя не только экологический баланс, но и разумную сущность. И неизвестно, как даже мы с вами будем на всё сие реагировать. В каждом сапиенсе помоев достаточно. Спиро, долго ещё будет зиять эта трещина?
– Да она закрылась уже, – отозвался эксперт. – Другое дело, что её последствия придётся с полмесяца зачищать.
Тем временем драндулет, полоснув по нам в последний раз фарами, уехал, и мы остались в полной темноте. Потом Самошкин фонарь включил. Все молчали в неподвижности, только эксперт Меркушкин наскрёб отравленной землицы в пробирку – похоже, для анализа.
– Разойтись по домам! – скомандовал Мазякин. – Чувствую, будет нам премия за сверхурочку. И отсыпайтесь как следует! Нас ждут две тяжёлые недели…
Мы уже отходили, как вдруг сзади раздался шорох. Оглянулись: бывшая лужа дрогнула и издала последнюю порцию вони.
Возле Баранки суетились дозорные. Один обернулся к нам.
– Кому не спится в ночь глухую? Петька – ты что ли?
– Угу. А что – Баранку уже починили? Что с ней было-то?
Дозорный осклабился.
– Фундамент маленько повело, ну вот и начались самопроизвольные включения. То-то, я гляжу, ГБ шороху навела. Наша служба и опасна и трудна… – га-га! Ну что, переходить будете?
Он нажал на рычаг внизу.
– Полезайте уже, «герои космоса»!
– От «героя» слышу! – огрызнулся Кирдяпкин, входя в ледяную зыбь. А вслед за ним Самошкин да я миновали портал и спрыгнули на остывший асфальт.
Небо над Коломной начинало светлеть на востоке. А около Баранки валялся ботинок Голопукина, соскользнувший с левой ноги.