Иллюстрация картины получена из Интернета. (авторство не установлено).
Глава четвертая
Разговор со старушкой в лесной деревушке.
18 марта 1960 года, пополудни секретарь Чёбсарского райкома ВЛКСМ по-будничному объявила, что я принят в ряды ВЛКСМ, а потом предложила мне сходить сфотографироваться и принести квитанцию. Когда я отдавал ей квитанцию на фотографии, она сказала: — Я лично поздравляю тебя, товарищ Жгутов,- и вспомнив мой ответ на вопрос о Парижской коммуне и мою ошибку при ответе на него, уже по-доброму смеясь, добавила: -а сейчас,«Гаврош», поезжай домой. Твой комсомольский билет мы в школу направим, а секретарь комсомольской организации вручит его тебе в торжественной обстановке.
Моё настроение от этих слов у меня подпрыгнуло, на душе стало сразу легко и весело. Может быть поэтому я и запомнил её образ на всю жизнь, как скромное обаяние главной комсомолки района.
Примерно в два часа дня я с лыжами притащился на вокзал. Буфет был закрыт. Правда в углу стоял бачок с водой, а рядом, прикрепленная цепочкой к бачку, алюминиевая кружка. Очень хотелось пить. Первую кружку воды я выпил залпом, а вторую мелкими глотками. В моём мозгу всё еще занозой свербили слова комсомольского активиста о том, что у них в Чёбсарском райкоме не крадут.Глядя на бак с водой и кружку на цепи,я с улыбкой вспомнил частушку :
«Как у нас-то в СССР
честными являются.
Даже кружки для питья
Цепями прикрепляются».
И,не солоно хлебавши, направил свои стопы в сторону лесной дороги к родному дому,до которого идти мне предстояло больше двадцати вёрст.
***
К этому времени на улице очень потеплело, дорогу развезло до луж.
Полагаю, что в этот день в райкоме, так же как и я, не подозревали ещё, что в Москве во всю начиналась «хрущевская оттепель».
А в Чёбсаре день стоял по-весеннему теплый. В лесу на все лады зачирикали птички. На лыжах ехать стало невозможно, но и тащить их на горбу было прискорбно. На дороге я подобрал обрывок старой веревки длиной метра три. Расплел её на три части. Одним куском веревки крепко перевязал лыжи с палками, а из двух других кусков сделал лямки и закрепил их на лыжах. Таким образом пристроил лыжи за спину и пошёл дальше.
Около трех часов дня я добрел до Новой деревни. Выйдя на опушку леса, на крыльце крайнего дома увидел старушку, которая, прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, пристально вглядывалась в мою сторону. Поравнявшись с её домом, поздоровался с бабушкой. Она тут же спросила, будто я односельчанин, не видел ли в Чёбсаре её внука Ваську? Я ответил, что может быть и видел, но в лицо–то его не знаю.
Тогда она,своим деревенским говором,нажимая на вологодское «о», заговорила со мной, как будто знала меня всю жизнь: - Вот ведь,корминечь, вчерась ишо пирогов-то натворила,а с утра уж и напекла всяких- разных. С самого обеда тутатко сижу на крылечке и жду ево, а он всё не йидёт, а ведь сулился на выходные приехать. Он у нас, вмисте с маткой евонной, в Череповче на металурге роботает.
Я тогда бабушке объяснил, что сегодня пятница,а не выходной.
Она заохала,заахала:
-Вот веть, дура- то какая старая, совсем из ума уж выжила, не лешева не бардую, а всё Бог смерти не даёт.
Да, ты,заходи в избу-то,заходи, цайку попьем вмисте коли так. Откуды правишься-то, корминечь?
Мы зашли в избу. От аромата пирогов закружилась голова, я остро почувствовал голод.
Весь пол в избе был застелен половиками, одну треть избы занимала русская печь, вдоль стен стояли широкие лавки, в красном углу на божнице ютилось несколько старых икон в медных окладах, а на стенах, как семейная летопись, висели рамки с фотографиями разных лет. Пока бабушка Фёкла, вытащив из загнеты ( место в печке, куда загребают ещё не потухшие угли) большой чугунок с водой, заваривала чай и нарезала пироги, я присев на край лавки у дверей, принялся разглядывать фотографии. На одной были изображены бравые мужчины в военной форме времен первой империалистической войны с Германией, с другой, групповой фотографии, на меня смотрели красноармейцы в будённовках,на других сфотографированы мужчины и женщины с детьми на лавочках у своих домов или на деревенской лужайке, на фоне коров.кур и коз.
Во всех деревенских домах по семейным фотографиям легко читалась не только вся родословная отдельного дома, но и история жизни и быта всего двадцатого века,огненным смерчем опалившем каждую русскую семью.
Пока бабушка Фёкла поила меня крепким грузинским чаем и угощала пирогами,всё время живо интересовалась тем, что происходит в наших деревнях,в районе и стране. Отвечая на её вопросы, мне показалось, что я перед ней сдаю ещё один экзамен на комсомольскую зрелость свою.
Старушка Фёкла,родившаяся в 1886 году и прожившая свой век в дремучей лесной деревеньке,оказалась политически подкованней некоторых райкомовских инструкторов Она возмущалась,что Америка везде лизет и всех «изобидить норовит». Люди-то на земле только мира хотят, война им не пошто не надобна.
- Вон, глико, парень, они и во Ветнаму энту сунулись, а топерятко, я слыхала от городских, и Кубу треплют,но там у них, на острове то том, молодец умной появился. Вроде как Федька или Филька Кастров, его зовут то. Хоть фамилия у ево и никудышная, но удалой видать мужик. Погоди, ужо дас он этим мериканцам мутку. Кастрирует этих лиходеев под корень,будут помнить как нападать.
Я поправил бабулю,сказав ей, что правильно имя кубинского революционера Фидель Кастро.
-Вот-вот,эдак его и кличут. Запамятовала я. С чужих слов слыхала то. У нас ведь нету ни радива, ни света. С коптилками, да лампами карасиновыми живем, ковды карасин есть, а ежели нету, так лучиной обходимся. Эвона в углу светцы то установлены.
Я-то вот переживаю всё за вас молоденьких, как бы вы-то опеть в новую переделеку не попали, а то у нас для большово-то начальства наши солдатики всё вримя в любую дыру затычка. Вишь, в деревнях то, одне старухи горбатые, молодняку-то вовсе нету. Моево-то Ваську вот-вот хотят в армию забрать, наверно, летом и забриют, касатика. Всё вот и ревлю об нём, о Ваське-то своём. Мы- то, ладно, отжили своё, отмаялись, а вам то жить ,да жить бы надо. Спаси вас,Господь, безбожников.
На этом мы с бабулей и распрощались. Увидев,что я поглядываю в окно, она ласково напутствовала меня:
-Ну, коли так,то сдоблейся благословясь, Шура, и правься до дому. Вон, глико, с гнилой стороны как заооболачивать начало, наверно к вечеру опеть снегу навалит.
До дома оставался ещё нелёгкий и далёкий путь.
Где-то за деревней Фомушино меня нагнал гусеничный трактор с санями, на которых сидело человек восемь сиземских колхозниц. Тракторист махнул мне рукой, дав понять, чтобы запрыгнул на сани. Трактор был из колхоза «Путь Ленина». Дорога- «зимник от Сизьмы до Чёбсары зимой всегда была наезжена. На тракторных санях я доехал до деревни Шелухино.
Начался сильный снегопад. До дому мне оставалось пройти километра три с половиной через деревню Ворново (сейчас на картах она обозначена как Вороново). Тропинку к нашей деревне Назарово к этому времени занесло сырыми хлопьями снега. Идти пришлось в темноте и по полному бездорожью. Пока я дошел до своей деревни, фуфайка на мне вся промокла насквозь, валенки стали подобны гирям на ногах. Домой я заявился когда на "ходиках" уже около восьми часов вечера натикало. Мать уже устала меня ждать. Она весь вечер беспокоилась и с опаской думала, что не заблудился ли я в пути. Я так измотался в дороге, шагая по колено в снегу, да ещё и с лыжами на горбу, что ужинать уже не хотелось. Выпил только бокал теплого ячменного кофе с кусочком сахара,закусил черным хлебом и улёгся спать. Только моя голова коснулась подушки, как я провалился в глубокий сон.
http://www.proza.ru/2016/11/24/1598